- Ну, мы не знаем, как там было, я считаю, самое лучшее, наводить порядки у себя на рабочем месте.
- Честь и хвала твоим воспитателям, дорогой! - хмыкнул стармех. - Они семь десятков лет приучают нас смотреть в первую очередь - на себя. Перестройку - с себя. Воровство? Не показывай на воров, начинай с себя, т. е. не воруй. А я и так честный, что толку? У нас тоже в родном министерстве - дела идут, контора пишет, а чуть что спросишь - учат: начинай с себя. Мне боцман рассказал с "Писателя". В Канаде посмотрел у него сюрвейер из первого трюма в корму просматривается до машинного отделения, потому как все переборки насквозь проржавели. "Смертники вы, русские!" А боцман еще и в пузырь полез, мол мы, русские, не то видали! Во мы какие! Зарплата - самая низкая в мире. Придешь за границу - стыдно, за наши гроши на автобус не сядешь, а какие-нибудь филиппинцы - на такси разъезжают. Да что в конце-концов, неужели мы, Россия, только того и заработали, что быть козочками на веревочке? Так что если я и Квазимодо, то каблуками щелкать больше не хочу, как это было при любимом "отце народов". - И, прокаркав это, стармех скрылся за откидной спинкой кресла.
Он сидел в первом ряду салона "Икаруса", Виктория и Максим - за ним, во втором. Икарус бежал из Приморска в Южный, до Нового года оставалось двое суток, до выхода Максима в рейс - десять часов. Разговор был обычный, дорожный. И знакомство - дорожное, необязывающее, оттого, наверное, и разошелся старик. А Максим с ним не спорил. Максим наслаждался жизнью. Он уже осознал, что не жил на свете до той минуты, пока не сел на этот автобус и не увидел из окна Викторию...
Максим очнулся от боли в ягодице. Стальной угольник продавил невеликие запасы его плоти до самой кости и нога занемела. С усилием разогнувшись, Максим поднялся и принялся кое-как разминаться. Растер ногу ладонями, покрутил головой. Хрустнули позвонки, в левом, ушибленном виске больно запульсировала кровь.
Максим снова присел, куда же деться в темноте! Погладил осторожно вспухшую, горячую кожу на виске. Ничего, Максимка, до свадьбы заживет, успокаивал, бывало, дед.
- Глянь, что мне фриц учудил - заросло, как на собаке.
Максим как наяву представил комковатый, сизо-багровый шрам, перехвативший дедушкину шею, навсегда склоненную седую голову, добрую, хоть и перекошенную улыбку. Не шибко хорошо заросли дедушкины раны, умер он не так уж и старым, жить бы да жить, плакала мама. Эх, дед, дед, досталось вам в жизни!
В сорок четвертом драпали фрицы из Белоруссии. Фронт приблизился к деревушке Луница у Березины, где жила дедушкина семья. Откатываясь к проклятой своей берлоге, жгли фашисты с великого зла белорусские села, угоняли оставшийся скот. Запылали хаты и в Лунице, попрятались жители в погреба, фашисты истребляли все, что на виду.
Дед с бабкой, тремя дочерьми (старшая нянькалась с новорожденным младенцем Тимкой) укрывались в погребе у хаты. Услышала бабка, что трещит наверху огонь; принялась зудить:
- Пятрок, слышь, хата пластает, ходи туды, хоть бы добро якое спас!
Послушался дед, приоткрыл крышку погреба - и обомлел, упершись взглядом в немецкие сапоги. Стоял фриц, расставив ноги, наблюдал за улицей, время от времени строча из автомата по тем, кто выбегал из горящих хаток. Услышав скрип под ногами, наклонился, увидел напуганное лицо старика - и дернул с пояса гранату на длинной ручке. Кинул ее в погреб. Ястребом кинулся дед на гранату, схватил, хотел выбросить в люк - да не успел. Взрывом контузило бабку, вырвало щеку у одной дочери, ранило в ногу другую - стала она потом мамой Максима сыпануло осколками по рукам старшей - она придерживала корытце-ночевочку (Ночевка-колыбель (белорус.)), прикрывая месячного Тимку, тем и спасла. А деду стесало часть шеи, разбило ключицу, пробило осколками грудь.
Сделал фашист свое дело - и в погреб более не глянул, знал силу своей гранаты, да и торопился - через час в Луницу ворвались наши танки.
Первой очнулась бабка, выбралась из погреба, замахала руками красноармейцам. Те крикнули санитаров, понесли деда с дочками в медсанбат. Выписывался дед из госпиталя, врач руками развел:
- Ну, старик, сам не верю, что тебя подняли; живи теперь во второй раз!
- Живы будем, не помрем! - пообещал дед.
- Точно. Живы будем - не помрем, - сказал Максим, обнимая и растирая себя руками. Включил фонарик, повел лучом - и охнул: борта, днище, детали набора обросли толстой, в три пальца "шубой" сверкающего инея.
