Хайнэ, похолодев, опустил взгляд.

«Хорош бы я был, если бы сказал сейчас правду, — подумал он. — Она считает, что Энсенте Халия — непревзойдённый любовник…»

Марик, тем временем, взяла его за руку и проникновенно посмотрела в глаза.

— Знаете, я по-настоящему завидую вам, Хайнэ, — сказала она. — Я бы дорого отдала за то, чтобы поговорить с ним.

— Хотите, передам ему ваше письмо? — предложил Хайнэ, дрожа. — Мы по-прежнему общаемся…

— Да! — сразу же согласилась Марик. — Да, очень хочу!

— Прекрасно, — прошептал Хайнэ, пряча мокрые от волнения ладони в рукава. — Тогда присылайте письмо мне, а я перешлю его ему.

Марик вскочила на ноги.

— Знаю, что жутко невежливо оставлять всех гостей, в том числе вас, прямо сейчас, но мне совершенно необходимо уединиться. Или, точнее, навестить других дорогих гостей — бумагу и письменные принадлежности!

Она заливисто рассмеялась.

— Ничего страшного, — сказал Хайнэ. — Мне в любом случае пора возвращаться.

— Не говорите ему, что я так разволновалась. Не хочу выглядеть глупой, — прибавила Марик, оглянувшись напоследок, и убежала из комнаты.

— А мне ты ничего не сказал, — проворчала Нита. — Что знаешь Халию!

— Должны же у меня быть какие-то свои секреты, — засмеялся Хайнэ и приподнялся, опираясь на трость. — Хочу выйти в сад, подышать свежим воздухом, — пояснил он.

— Давай помогу, — предложила сестра.

— Нет, нет, я один. Только до веранды и обратно, уж на это-то я способен.

Такое количество потрясений, как ужасных, так и счастливых, за один день, было всё-таки большим, чем он мог перенести, и тело реагировало соответственно — руки дрожали, глаза застилало пеленой, в голове был туман. Хайнэ чувствовал, что должен побыть один, чтобы немного прийти в себя.

Он проковылял через весь зал, мало думая о том, как это выглядит со стороны — в это мгновение остальные люди, кроме Марик, для него уже не существовали.

В саду светила луна.

Ночная прохлада коснулась его разгорячённого лица, помогла немного привести мысли в порядок. Хайнэ прошёл в сад чуть дальше, вдыхая сладкие ароматы, замочив штаны и подол одеяния в росе.

Даже идти было не в пример легче, чем всегда — казалось, будто приподнятые эмоции несут его, как на крыльях.

Хайнэ не вполне понимал, как ему вести себя дальше, и что из всего этого получится, но был беспредельно счастлив.

Она ему напишет!

Он прошёл ещё несколько шагов.

Соседний дом внезапно оказался совсем близко, оттуда донеслись звуки шагов, звон посуды, тихие голоса. Участок сада перед верандой залил мягкий свет — очевидно, госпожа с господином пили вечерний чай.

Незапланированная прогулка по колено в ночной росе всё-таки отдалась в ногах скручивающей болью, и Хайнэ, стиснув зубы, прислонился к стене дома.

Голоса невидимых собеседников, чьи тени скользили за тонкой перегородкой, стали слышны довольно отчётливо.

— Мне всё-таки очень жаль Хайнэ, и не только из-за его болезни. — Тень господина Никевии потянулась к чайнику, тень струи кипятка полилась в тень чашки с мягким журчанием. — Ниси мало говорит об этом, но отношения у них в семье не очень хорошие. Если бы только Ранко был жив, всё бы было по-другому…

— Ты не можешь знать этого точно, — мягко сказала тень госпожи Келены. — Вспомни, что обстоятельства были сложны ещё до того, как произошла трагедия.

— Обстоятельства могли бы измениться. Всё могло бы измениться, лишь смерть непоправима. — Господин Никевия тяжело вздохнул. — Ранко был самым лучшим из нас  — такие рождаются раз в столетие или даже реже, не только в отдельно взятой семье, но, как мне кажется, во всей стране. Вот только жизнь всегда забирает самых лучших слишком рано. Только после его смерти я понял, что слова «он слишком хорош для этого мира» — это не просто поэтическое выражение.

— Но он оставил… — сказала госпожа Келена и осеклась.

