Этот дом на каштановых, добротно точеных сваях указывает на благородное происхождение, восходящее к восемнадцатому столетию. Как подтверждение древности — на резном фронтоне изображение Георгия Победоносца, поражающего дракона. Растянувшийся во весь фронт дома длинный балкон служит образцом тонкой и изящной резьбы, выполненной в стиле Возрождения.
Говорят, что этот дом-особняк достался тайному советнику царской канцелярии от молодого и горячего князя Димтро вместе с пощечиной.
Пощечину, как свидетельствует предание, Димтро отвесил краснорожему советнику тайной канцелярии в 1888 году во время азартной карточной игры в уездном городе Еричмачо, за что молодой князь и был сослан в Сибирь, чтобы умерить там пыл.
— Туда, куда я тебя отправлю, князь, говорят, — сказал тайный советник царской канцелярии, оттирая полученную пощечину белоснежным платком, — не будет тебе недостатка в подобных упражнениях… Только с той лишь разницей, сударь, что не придется одалживать щеку… Она будет всегда при тебе…
Тем временем, пока Димтро отхлестывал себя по щекам в сибирской глухомани, отбиваясь от слепней и другой нечисти, его особняк был разобран на бревна и на десяти волах стащен на новое место, где ждал его наскоро разбитый двор под летнюю резиденцию. И необычной красоты дом был вновь упокоен на родных сваях в глубине длинного двора, куда вела свежей посадки кипарисовая аллея. И люди, привыкая к новому месторасположению дома, стали забывать его прошлое и самого Димтро. Главное, что дом-особняк был в пределах деревни и по-прежнему приковывал к себе внимание. И жизнь потекла привычно, как течет в низине река после весеннего паводка, и, казалось, ничего уже не должно было случиться такого, чтобы растревожить деревню. Но однажды, когда деревня загоняла свою живность во дворы, чтобы на этом завершить длинный день, прошедший в заботах, она услышала громкую возню во дворе тайного советника. Прислушавшись, деревня уловила русскую брань, пропитанную потом и солью, забористую и веселую. А утром на том месте она увидела пьедестал, возникший посреди цветника перед домом, из монолитного габбро.
Он возвышался над цветником величественно и грузно, обожженный волнующей немотой.
И жители, тронутые величием этого камня, совершенно позабыв о недавних своих пристрастиях, сразу же загорелись загадкой его таинственного предназначения. И, заглядывая во двор с жгучим интересом, вопрошали: «Что же это может быть такое?.. А если это «что», тогда для чего это «что»?»
Во дворе, где часто можно было видеть прогуливавшуюся с двумя пуделями юную красавицу Луизу Маретти, чья судьба была не менее интересна и темна, чем этот камень, деревня искала разрешения своего любопытства…
О заложнице генуэзского коммерсанта, скупавшего в этих краях ореховые деревья для мебельных фабрик, кое-что было известно. Знали, например, что Луиза Маретти перешла из рук коммерсанта в руки тайного советника царской канцелярии, что впоследствии из заложницы обратилась в наложницу. И теперь никто не ждал проигравшегося коммерсанта с выкупом, считая, что если он и не забыл свою соотечественницу, то давно махнул на нее рукой. А вот что касается Димтро, он возводился в рыцари. Ибо его поступок граничил с безумием. И при случае не упускали возможности посудачить о нем, припоминая якобы им сказанные слова во время карточной игры в Еричмачо: «Ставлю свой особняк на Луизу Маретти!..» Теперь примелькавшаяся фигурка юной итальянки не вызывала у деревни того жгучего интереса, какой вызывало это громоздкое чудище, возникшее из шума и мужичьего задора. Ее существование в этом дворе было результатом ее же безрассудства. И безрассудство было наказано. И этого было вполне достаточно, чтобы перестать интересоваться судьбой чужеземки. А вот камень другое дело. Он нес в себе загадку, а загадка лишала спокойствия и сна. Люди шептались, разнося всевозможные слухи, и камень оставался в центре внимания даже тех, которые знали толк в камнях, да еще в таких, как этот. Говорили, что скоро наступит развязка. Что взойдет-де на него долговязая фигура тайного советника царской канцелярии и все на этом закончится. Но пролетали дни и недели, а пьедестал по-прежнему пустовал. И тогда кто-то высказал свою догадку. Она была предельно ясна и глубока. И все сразу умолкли, понимая, что нельзя подниматься бронзовой фигуре советника на этот пьедестал, так как каждый будет таращиться на него с единственной целью отыскать след пощечины на бронзовой щеке… В таком положении этот памятник был бы в большей мере памятником Димтро и, может, даже способом увековечения его десницы, а вместе с тем и имени молодого князя, что, конечно, не предусматривалось ни скульптором, ни самим царским советником.