- Могила! - Он зашелся в кашле. Фонарик трясся, прижатый к груди, желтое пятно, меняя форму, скакало, выхватывая из темноты лоснящиеся льдом поверхности механизмов, кабельной трассы, переплетенье трубопроводов. "Ну почему мне, мне это досталось! - билась потрясенная мысль. Уж лучше бы сразу. В бою, в дорожной катастрофе, но не так, не так! Мама, мама, что мне делать? Что будет с тобой, когда узнаешь?"
Фонарь погас, а он заходился кашлем, рычал, скрипел зубами, бил голыми кулаками о железо, пока не изнемог.
Встал, попытался успокоиться. Прислушался... Отчетливо различил постукивание в днище и борт! Есть! Кто-то там, наверху еще жив, как и я! Что же я о них-то забыл, ругнул он себя. Подают же мне знак, ждут ответа, проверяют, жив ли. Им тоже надо, чтобы я жил. А не выл здесь, как запертый в камеру позорный наркоман. Стучат! Наверное, тоже греются. Они-то не замерзнут, они же в полушубках на мостике, русский полушубок - не пижонская "аляска", не подведет!
Но голосов почему-то не слышно. Неужели такой толстый металл? Сколько здесь? Миллиметров пятнадцать, не больше. Хотя там ветер, не услышишь. И меня они не услышат, только стук. Ощупью Максим отыскал ключ. Испуганно ухватился за него - ключ сдвинулся на край плиты. Еще бы толчок - и булькнул в темь. Чем тогда буду подавать сигнал? Больше такого не допущу, - пообещал он себе. Включив фонарь, приблизился к заиндевевшему, мохнатому борту, постукал ключом по шпангоуту. Ледяная пыль прыснула холодом, осыпала инеем лицо и плечи.
Сверху ответили: тук-тук-тук! Не звонко бьют, не железом, но настойчиво, неутомимо. Молодцы, ребята, стучите не переставая, стучите изо всех сил, грейтесь, чтобы не застыть в шлюпке. Теперь вы точно знаете, что я здесь, когда придут спасатели, не оставите меня...
Когда они придут? - снова задал он себе вопрос и сам ответил: скоро. Направил свет на циферблат ручных часов, было около половины третьего. Уже прошло и время обеда, а я не хочу ни есть, ни пить. Это хорошо. Но если и появится жажда, потерплю, не страшно. День, сутки выдержу, а ждать придется куда как меньше. И время, надо сказать, бежит быстро: чуть прикорнул - и уже обед. Не успею намерзнуться - подойдет какой-нибудь пароход или, еще лучше, спасатель. Еще час - другой работы - и выволокут меня из этого саркофага. Вот будет радость! Эх, ребята, ничего вы не поймете, пока не попадете вот так, на край Бездны, где только расслабься - и гуд бай. Но я продержусь, будьте уверены. Будь уверена, Виктория, хоть твой (бывший твой) мужичок назвал меня "смирным", характера у меня хватит!
Итак, через час - максимум два они подойдут и освободят меня. Каким образом? Да очень просто. Что-то, однако, заставило его мысль запнуться. В самом деле, как? Если подойдет обычный пароход, они легко подберут парней в шлюпке, а меня? Но нет, будет спасатель, он же рядом, мы недалеко ушли? Получили радиограмму, врубили машину на всю железку - и вперед! Нет, не сразу. Им надо пробуксировать несколько понтонов. Предположим, немного опоздают, но зато приведут понтоны. Заведут концы под корпус, чтобы удержать на плаву в случае нарушения сцепки. А после сюда спустится дядя-водолаз в медном скафандре. И с собой захватит еще один костюм, для меня... Или нырнет парень в легководолазном костюме с баллонами и доставит кислород для меня, я знаю, как обращаться со снаряжением, зря что ли ныряли в мореходке...
А вдруг не будет костюмов? - спросил он себя тревожно. Ну, шутите господа, какой же СПАСАТЕЛЬ, если нет костюмов? А если ОКАЖЕТСЯ? Ему представилась усмешка стамеха Гусева: "У нас так заведено: вначале "сделаем!", а потом "простите, ОКАЗАЛОСЬ!", а потом - "ПОЛУНДРА!". Хорошо, пусть ОКАЖЕТСЯ невозможное, что нет костюма. Не верю в такую чушь, но пусть! Тогда, товарищи, вы пригласите своего сварщика - и спокойненько прорежете мне дверь в борту - и я выйду наружу. Замерзший, но невредимый, зовите корреспондентов, дам интервью: "12 часов наедине с Бездной!" Хе-хе, учить что ли вас? - засмеялся он. На, товарищ стармех. Неверующие с комплексами - не требуются. Нет вакантных мест, так что простите. Мы - оптимисты! Вместе с Викторией. Нас не напугаете... И учить вас не будем, делайте свое дело - и все будет в порядке. Я так, между прочим, подумал - и то, сколько вариантов спасения, а вы же специалисты. Думайте, спешите! О катастрофе вам давно известно, не мешкайте, я жив и хочу наверх. Чаю хочу, индийского, ребята!
