— Табак? — спросил я по-русски. — Виргинский?

— Да.

— Новый? — Я подивился, где он смог раздобыть его.

— Нет, — покачал головой Петр. — Ваш.

Мой? И тут до меня дошло, что он курит этот табак только при мне, чтобы подчеркнуть свою признательность. Я был так тронут, что даже не сразу сообразил, что весь этот короткий разговор был на русском.

Уже в карете Горлов искоса взглянул на меня и, глубоко вдохнув холодный воздух, сказал:

— Ну что ж, значит, едем ужинать с государыней всея Руси?

— Мои поздравления, дружище.

— Тебе тоже.

— Что, собственно, происходит?

— В каком смысле?

— Кому-то мы очень нужны. Это форма для нас уже слишком.

— Для императрицы ничего не слишком, но я тебя понял.

* * *

Уже стемнело, а мы все неслись по широким прямым улицам и по бесчисленным мостам через такие же бесчисленные каналы.

Если у «Белого гуся» нашей карете уступали дорогу и оглядывались, то ближе ко дворцу, где было много других экипажей, на нас едва обращали внимание.

Ворота дворца поражали скорее своей массивностью, чем благородным изяществом, как у других королевских домов, которые я видел, путешествуя по Европе.

Петр высадил нас у колонн перед входом, и мы договорились, что, если понадобится, найдем его в царских конюшнях.

Вооруженные швейцары в соболиных шапках, украшенных драгоценными каменьями, провели нас в огромное фойе. На стенах висели гобелены в английском стиле, а на черном мраморном полу был постлан узкий толстый ковер, убегавший в глубину зала.

Один из охранявших дворец солдат ушел куда-то, но скоро вернулся со своим начальником, сержантом. Я сразу узнал его. Это он привел солдат, которым мы передали пленного казака. Мне было интересно узнать о судьбе последнего, и, пока мы шли по залу, я спросил об этом у сержанта, но он, похоже, не понимал по-французски и вопросительно посмотрел на Горлова. Тот перевел, и сержант, заулыбавшись, что-то ответил ему по-русски, а потом, обращаясь ко мне, добавил несколько слов на ломаном французском:

— Он хорошо. Хочешь видеть? Время много.

Сержант свернул в боковой коридор и повел нас по бесчисленным переходам, комнатам и залам. Одни комнаты были богато украшены и хорошо освещены, другие казались бедными и заброшенными, в третьих шел ремонт.

Постепенно мы оказались в подвальных помещениях, сырых и холодных. В конце мрачного коридора сержант пнул ногой железную дверь, и мы оказались в большой мрачной комнате со стенами из серого неотесанного камня, мокрого от сырости. Мы увидели вмурованные в стену огромные железные кольца, через которые была пропущена цепь, идущая к потолку и свисающая вниз стальными когтями крюков, целый арсенал кнутов, щипцов, топоров, пил и стальных прутьев. Венчала эту картину огромная жаровня с тлеющими углями. В комнате находилось четверо людей, но человеческий облик имели только трое, — один был в такой же форме, как у сержанта, а двое здоровенных мужиков были раздеты до пояса. На полу лежал окровавленный голый человек, который лишь смутно напоминал творение Божье. Мне оставалось только догадываться, что это и есть пленный казак: узнать его было невозможно.

Я взглянул на сержанта. Тот ухмыльнулся и сказал что-то Горлову, стоявшему между нами. Горлов не ответил, и тогда сержант взял один из стальных прутьев и протянул мне.

— Давай, давай!

В следующую секунду я молча бросился на него. Но если сержант не ожидал этого, то Горлов, напротив, был начеку и, схватив меня за плечи, толкнул к двери. Я совсем позабыл, что он силен, как медведь, — в тот момент я забыл обо всем на свете, — но Сергей быстро напомнил мне об этом: схватил меня в охапку и вынес в коридор. Я все еще вырывался у него из рук, когда он прижал меня к стене.

— Светлячок! — прошипел он. — Опомнись!

Он гневно посмотрел мне в глаза, но я ничего не смог ответить от душившей меня ярости и подступившей к горлу тошноты.

