Засунув руки в боки, разражается и Поповичу:
– Не понимаю, сударь! Что ты тут делаешь с этими солдатами, а?
– Что нам приказывают, господин инженер, – говорю спокойно, делая ударение на слове господин. – Здесь, на этой отметке, нам приказали сваривать металлическую оснастку для вентиляционных туннелей и приделать сетки для потолков. Если бы нам приказали сбросить вас с этажа, будьте уверены, вы бы уже давно были внизу!
Апоплексическое лицо Поповичу становится багровым. На какой-то момент в его глазах блестит страх. Я это замечаю, но через секунду он продолжает тем же тоном:
– Ты что, мне угрожаешь?
– Нет. Отвечаю на вопросы, которые мне заданы.
– Сударь, вы прямо такие тугие на голову? Почему вы за ними не смотрите, сударь? Разве вы не видите, что эти солдаты работают как попало?
– Они работают так, как вы им сказали. Если вы хотите, чтобы я отвечал за ошибки других, у вас ничего не получится…
В этот момент Бакриу выключает сварочный аппарат, поднимает маску и кричит Поповичу:
– Но почему мы работаем как попало, товарищ инженер?
Поповичу подпирает руками бедра и поворачивается к Паскану:
– Ты видел? И этот тоже мне говорит «инженер».
На что Паскан отвечает:
– Да они просто глупы, я тебе говорю. Эти умеют только командовать направо и налево.
Потом, обращаясь ко мне:
– Имей в виду: если вы не ускорите с установкой лесов на отметке «18» и со сваркой потолков, отправитесь у меня все к чертовой матери! Чтоб было ясно! В прошлом месяце, вы знаете, я еле вас вытащил на показатель «1». А если вы не в состоянии, дорогой мой, то идите куда-нибудь в другое место! Работать с метлой или что-то в этом роде.
– Мы и с метлой работали! Нас метлой не испугать! Но это относится и к другим, если уж мы говорим о напрасном поедании партийного хлеба.
– Очень хорошо! Это совсем не плохо, так у тебя не слетит ни одна лычка с плеча.
Трое уходят. На первый взгляд, все это может показаться конфликтной ситуацией, но это не что иное, как упражнение в унижении. Сильные мира сего нуждаются в этом так же, как профессиональные певцы распеваются по утрам, чтобы сохранить свою форму.
Все-таки вещи никогда не следует воспринимать так, как они выглядят внешне. Прапорщицкая свирепость присутствует как среди военнослужащих, так и среди гражданского технического персонала. Любопытным образом она царит только в высшей части иерархии обеих систем, там, где можно было бы ожидать, что культура и воспитание скажут свое слово. Однако об этом не идет и речи!
Подобно тому, как офицеры нижних чинов подвергаются унижениям и травле со стороны вышестоящих офицеров, гражданский технический персонал нижнего ранга подвергается унижениям и травле со стороны более высоких по рангу гражданских лиц.
Есть молодые инженеры, которых ругают, оплевывают и даже бьют главные инженеры или архитекторы. Им дают изо всех сил папками досье по голове, их выгоняют из кабинетов во время заседаний, которые проходят внизу, в деревянных бараках или иногда на отметках наверху, в специальных комнатах. Оттуда постоянно доносятся вопли начальников, крики и оскорбления. На «Уранусе» человек низведен попросту до размеров и положения собственного нагрудного знака, его топчут ногами или выбрасывают в мусорную корзину. Тот, кто здесь имеет в себе чувство чести, пропал. Он должен искать себе другую родину или во многих случаях – другую жизнь.
На «Уранусе» тебе позволено произносить одно лишь слово: «Слушаюсь!» Все, что ты говоришь помимо этого слова, ты говоришь на свой страх и риск и может быть использовано против тебя – так, как предупреждает знаменитая формула, которую американские полицейские зачитывают арестованным.
Для того чтобы выжить в подобном мире, нужно забыть о том, кто ты есть. Это основное условие, чтобы приспособиться к жизни в аду. В Дантовом аду осужденные страдают не столько от пламени, в котором они горят или от других ужасных наказаний, сколько от того, что не могут забыть про собственные судьбы. Они постоянно помнят, кто они и что сделали в жизни. Если ты офицер или младший офицер и не можешь забыть, что у тебя есть достоинство и военное образование, или если ты инженер и не можешь забыть, что закончил инженерный факультет, тогда тебе нечего делать в этом мире.