— И не остался сам. Я по-прежнему уверен, что эта была самая большая потеря за всю историю нашей семьи, не только для нас, но и для них, детей, которые теперь стали взрослыми и никогда не знали его. Будь Ранко жив, им досталось бы куда больше любви. Я до сих пор помню, как он держал на руках Хайнэ, которому тогда было всего несколько минут от роду, сколько нежности было в его взгляде. А вот увидеть Иннин ему так и не удалось…

Сердце у Хайнэ болезненно заколотилось.

«Кто это держал меня на руках сразу после моего рождения? — изумлённо подумал он. — Кто смотрел на меня с нежностью во взгляде? Ранко…»

Он был уверен, что никогда прежде не слышал этого имени.

— Холодает, ветер поднимается, — сказала госпожа Келена. — Осенние ночи прохладны.

— Да, ты права, — согласился господин Никевия.

Свет на веранде погас, тени неслышно удалились вглубь дома.

Хайнэ подождал какое-то время, и тоже двинулся обратно. Мысли его были в смятении.

Казалось бы, ничего не значащие слова… Кто-то из родственников — господин Никевия сказал «за всю историю нашей семьи», значит, этот человек был Санья — присутствовал при его рождении и держал его на руках. Что в этом такого?

Но отчего-то эти слова взволновали, отозвались в груди болезненной тоской.

Может быть, потому что родной отец на него с нежностью никогда не смотрел.

Хайнэ поймал себя на том, что не может отвлечься от мыслей о Ранко Санье, что в голове вертятся предположения, одно немыслимее другого, о некой трагедии, которая с ним произошла.

«Нет, это глупо», — подумал Хайнэ.

Он помнил, как в двенадцать лет точно так же строил догадки насчёт Хатори: побочный сын Императрицы, гордый принц, тайный шпион, интриги, секреты, невероятные истории…

И что из всего этого оказалось правдой? Ничего.

Хатори — это просто Хатори.

 «А вот, кстати, и он», — подумал Хайнэ, увидев сверкнувшие в свете фонаря рыжие волосы.

Он заковылял ему навстречу, но брат подоспел раньше — прошёл наискосок через лужайку и, схватив за шиворот, подтащил к себе.

— Мне хочется тебя избить, — честно признался Хатори. — Посылаешь меня за своей настойкой, а сам гуляешь по саду среди ночи в лёгкой одежде!

— Не надо, — попросил Хайнэ.

Воспоминание о том, как Хатори начал избивать его на площади, где проводилась огненная казнь, всё ещё было живо в нём и наполняло ужасом. С тех пор брат никогда больше не поднимал на него руку, но инстинктивный страх, что это может повториться, остался.

Впрочем, сейчас это была лишь лёгкая тень страха, почти незаметная среди сонма других, более радостных эмоций, наполнявших душу Хайнэ.

— Ну не сердись, — примирительно сказал он. — Когда я счастлив, мне хочется ходить.

— А, так ты теперь счастлив, — ответил Хатори. — Больше не злишься за то, что я уговорил тебя поехать?

— Нет, — улыбнулся Хайнэ. — А ты — за то, что я заставил тебя вернуться домой?

— Пей давай свою настойку.

Хатори сунул ему в руку склянку, а потом поднял его и понёс к экипажу, и случившаяся было ссора была забыта.

А на следующее утро в дом Санья пожаловал гость.

— Господин Астанико, Главный Придворный Астролог, к господину Хайнэ Санья, — доложил слуга, постучавшись в дверь.

— Господин кто? — Хатори, всё это время праздно валявшийся на постели, моментально вскочил на ноги и выглянул в окно.

Хайнэ тоже подполз к окну и увидел, как во дворе высаживается из экипажа позавчерашний знакомец — человек, который помог ему подняться на ноги в дворцовом саду.

— Господин Хайнэ его не примет, — решительно заявил Хатори.

— Что? — опешил Хайнэ. — Почему это?

— Потому что я так сказал. Отправьте этого господина в разворот-поворот безо всяких объяснений, — крикнул Хатори слуге.

— С какой стати ты за меня решаешь?! — возмутился Хайнэ. — Нет, никуда его не отправляйте, я сейчас спущусь!

Он поспешно распахнул дверцы шкафа, чтобы достать верхнюю накидку, но Хатори схватил его за руку.

— Хайнэ!

— Что?!

— Он мне не нравится, — соизволил пояснить названный брат. — Я не хочу, чтобы ты с ним общался.