— А ты видел деревни после набега казаков? — прорычал Горлов. — Не дым, как тогда, и не лица оставшихся в живых, а после настоящего набега? Не видел и не увидишь, потому что они не оставляют свидетелей! — Он немного ослабил железную хватку. — Так что не берись судить о том, чего не знаешь.

Он отпустил меня и позвал сержанта, чтобы тот повел нас дальше.

* * *

Ужин у царицы, как оказалось, шел вразрез с представлениями об ужине простого виргинского кавалериста. Мы вошли в зал метров тридцать длиной, с огромными каминами по обе стороны.

Стол был во всю длину зала, покрытый белоснежной скатертью. На столе стояли золотые тарелки и хрустальные бокалы, в которых отражался свет трех больших светильников, и лежали серебряные приборы. За этим огромным столом сидела небольшая компания — человек восемьдесят, не больше, — все в лентах и бриллиантах, вероятно, чтобы подчеркнуть неофициальность этой вечеринки. Сначала мне показалось, что все присутствующие мужчины одеты в мундиры всевозможных цветов и покроев, но потом я приметил несколько человек в штатском, с дипломатическими лентами через плечо, среди которых были Шеттфилд и Мицкий, стоявший у камина рядом с дочерью.

Кто-то тронул меня за локоть, и, повернувшись, я увидел улыбающихся мне Шарлотту и маркиза Дюбуа.

— Маркиз Дюбуа! Мадемуазель! Очень рад… — начал было я, но Шарлотта взяла меня за руку и подставила щеку для поцелуя.

Я чуть коснулся губами ее нежной кожи, и Шарлотта, одарив меня еще одной ослепительной улыбкой, взяла меня под руку и заявила:

— Капитан Селкерк, сегодня вечером вы будете моим кавалером. Только моим! Как вы покраснели! Вы, наверное, подумали о чем-то неприличном? Я, собственно говоря, имела в виду, что вы будете моим кавалером на время ужина, — она рассмеялась и сильнее сжала мою руку — на нас уже поглядывали.

Я оглянулся на Горлова и обнаружил, что тот уже занят разговором с графиней Бельфлер.

Шарлотта повела меня по залу, представляя множеству гостей.

Зазвенел колокольчик, и все сразу стихли, повернувшись к огромным позолоченным дверям, которые медленно открылись, и в зал вошла императрица Екатерина Великая, царица всея Руси.

Первое, что бросилось мне в глаза, — это ее изящные точеные ручки, хотя сама она была довольно крупной женщиной. У императрицы было узкое вытянутое лицо и высокий лоб. Я сразу же обратил внимание на ее глаза и волосы. Волосы были густые, щедро посеребренные сединой, что прекрасно гармонировало с голубизной ее глаз. Я знал, что Екатерина родилась в 1729 году, значит, сейчас ей было сорок пять лет. Но выглядела она гораздо моложе своего возраста, и хотя я и не назвал бы ее красивой, она, безусловно, была привлекательна. Правда, женщина, которая вся усыпана бриллиантами, сверкающими у нее на шее, на груди, на руках, на платье и в волосах, поневоле привлекает к себе внимание.

Позади нее шел человек в мундире генерал-адъютанта, увешанный многочисленными орденами и лентами. Он не был красив — скорее, наоборот: у него была слишком большая голова, крупный нос и грузная фигура. Он шел уверенной походкой человека, привыкшего повелевать, и шагал за царицей скорее как покровитель, чем как слуга. Я подумал, что он на несколько лет старше Екатерины, но потом узнал, что он на десять лет ее моложе. И, тем не менее, я сразу понял, кто это. Это был Григорий Александрович Потемкин, фаворит царицы.

Императрица и Потемкин прошли вдоль стола, и в то время как Екатерина улыбалась всем и награждала каждого благосклонным взглядом, Потемкин шел, вздернув вверх подбородок и ни на кого не глядя.

Императрица села во главе стола, и он тут же занял место справа от нее. И только после того как сел он, гости приступили к трапезе.

Не зная, какое место выбрать, я держался возле Шарлотты, но в зале вдруг появилось множество лакеев, и один из них отвел меня на мое место, которое, собственно, оказалось рядом с Шарлоттой, как раз напротив Горлова и графини Бельфлер, но довольно далеко от царицы.