Меньше, чем через полтора часа экипаж летел по улицам Аста Энур к дому Марик Фурасаку.
Хайнэ до сих пор не был уверен, что это правильное решение, однако отступать было поздно, и он пытался отвлечься, глядя в окно.
Столица изменилась за восемь лет — правы были те, кто утверждал, что Императрица, или, точнее, распоряжающаяся за неё принцесса не жалеет денег на прославление своего величества: Аста Энур стал ещё более нарядным и роскошным, а изображённая повсюду священная мандала императорского дома не позволяла забывать, кого нужно за это благодарить. Правда, то была средняя часть столицы, а что происходило в Нижнем Городе — исчезли ли оттуда вонь и грязь — Хайнэ не знал, но думать об этом не хотелось.
А ещё везде в воздухе был разлит аромат роз, такой же, как в Арне…
Хайнэ подумал было, что его преследует галлюцинация, но потом его взгляд упал на верхние этажи домов, и он понял, что то, что он принял за жёлтую черепицу, было чайными розами, покрывавшими крыши плотным настилом.
А экипаж летел всё дальше, мимо одного из столичных храмов.
Хайнэ хотел было отвернуться, но в этот момент внимание его кое-что привлекло, и он почти инстинктивно вскрикнул, схватив Хатори за руку:
— Останови!
Хатори приказал слугам остановить экипаж, спрыгнул на улицу и открыл дверь.
— Что случилось?
Хайнэ с тоской глядел на деревья, окружающие храм.
— Я увидел птицу. И мне вдруг показалось, что это та самая, — пробормотал он. — Мне подарили её во дворце, когда мне было двенадцать. Белоснежная коху с единственным золотым пером в хвосте, но потом кто-то выпустил её из клетки, и она улетела. Глупо, конечно, предполагать, что это она…
Он осёкся.
Хатори молча вытащил его из экипажа и понёс к храму.
— Хайнэ, ты что, решил зайти? — крикнула Нита, высунувшись из другого экипажа. — С ума сошёл, никто тебя не пропустит просто так!
— Знаю, — хмуро ответил тот. — Я… хочу полюбоваться, подойдя поближе.
Любоваться было чем: многочисленные павильоны храма были выстроены в таком порядке, что напоминали длинное тело дракона, свернувшегося в кольцо. Волнообразные крыши, крытые изумрудно-зелёной черепицей, вздымались и опускались, подобно набегающим на берег морским валам; колонны у входа были позолочены, мозаика над дверьми, изображающая всю ту же императорскую мандалу — четыре цвета: красный, зелёный, жёлтый, синий — была выполнена из драгоценных камней.
Вся эта красота была столь ослепляющей, что от неё становилось больно, как когда-то во дворце.
— Великая Богиня любит роскошь, — сказал Хайнэ очень тихо. — И чтобы её прославляли на все лады. Чтобы никто не мог к ней подступиться. Милосердный не такой. Он говорил, что нужно жить просто и непритязательно. Что каждый, вне зависимости от происхождения, может получить его любовь. Что для общения с ним не требуются ни храмы, ни жрицы, ни церемонии…
Он вздохнул, обняв Хатори за шею и положив голову ему на плечо.
Ещё Милосердный говорил, что нужно любить друг друга, но ему любить было некого, кроме, разве что, названного брата. А тому не было дела ни до религии, ни до книг, ни до чего-либо ещё, что было важно для него самого.
— Знаешь, что я думаю иногда? — прошептал Хайнэ, пряча лицо в тёмную ткань платья брата. — Что то, что со мной случилось — это кара Богини за мою ересь. Но я всё равно не отступлюсь от моей веры, никогда.
Он вздохнул и переменил тему.
— Пойдём, — сказал он. — Конечно же, это другая птица. Надо быть совсем идиотом, чтобы предполагать, что я смогу найти её спустя восемь лет.
Они вернулись в экипаж и продолжили путь.
— Не надо нести меня на руках, я пойду сам, — едва слышно пробормотал Хайнэ, когда они въехали в ворота дома. — И только попробуй устроить мне такую же отповедь, как во дворце — дома я оболью тебя кипящим маслом, клянусь! — прибавил он, стараясь говорить устрашающим тоном.
Хатори посмеялся над этой угрозой, однако просьбу выполнил: позволил Хайнэ самому выбраться из экипажа и обхватил за пояс, помогая идти.
