- Ниночка, вы должны понять, что Игорь отец Ксении! - настаивала Ирина уже в третий раз. Но было чувство, что она как бы не слышит и не видит Ирины.
- Вы внучка Сони, и моя тоже, вам здесь будет хорошо... И я постараюсь с ними наверху поговорить. Когда я с ними спорила об Игоре, они не согласились, но теперь я уверена, что смогу их убедить, и вы останетесь на моем месте.
У меня разрывалось сердце от нашего разговора, и вдруг, обратившись к Ирине, она сказала:
- Ах, вы та самая дама, которая была у меня вместе с Игорем!
- Да, и я делаю вот эти красивые украшения, - как-то особенно вызывающе сказала Ирина, позвякивая золотой цепью перед глазами старушки. Потом она стала снимать с себя брошку, браслеты, кольца и примерять все это на Ниночке, которая совершенно растерялась под этим золотым дождем.
- Это очень красиво... - безразлично сказала она.
- Пойдем, пожалуйста, Ирина, пора уходить... - тянула я Ирину за руки, которые не переставали украшать мою тетю Нину. - Мы сейчас уйдем, Ниночка, но я скоро вернусь одна и буду у вас часто бывать! - Я обняла ее кукольные плечики и поцеловала.
- Я буду вас ждать, очень ждать...
Помню, что я прыгала через две ступеньки вниз по лестнице, обливаясь слезами. Деревянного лифта я ждать не могла, а Ирина, не понимая, что со мной происходит, обиженно поджала губы. Встреча с Ниночкой была для меня шоком эмоциональным. Перевоплощение бабушки через столько лет, ее загадки в словах, полубред, полутайны, невесомость и почти отстраненность, призрачность. Желание и невозможность поговорить, вернуть пожилого и больного человека в мир реальный поднимает в нас много чувств - смесь раздражения, нетерпения, а бывает, и гнева. Связано это, скорее всего, с тем, что мы не можем простить старения нашим близким и любимым людям. Ведь мы помним их ясный ум, память, а мир, в котором они теперь пребывают, страшит нас и напоминает, что и мы там будем. Как знать, а может быть, старик видит и знает гораздо больше, чем мы, и то, что нам кажется бредом потерявшего рассудок, на самом деле есть тайна подсознания.
Ведь слышат и чувствуют младенцы в утробе матери, так почему же стоящий на пороге небытия человек может показаться нам полоумным? Душа человеческая вечно жива и пребывает в пространстве, нам неведомом.
Я почти жалела, что взяла Ирину с собой. Ко всему прочему я не могла найти слов, чтобы объяснить ей всю ее бестактность и грубость.
Уже у самого выхода из дома стояла огромная белесая швейцарка. Она тупо и удивленно посмотрела на мое заплаканное лицо. Видимо, это ее обеспокоило (она знала, что я навещала свою тетушку), и она стремглав кинулась вверх по лестнице.
НК = NK
На мою долю выпало много болезней, начались они с самого рождения и несколько раз приводили почти к смертельному исходу. Стоило мне родиться в декабре 1945 года, в голодном, холодном послевоенном Ленинграде, как в возрасте четырех месяцев я заболела дизентерией. От полного истощения и обезвоженности мое маленькое тельце превратилось в скелетик. Лекарств не было, спасло чудо. Позднее, лет с пяти, я начала болеть всеми детскими болезнями подряд, длилось это года два. В дополнение ко всему - скарлатина с дифтеритом и лечение в "Боткинских бараках". В больнице я находилась почти шесть месяцев, с небольшими промежутками на побывку домой. Позже я постоянно болела ангинами, что сулило осложнения на сердце, а следовательно, мне нельзя было заниматься спортом, хотя я больше всего любила танцевать, кататься на коньках и плавать. При моей любви к животным (а в ленинградских дворах было всегда изобилие кошек) я подобрала помоечного кота, который меня искусал. Оказалось, что он болел "бешенством", и скоро сдох, а я была приговорена терпеть 200 уколов в свой детский животик.
В пятнадцать лет меня отвезли по "скорой" на операционный стол с диа-гнозом "аппендицит", разрезали при местном наркозе и, пока копались в кишках, обнаружили, что аппендикс мой находится в другой стороне. Срочно стали переделывать наркоз и останавливать кровотечение. Операция из банальной превратилась в четырехчасовую схватку со смертью, но самая лучшая и гуманная медицина в мире, приложив нечеловеческие усилия, меня спасла. После этого я долго входила в жизнь и мне было прописано лекарство от спаек в животе. Однажды в аптеке девушка, которая готовила эту микстуру, ошиблась дозировкой и приготовила всю смесь в десятикратной пропорции, отравление было как от сильного яда.
