Пока трое моих друзей преследовали разбежавшихся солдат, я направил лошадь к башне, где, как сказал Горлов, обычно содержали важных государственных преступников, соскочил на землю и побежал по лестнице. Я понимал, что солдаты скоро придут в себя после неожиданной атаки и моим товарищам их не сдержать, но все равно знал, что без Беатриче я отсюда не уйду, даже если мне придется обыскать весь монастырь.

Взбежав по лестнице на второй этаж, я нос к носу столкнулся с солдатом, появившимся из-за угла. Он вскинул ружье, но я рубанул его саблей, и он повалился на пол. Тем не менее солдат все-таки успел выстрелить, и хотя пуля прошла мимо, грохот под этими каменными сводами был просто оглушительным.

Беатриче услышала эхо выстрела в своей камере и отчаянно забарабанила кулачками в дверь. Я бежал по мрачным каменным коридорам и, услышав, как кто-то стучит в дверь одной из камер, живо отодвинул засов и распахнул дверь. Передо мной стояла Беатриче, но вместо радости я увидел на ее лице ужас. Она попятилась от меня.

— Беатриче! — крикнул я и, вспомнив, что одет как казак, сорвал с головы мохнатую шапку.

Глаза ее широко открылись, но у нас не было времени на объяснения. Я схватил ее за руку, и мы побежали по коридору, а потом вниз по лестнице. Вскочив на лошадь, я протянул руку Беатриче и одним движением усадил ее на спину лошади позади себя. Не теряя ни секунды, мы поскакали по монастырскому двору, где повсюду, словно рассерженные пчелы, жужжали мушкетные пули. Горлов, Ларсен и Макфи уже успели поджечь конюшню и теперь бросали горящие охапки сена в окна и двери помещения, пытаясь помешать солдатам, засевшим там, вести прицельный огонь.

Я чуть не выкрикнул имя своего друга, но вовремя опомнился и издал какой-то нечленораздельный крик или скорее даже вой. Оставалось надеяться, что в суматохе он сойдет за казацкое гиканье.

Мы с Беатриче первыми проскакали через ворота, за нами последовали Макфи и Ларсен. Горлов замыкал нашу маленькую кавалькаду, все в том же неподражаемом образе Волчьей Головы. Один из солдат показался из окна и тщательно прицелился ему в спину из ружья, но в это время Макфи обернулся и вскинул руку с пистолетом. Пуля попала солдату в лоб, и он, выронив ружье, исчез в черном провале окна.

Мы больше не оборачивались, а только отчаянно погоняли лошадей, чтобы побыстрее затеряться в лесах, пока наше удивительное везение не оставило нас.

39

Мартина Ивановна с Тихоном ждали нас в заброшенной лесной избушке — в чем-то вроде охотничьего домика, — куда Петр привез их на санях. Они захватили с собой еду, одежду, одеяла, но опасались разводить огонь, чтобы не привлечь к себе внимание. Поэтому когда мы приехали туда, они уже совсем замерзли.

Я сразу же решительно подошел к печи и разжег ее.

Беатриче явно забеспокоилась, но не сказала ни слова, а я шепнул ей на ухо:

— Может, это наша последняя ночь в России, с людьми, которые рисковали за нас жизнью. Так давайте проведем ее в тепле и уюте.

Петр, стоявший у дверей, видимо, понял, о чем мы говорим, и одобрительно улыбнулся. Он был готов бодрствовать и охранять нас хоть всю ночь. Зато Горлов чувствовал себя явно не в своей тарелке. Он часто подходил к окнам, выглядывал и опять садился на место, пока, наконец, не выдержал.

— Проедусь-ка я вокруг, — словно между прочим сказал он, но я слишком хорошо знал его, чтобы меня мог обмануть этот спокойный тон.

— Что-то заметил? — тихо спросил я, остановив его у дверей.

— Нет. Просто на всякий случай.

— Горлов, кому ты это рассказываешь? Что случилось?

— Н-не знаю. — Он явно был смущен. — Мне почему-то кажется, что за нами следят.

— Кто?

— Да не знаю я, — с досадой ответил он. — Просто такое чувство. Когда я уезжал из Санкт-Петербурга, то решил, что мне просто померещилось, а теперь не знаю, что и думать. Лучше все-таки лишний раз проверить, так что я проедусь вокруг, на всякий случай.