Существует молчаливая солидарность между инженерами, не имеющими руководящих функций, и гражданскими мастерами, с одной стороны, и нами, командирами взводов и рот, с другой. Не раз инженер Данку или мастер Барбу присылали ко мне людей, чтобы предупредить, что они видели полковников, поднимающихся на рабочую отметку. В свою очередь, я без колебаний посылаю к ним своих людей сказать, когда вижу, как инспектора и главный архитектор сектора поднимаются к ним.
Вместе с мастером Данку определяем, сколько касок, страховочных поясов и лопат нам потребуется. Составляем список. Собираю поломанные лопаты или неисправные тачки. Беру с собой бетонщиков Гашпара Иоана из Ботошань, Михалаке Некулая из Кудалба, Зорилу Гогу из Рогова, Макавею Ионела из Тэтэрлэу, Керекеша Штефана из Сын Паул и Лунджяну Петру из Баништя.
Составляю из них группу, с которой отправлю инвентарь за пределы стройки, в сектор складов, чтобы сдать старый и получить новый. Трудно нам будет идти только туда, а обратно мы возвращаемся с тремя новыми тачками, в которые положим остальную снасть.
По дороге встречаю Филпишана Иона из Регина, Кристя Георге из Алба-Юлии и Надя Бала из Прайда, Харгита. Они говорят мне:
– Вот, товарищ лейтенант, закончилась арматура.
Начинаю рыться в карманах брюк и потом в карманах блузы. Разочарованный, говорю Кристе:
– Георге, у меня тут было в карманах пять тонн арматуры… не знаю, куда я их засунул.
Кристя, по вере баптист, классический тип арделянина[22], говорит мне в шутку, пока я обыскиваю карманы:
– Товарищ лейтенант! Может, эти пять тонн арматуры у вас в планшете?
– Нет, Георге. Думаю, они у мастера Саву на складе, там, куда вам надо было идти с самого начала, а не ко мне. Ты не думал о том, что в первую очередь надо идти к нему?
– Да, конечно, товарищ лейтенант! Как раз сегодня ночью мне снилось, что я был…
– Кристя, – кричу я ему, – если начнется третья мировая война, то по твоей вине!
– Слушаюсь! Я молчу. Мы идем на склад к Саву.
И быстро уходит со своими двумя товарищами, направляясь вниз к складу, который находится за вышкой часовых.
Я дохожу до своего склада, сдаю инвентарь и получаю новый. После этого участвую в двух собраниях с кадрами. Наступает час обеда. Спускаюсь со взводом в столовую, следуя обычным маршрутом. Часы проходят быстро, время летит. На отметке «11» обваливаются леса, и четверо раненых отвозят в госпиталь на двух машинах скорой помощи. Острые завывания удаляющихся сирен перекрывает стук молотков, скрежет лопат о днища корыт с известью и рокот цепей, которые поднимают их на леса.
Повсюду слышны торопливые команды. На лесах снизу доверху копошится людской муравейник, выкрикивая фразы по-венгерски, по-немецки, по-румынски или по-русски (липоване[23]). Разноплеменный Вавилон, начали смешиваться твои языки! Неужели придет день, когда мы больше не будем понимать друг друга? Он еще не скоро или уже близко?
Позже чувствую холод в костях и вижу, как убывает солнечный свет. Первый признак приближения осени – это когда чувствуешь, как наступают вечерние холода. Что касается света, то летом мы застаем, в течение двух или трех месяцев, закаты, когда прекращаем работу в 19:30 и выходим со стройки, а в остальную часть года мы их не видим. А начиная с сегодняшнего дня, у нас уже не получится заставать и рассветы, потому что мы будем приступать к работе на час раньше наступления утренней зари. Поэтому первый признак, по которому мы определяем, что день закончился, – это вечерняя прохлада.
Но окончание дня не означает и окончания работы. Работа завершается только в 19:30, когда снаружи осенью уже темно. Мы ведем жизнь слепых кротов, которые находятся вдали от дневного света. Призывники не выдерживают такого адского рабочего распорядка больше шести месяцев. А мы, офицеры и младшие офицеры, выносим. Мы работаем по восемнадцать часов в сутки.