Не то чтобы это выглядело менее жалко, чем калека, которого несут на руках, конечно.
Хозяева, которым успели доложить о приезде гостей, вышли на порог.
Побочного дядю — Никевию Фурасаку — Хайнэ видел впервые. Коренастый, довольно невысокий мужчина с длинными волосами и бородой, он был не слишком красив, однако удивительно тёплый взгляд располагал в его пользу. Он сразу же шагнул навстречу Хайнэ, улыбнулся, крепко обнял.
Хайнэ растерялся и испугался.
Отец никогда не обнимал его так, не обнимал вообще.
Их последняя встреча перед расставанием была не слишком приятной. Сопровождать жену в столицу Райко отказался, сказал: «В прошлый раз мы собирались туда на месяц, и что? Вернулись через неделю. Во время перевозки пострадали мои книги. Нет, нет».
А потом он нашёл на книжной полке роман Энсенте Халии, который Хайнэ, после долгих сомнений, всё-таки подложил на видное место, проглядел, поморщился и попросил сына больше не загромождать библиотеку таким барахлом.
Хайнэ не очень расстроился. Он знал, что отец ненавидит любовные романы, предвидел такую реакцию и не вполне понимал сам, что его заставило совершить такой глупый поступок. Тем более что мнение отца уже не имело для него большой ценности — в детстве он болезненно любил Райко, переживал за его чувства, однако после того, как отец, узнав о его недуге, назвал его «счастьем», всё это как будто умерло. Не за один день, конечно, но любовь постепенно сменилась безразличием, а на невнимание Хайнэ стал отвечать таким же невниманием, с каким относились к Райко и остальные его дети.
Однако сейчас, в объятиях впервые увиденного дядюшки, детские переживания на мгновение воскресли, отозвавшись в груди болезненным эхом.
— Проходи, проходи, Хайнэ, — тепло приветствовал его господин Никевия. — Твоя мать много писала мне о тебе, я очень рад, что мы, наконец, повидались. Наша семья большая, но вспоминаем мы друг о друге обычно лишь тогда, когда необходимо сыграть очередную свадьбу между двумя Санья. Я считаю, это неправильно, мы должны чаще навещать друг друга…
Странно было слышать это от человека, который был Саньей лишь наполовину. Мало того, что побочный сын, так ещё и от любовника, не от мужа… Частица крови Санья всё равно делала его происхождение благородным в глазах других людей, но не в глазах более «чистокровных» родственников, которые могли относиться к нему разве что со снисхождением — а он всё равно желал их видеть, называл своей семьей.
Или это только слова?
Тем временем, Нита, первым делом убежавшая куда-то вглубь дома, чтобы доложить о приезде гостей подруге, вернулась.
— Пойдём, Марик тебя ждёт, — сказала она, схватив брата за руку.
— Она сейчас одна? — осторожно спросил тот.
Время было довольно позднее, и Хайнэ малодушно надеялся, что никаких гостей в доме не окажется — хоть ему и хотелось послушать, что они скажут об Энсенте Халии, страх перевешивал.
— Одна? — Нита рассмеялась. — Хайнэ, Марик никогда не бывает одна. Наш дом полон гостей, и днём, и ночью. Я понимаю, после Арне трудно поверить, что так бывает.
У Хайнэ ноги подкосились от страха. Впрочем, здесь болезнь сыграла ему только на руку — никто ни о чём не догадался, только Хатори крепче обхватил его за пояс, а сестра стиснула локоть.
Оказалось, что старшая дочь четы Фурасаку занимает отдельный дом.
— У нас всё время гости и музыка, господин с госпожой не возражают, но сами любят тишину, поэтому Марик пришлось выселить, — пояснила Нита, смеясь. — Но недалеко. Госпожа предлагала ей переехать в седьмой квартал, где дом побольше, но Марик сама отказалась. Сказала, что ей всё равно придётся бегать сюда каждый день, чтобы повидать отца, так что уж лучше она довольствуется домом попроще. И я её понимаю! Я тоже очень люблю господина Никевию, он такой добрый. Жаль, что наш отец совсем другой.
— Да… — согласился Хайнэ, вздохнув.
Слуги, между тем, распахнули перед ним двери, и глазам Хайнэ предстал просторный, изящно обставленный дом, из главного зала которого неслись голоса, смех и музыка.