Беатриче помогала готовить ужин, и я невольно залюбовался ее грациозными движения ми. Не удержавшись, я обнял ее сзади за талию. Она на секунду замерла, но потом, ласково коснувшись моих рук, выскользнула из объятий. Только тогда я понял, как она нервничает, осознавая опасность, которой мы подвергаемся. Мартина Ивановна тоже сидела как на иголках, и, скорее всего, именно этим объяснялась ее бледность.

Горлов вернулся мрачнее тучи.

— Всадники на дороге, примерно в часе езды отсюда. Я залез на дерево и видел стаю птиц, которых они спугнули.

— Имперская кавалерия? — предположил я. — Но может, они двигаются в другом направлении?

— Может быть, — буркнул Горлов.

Мы поужинали сухарями, сыром и фруктами, которые привезла Мартина Ивановна. Ужин удался на славу, а вот разговор не клеился. Все с тревогой прислушивались к звукам снаружи. Нет, мы, конечно, пытались завести беседу, но стоило кому-то на секунду отвлечься, как всем уже мерещился какой-то шум. Поэтому неудивительно, что ужин закончился очень быстро. Горлов поднялся.

— Ну что, поехали?

— Поехали, — согласился я. — Сани на месте?

Петр молча кивнул.

Мы погасили огонь в печи и вымели золу. Местным крестьянам не поздоровится, если кавалеристы подумают, что они здесь грелись у печи, сжигая деревья из царских лесов.

Беатриче погладила Тихона по голове и повернулась к Мартине Ивановне.

— Спасибо за все.

— Езжайте с Богом. Пусть у вас все будет хорошо.

Они обнялись, и Мартина Ивановна, к моему удивлению, даже всплакнула. Она долго устраивала Беатриче в санях, кутая ее в одеяла, а потом передала мне сумку, которую принесла вместе с одеялами из избы.

— Здесь орехи и сыр. Обязательно ешьте сыр, если по пути не найдете молока.

Она быстро обняла меня, потом отстранилась и перекрестила.

— С Богом.

Петр уже сидел на козлах, а Горлов стоял в стороне, держа под уздцы лошадь.

— Ну вот. — Я чувствовал, как тяжело мне говорить. — Ты будешь получать письма от купца из Англии или некой дамы из Франции. Они будут на разных языках и написаны разным почерком, но это будут письма от меня. И если у нас родится сын, я назову его в честь тебя… Черт возьми, даже если будет дочь, я все равно назову ее в честь тебя.

— Давай уже, езжай, — буркнул он, сгребая меня в медвежьи объятия. — Вы просто созданы друг для друга.

Я, как взрослому, крепко пожал руку Тихону.

— Ну, прощай, друг. Я никогда тебя не забуду.

Вскочив в сани, я тронул Петра за плечо, но он словно застыл. И тут я увидел — мы все разом увидели — неподвижного всадника среди деревьев. Он был одет в порванный кафтан, и лошадь его была усталой и тощей, а на голове у него был шлем в виде волчьей головы.

— Горлов, кто это? — тихо спросил я, хотя уже и сам догадался.

— Это настоящий, — хрипло ответил он, но я услышал в его словах другое: Россия так просто не отпустит.

Не знаю почему, но никогда еще мне не было так страшно. Я не мог понять, что делает здесь этот человек и откуда он взялся, и как нашел нас. Да, Россия так просто не отпустит.

Горлов был поражен не меньше, чем я. Он сам пару дней был Волчьей Головой, и мы все так успели привыкнуть к этому, что совершенно позабыли о настоящем казачьем атамане, и вот он перед нами.

— Да это просто какой-то безумец, — прошептал я, сам не веря в свои слова. — Я вот сейчас рубану его как следует…

Не знаю, слышал ли кто мои слова, потому что все просто застыли, глядя на неподвижного всадника: и Беатриче в санях, и Горлов, держащий под уздцы наших с ним лошадей, и Тихон с Мартиной Ивановной. А Петр как поднял руки с вожжами, чтобы тронуть с места лошадей, так и сидел, боясь даже вздохнуть.

Волчья Голова, должно быть, почувствовал наш страх и направился к нам. Сначала медленно, шагом, потом все быстрее, пока не перешел в галоп, дико вскрикивая и подвывая.

Мы, как завороженные, смотрели на него. Никто не двинулся с места и даже сабли не вытащил. Может быть, поэтому Волчья Голова осадил коня в двух десятках шагов от нас. Мы по-прежнему молчали и смотрели на него.