Нам трудно поверить, что Бог может находиться в сердце трагедии; и однако это так. Он находится в сердцевине трагедии в самом страшном смысле, трагедия человечества и каждого из нас - это отделенность наша от Бога, мы часто не ощущаем Его. Все Царство Божие внутри нас, а мы не чувствуем этого и не понимаем. Господь протягивает нам руку и говорит "не бойтесь, я с вами", а мы, как эти ученики, мы находимся в том же море, буре, ужасе гибели, мы в оцепенении, страхе, мы парализованы и веры нам не хватает.
Петр захотел идти из лодки ко Христу. Не это ли мы делаем все время, когда чувствуем опасность? Когда разразится буря, мы спешим к Богу изо всех сил, потому что думаем, что в нем спасение от опасности. Но если мы будем оглядываться на волны, вихри и на нависающую угрозу смерти и не верить до конца Господу и Его помощи безраздельной - мы, как Петр, начнем тонуть.
И в тот момент, когда мы чувствуем, что нет надежды, что мы гибнем, что если у нас в это последнее мгновение хватит веры и мы закричим, как Петр: "Господи! Я тону! Я погибаю, помоги мне!" - Господь протянет нам руку и поможет нам.
И поразительно и таинственно говорит нам Евангелие, что "в то мгновение, когда Христос взял Петра за руку, все они оказались у берега".
* * *
Чтобы ни у кого не вызвать подозрений, что уезжаю навсегда, я собрала только два чемодана. В них были положены фотографии: дедушки, бабушки, мама в ролях, отец, Иван, немного моих детских с няней. Я взяла папку со своими работами, изданные книги, шесть маленьких серебряных ложечек (еще прабабушки), крохотный гобеленчик (исторический) из спальни наследника цесаревича Алексея, хранившийся в нашей семье, скатерть, вышитую моей нянечкой, остальное пространство чемоданов занимали носильные тряпки.
Сознание, что началась новая жизнь и обратно дороги нет, не покидало меня с момента, когда я поцеловала спящего Ивана, закрыла дверь нашей квартиры и попрощалась с нашим семейным гнездом. До мелочей знакомые предметы, с детства меня окружавшие, фамильные реликвии, библиотека деда и бабушки, атмосфера их присутствия и продолжение жизни в этих предметах - все уплыло навсегда. Мне было тридцать пять лет, позади оставались неплохая художественная карьера, друзья, любимый город... Всё начиналось с нуля.
Радость от предстоящей встречи с Никитой омрачалась разлукой с сыном. Страх переехал границу вместе со мной. Долгие годы я жила с постоянным чувством гнета, а последние события повергли в состояние безнадежности. Предчувствие гибели уже не только моей, а и сына, мамы, Никиты, не покидало меня. Угрозы со стороны "николая ивановича", их желание победы над нами было вполне реально.
Как только мы увиделись, я рассказала обо всем Никите и его родителям. Помню восклицание Нины Алексеевны: "Я так и знала!" В течение недель двух я подробно описывала Никите события, нас соединившие. Сразу возникло решение вытягивать Ивана и, конечно, ни в коем случае не возвращаться мне назад. Мы встретились с Никитой так, будто вчера расстались в женевском аэропорту, год и три месяца постоянной переписки сыграли огромную роль в наших отношениях. Наша любовь с первого взгляда стала еще горячее и надежнее.