Я вышла замуж, и моя первая беременность оказалась внематочной. Обнаружили это поздно, но когда положили на операционный стол, кровотечение было сильнейшее. Тут уж меня постарались спасать изо всей мочи, да так, что я, "проснувшись", поняла, что побывала в клинической смерти. Сколько это длилось, сказать не могу, только когда меня вернули к жизни, вокруг толпилось много врачей с довольно бледными и перепуганными лицами. Объяснений я не получила, а когда они ушли, соседки по палате мне многое рассказали. Сама я долгое время не понимала, откуда вернулась, так как чувство отделения души от тела, легкости ее по выходе из плоти и лицезрение себя с высоты потолка приводило меня в полное недоумение. Я пережила превращение своей души в стальной блестящий шар, невесомый, подвижный, и отделение или выход себя из тела. Я парила по операционному залу, видела, как врачи что-то проделывают с моим телом, слышала, как они говорят между собой, различала перепуганный голос медсестры, мальчика-анестезиолога. Но потом скорость передвижения твоей души мчит тебя дальше! Помню, как я влетела в ярко освещенный коридор, свет в нем настолько силен и бел, что режет глаза - неземной свет. Коридор, по которому я лечу, пуст и чист, скорее похож на гигантскую трубу. Чуть позже начинаю слышать голоса, распознаю в них знакомые, но среди них есть и чужие. Кто-то из них мне говорит, что нужно лететь дальше, и зовет все вперед... чем глубже я удаляюсь в пространство, тем страшнее мне делается, а гигантская труба, как туннель, все больше превращается из прямой в бесконечные повороты. И в какой-то момент меня одолевает невероятный страх - если я не остановлюсь, то обратно уже никогда не вернусь. Слышу голос, который мне говорит: "Соберись с силами, остановись, не мчись дальше, а то будет поздно..." Чувствую, будто одна сила тянет вперед, а сама я делаю колоссальное, нечеловеческое усилие и приказываю себе остановиться перед очередным поворотом, за которым совершенно отчетливо сознаю тьму и безвозвратность. Очнулась я оттого, что меня лупила по щекам здоровенная медсестра, руки и ноги мои почему-то были привязаны к решетке железной кровати, и человек пять безмолвных врачей пялились на меня с обреченным видом. В тот момент, когда я открыла глаза, кто-то громко сказал: "Твою мать, наконец-то!" Это радостное восклицание было для меня замечательным возвращением на землю.
Многие годы я никому не рассказывала о пережитом ощущении. У меня было смешанное чувство радости, страха и того, что я заглянула в нечто запредельное, о чем не нужно рассказывать. Боялась я и того, что никто мне не поверит. Первый, кто услышал мой рассказ, был Н. К., в Женеве.
Долгий постельный режим привел к тому, что я читала с утра до ночи. Это было мое основное развлечение.
Библиотека в нашем доме была прекрасная, еще дедом и бабушкой собираемая, поэтому аппетит свой я утоляла постоянно и с огромной пользой.
И еще, когда мне было лет четырнадцать, помню, что стали меня одолевать мысли о поиске своей второй половины. Особенно о том, что должен где-то существовать именно "живой" человек, который меня спасет и защитит. Я не была церковным ребенком, молилась, но в храм ходила редко, а вера в Бога пришла гораздо позже. Может быть, под воздействием книг, музыки, театра, атмосферы, волнующей и будоражащей воображение, - это были девичьи мечты о "прекрасном принце"? Но, как ни странно, сейчас я могу сказать о них как о подсознательном и вполне реальном ожидании такого "принца". Тогда мне казалось, что поиск бессмыслен и космичен. Я часто совершала одинокие прогулки по берегу Финского залива, гуляла по самому прекрасному городу в мире, любила смотреть в ночное бездонное небо, когда ты кажешься себе песчинкой в пугающей галактике. Мне всегда было хорошо одной и было хорошо в городе на Неве; даже осенние наводнения, ветер, дождь и длинные темные месяцы, переходящие в белые ночи, вполне соответствовали моей натуре. Нервозность и беспокойство атмосферы Питера, красота особенная, трагическая, не похожая на венецианскую. У меня в Ленинграде было много встреч и ненужных, плохих ошибок, от которых костенеет душа и теряется надежда.