Тут бы и конец этой истории о памятнике. Но существует и другая версия, на мой взгляд необоснованная, однако не сказать об этом значило бы пренебречь ею, что не в моих правилах. Тем паче что аргументов в пользу этой версии более чем достаточно, что иногда наталкивает на мысль, будто кто-то тщательно обработал ее и обкатал в голове, чтобы затем выплеснуть на бумагу в виде исторической хроники нашей деревни. Так это или нет, но пьедестал продолжает стоять, сверкая кристаллами, и по-прежнему в центре внимания наших жителей.
Версия утверждает, что кому-то все-таки удалось обнаружить следы двух ступней на пьедестале. И, основываясь на таком неопровержимом факте, выдвигает предположение, что памятник был. И в пользу этого предположения приводится легенда, будто бы имевшая место, при этом называются подлинные имена, что меня особенно настораживает. Если следовать этой легенде, выглядит она так, как все легенды, где комическое начало перемежается с трагическим концом. И это создает дополнительную трудность в оценке событий, так как смеяться и плакать одновременно трудно даже в наш век. Но я сказал, что надлежало сказать, и умываю руки!
Значит, стоял памятник, но, как гласит об этом версия, вовсе не тайному советнику царской канцелярии, а еще более значительному вельможе. Ученость этого вельможи была налицо: он был бородат, глаза чуть-чуть навыкате, в правой руке — трость с барельефным набалдашником, должно быть, орудие для успешного вколачивания царя — премудрости всех наук! — в головы, отчего многими жителями он воспринимался как высшее дыхание и, проходя мимо двора, еще за версту, они срывали с себя шапки и кланялись ему в пояс. Но памятник будто бы простоял недолго. Случилось такое, что значительно ускорило развязку, оставив на пьедестале как вещественное доказательство следы от двух громадных ступней и имя бедолаги, Ноэ Сичинава, о ком свежо еще предание. Будто шедший мимо известного нам двора Ноэ, горький по тем временам пьяница, поравнявшись с вельможей, отвесил ему глубокий поклон и хотел было уже пройти дальше, как ему почудилось, что вельможа властным мановением пальца подзывает его к себе.
— Господи, спаси и помилуй! — говорят, прошептал Ноэ Сичинава и вошел во двор, волоча за собой пастуший кнут, с которым он не расставался из боязни собак. И, приблизившись к человеку с глазами навыкате, рухнул на колени. — Велите, государь!..
Но государь, испытующе глядя на холопа, молчал, придерживая правой рукой трость с тяжелым набалдашником.
Ноэ, никогда не видевший памятника, а потому глубоко веривший, что стоит перед живым существом высшего порядка, застучал зубами, не в силах вытолкнуть из горла окаменевшие слова. Наконец, кое-как справившись с волнением, протяжно пропищал:
— Бодиши, партени! (Извините, государь!)
Однако и на извинения Ноэ не получил ответа. Тогда, удивленный молчанием идола, Ноэ внимательно оглядел его, ловя в насмешливом взгляде истукана презрение к себе. Ноэ выпрямился, а затем поднялся с колен и произнес:
— Бодиши, партени, но я очень спешу! — и, сжимая в руке кнутовище, еще раз взглянул на молчуна. И тут он понял, что государь не дышит. Стало быть, он уже не государь, а всего лишь тень государевой жизни. Ноэ улыбнулся своей догадке и, подойдя к государевой тени и тыча в нее кнутовищем, пьяно расхохотался. — Ишь ты, какой пузырь! — Затем, осторожно оглядевшись по сторонам и не найдя никого из живых, горячо огрел надменную тень чужой жизни и бросился бежать вон со двора.