Оформление брака требовало большой и длительной бюрократической процедуры, нам предстояло обустроить жилье. В административной рутине и узнавании Франции проходили первые месяцы моей жизни. То, что я решила уехать насовсем, во многом определило мой профессиональный путь. Во всяком случае, многонедельные походы по издательствам, озеро слез, пролитое из-за неудач, решение себя вжить в культурную и художественную жизнь Парижа запомнились на всю жизнь. Из нашей советской бессобытийности и тягучести жизни я попала в инопланетный мир, полный разнообразия и пульсации. Мне хотелось испытать свои силы в столь нелегкой борьбе, удача улыбнулась мне, но далеко не сразу. Я стала выставляться в галереях Лозанны, Парижа, Страсбурга и Токио, участвовать в художественных салонах, мои вещи появились в каталогах, но все это случилось гораздо позже. Этому предшествовал большой, титанический труд пересадки и учебы. Даже язык я начала изучать с буквы "А", погрузившись в многочасовые, ежедневные стрессовые уроки школы "Берлиц". Никита в первый день сказал мне: "Ты не должна чувствовать себя эмигрантом во Франции, а поэтому изучи язык и строй всю свою профессиональную жизнь в среде французских художников". Природа, люди, привычки, разнообразие прекрасной Франции, по которой мы с Никитой путешествовали на мотоцикле, сыграли огромную роль и заложили фундамент любви к этой стране. Никита прекрасно знал Францию, где родился и жил до четырнадцати лет. Его мечта вновь вернуться на родину сбылась после 22-летнего перерыва, в 1970 году. Романтический патриотизм и возвращенческий порыв его родителей в 1948 году закончился арестом Игоря Александровича, потом самого Никиты в 1956-м. Мать Никиты, Нина Алексеевна Кривошеина, написала воспоминания "Четыре трети нашей жизни". В этой книге рассказана история семьи Кривошеиных, их "Восток-Запад"...
Регистрация нашего брака была назначена на 10 февраля 1981 года. Никита шутил, что когда-то его освободили из лагеря 10 февраля, а теперь он в этот день женится. Перед процедурой в мэрии нужно было пройти целый ряд медицинских анализов, сюда входило и просвечивание легких, анализ крови и общий осмотр врачами. Этому подвергаются все французы, желающие связать себя узами Гименея. Мы пришли в назначенный день на прием ко всем врачам сразу и расстались на время прохождения процедур. Помню, как я в кабинке разделась, а медсестра внимательно посмотрела на мой крестильный крестик, подарок Маши, и сказала: "Пожалуйста, снимите его". Я пыталась возразить, что никогда не расстаюсь с ним и что он вряд ли помешает рентгену и осмотру врачей, но девушка стояла на своем. Пришлось отстегнуть цепочку и положить мой крест в сумочку.
Мы встретились с Никитой через два часа в вестибюле поликлиники, перешутились парой слов, вышли на улицу, и вдруг он меня спросил: "А где твой крестик?" - "Да я его положила в сумочку, медсестра меня попросила снять его..." Я стала шарить на дне сумки. Крестика на месте не было. Я вытряхнула все содержимое, перерыла все карманы - безрезультатно. Кинулась по лестнице в кабинеты, где проходили все процедуры, уговаривая сестер и врачей поискать, объясняя им, что ценности для вора он не представляет никакой, простой медный, на старенькой стертой цепочке. Все было напрасно, мой крест исчез! Мы с Никитой грустно пошли к метро, и вдруг в моей памяти всплыл мой сон. Я не успела рассказать его Маше, но теперь я сама поняла его значение, и все события, происшедшие со мной, конечно, в этом сне были. Встреча с Никитой, перевал на другую жизнь, страх и сети враже-ские, слова моей крестной матери и надежда на удачу в новой жизни, предстоящая свадьба... Конечно, это Маша забрала к себе мой крест, она будет молиться обо мне, и все будет хорошо.
После гражданской регистрации брака мы венчались в церкви. Шаферами у нас были Степан Николаевич Татищев и Дмитрий Васильевич Сеземан. Обручальные кольца для нас были сделаны Ириной.
Совершенно очевидно, что мой отъезд наделал шуму в Ленинграде и Москве, но в равной степени и мое появление во Франции вызывало у многих недоумение. Друзья в СССР во время моих сборов вопросов не задавали, сама я отвечала им одинаково заученно, но мне не очень-то верили. Пересуды о том, кто такой Никита, что это за "птица", к которому выпускают жениться из СССР, слышались за моей спиной. Мой приезд вызвал и в Париже такую же реакцию: "Кто она такая, что ее выпустили выходить замуж, да еще к Н.К.?" Подобные разговоры и слухи были присущи эмигрантам третьей волны, именно они больше всего интересовали "николая ивановича". Я помню, что мы решили с Никитой ни перед кем тогда не излагать своей истории, подозрений и домыслов мы все равно не рассеяли бы. У многих из них было патологическое стремление всех уличать в сотрудничестве с КГБ. Это вполне могло иметь отношение и ко мне.
