— Подойдите ко мне, супруг мой, — произнесла Императрица, повернувшись в сторону Онхонто.

Тот встал из-за стола и медленно приблизился к ней, мягким жестом отстранив от себя прислужников, попытавшихся подобрать полы его одежды.

— Итак, я проявляю высочайшее милосердие, — продолжила Императрица, разворачивая тот предмет, который поднесла ей Иннин. Лезвие длинного меча ярко сверкнуло в лучах полуденного солнца, и Хайнэ похолодел ещё до того, как понял, что произойдёт дальше. — И состоит оно в том, что вы примете смерть не от рук палачей, а от руки высочайшей особы, не побоявшейся выпачкать руки в вашей крови. Дар же мой заключается в том, что перед смертью вам дозволено будет увидеть зрелище, которое, несомненно, избавит вас от страданий, боли и страха. Вы увидите лицо моего супруга, чья красота, как говорят, превосходит всё существующее в этом мире и воистину может быть названа божественной!

С этими словами она повернулась к Онхонто, сорвала с него маску и отшвырнула её прочь.

— Несомненно, созерцание подобной красоты стоит того, чтобы пожертвовать ради этого целой жизнью, — проговорила Таик с каким-то тихим и мрачным удовлетворением, сжав обеими руками меч и отойдя чуть влево. — Пусть эта мысль утешает вас, если вы считаете себя ни в чём не виноватым.

Сила удара, которым она снесла голову осуждённого с его плеч, была велика.

Кровь фонтаном хлынула из обрубленной шеи и брызнула на лицо и одежду Онхонто.

Тот не шевельнулся.

— Возвращайтесь к столу, супруг мой, — проговорила Таик, не глядя на него. — Отведайте кушанья. Этот человек был первым, и он удостоился высочайшей чести созерцать ваше лицо вблизи. Остальным придётся довольствоваться, глядя на вас во главе стола. Но я считаю, что это всё равно величайшая награда.

На лице её появилась жутковатая, демоническая усмешка; лицо Онхонто, залитое кровью, было бледным, однако спокойным.

Кто-то из прислужников протянул ему платок, но он покачал головой.

— Благодарю вас, не стоит, — проговорил он тихо и вернулся к столу.

Хайнэ хотелось рыдать от боли и ярости, глядя на него — а ещё больше вскочить на ноги, выхватить из рук Таик меч и снести голову ей самой.

Но он не сделал ничего.

На помост вытолкнули другого человека.

— Отведайте сладких фруктов, господин Санья, — вдруг прозвучал у Хайнэ над ухом жёсткий, холодный голос сестры Астанико. — Вы разве не слышали, что Госпожа приказала гостям угощаться и пить вино в её честь? Не заставляйте нас думать, что вы пытаетесь таким образом высказать недовольство.

«Она унизила и оскорбила самого дорогого для меня человека, — думал Хайнэ, не помня себя. — Она заставила его испытать боль. А я сейчас буду пить вино в её честь?! Пусть отрубит голову и мне тоже».

Его трясло.

Он попытался подняться на ноги, но в этот момент Астанико, сидевший слева от него, жёстко схватил его за запястье и рванул вниз.

— Не будьте идиотом, Хайнэ, — зашипел он ему на ухо. — Думаете, это что-то изменит или исправит то, что уже произошло? Хотите, чтобы вдобавок к крови того крестьянина, на лице Онхонто была и ваша кровь тоже?

Хайнэ чувствовал бессилие и отчаяние.

Подчинившись, он прожевал ломтик фрукта, с трудом глотая куски, и сестра Астанико, удовлетворённо кивнув, перешла к другому гостю.

На помосте продолжались казни, но Хайнэ не поднимал глаз от тарелки; он пытался заставить себя посмотреть на Онхонто — и не мог.

В голове у него вертелось воспоминание о том, как самое прекрасное на свете существо появилось в квартале актёров.

Тогда это показалось ему неправильным, оскорбительным для Онхонто — но это не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило теперь.

Наконец, Хайнэ сделал над собой усилие и, приподняв голову, увидел, что Онхонто смотрит на помост, не отрывая от него взгляда.

— Нет, — вырвалось у него сдавленное, беспомощное восклицание. — Я умоляю вас, не смотрите…

Онхонто повернулся к нему.

Глаза его были наполнены чем-то непривычным — чем-то, что приоткрыло для Хайнэ новую грань мира,  хотя он и не смог понять, какую именно.

— Что же, вы думать, что я настолько слаб и не выдержать зрелище казни? — спросил Онхонто тихо. — Я понимать, что не мочь ничего сделать, но я, по крайней мере, не стану отводить взгляд. Особенно если понимать, что это во многом есть моя вина.

«Не ваша!» — хотел было возразить Хайнэ, но промолчал.

Слова эти потрясли его и отрезвили от восторгов, которыми сопровождалось его отношение к Онхонто с первого момента знакомства.

«Он — что-то, гораздо большее, чем то, что я видел в нём, — подумал Хайнэ в растерянности. — Не просто самое красивое на свете существо, которое хочется окружать такой же красотой. Он гораздо сильнее, чем я о нём думал».

Несколько минут он собирался с мыслями, а потом всё же заговорил.

— Вы пробуждаете желание защитить вас от всего плохого, что есть в этом мире, — прошептал он, не поднимая глаз. — Ради того, чтобы вы никогда не видели ни горя, ни страданий, хочется перевернуть весь мир. Более того, когда вы находитесь рядом, это кажется возможным даже для такого беспомощного человека, как я. Но всё это имеет значение только для меня. Чего же хотите вы сами?..

Собравшись с силами, он снова поднял на Онхонто взгляд.

— Мои желания просты, — печально ответил тот. — Но мне теперь начинать казаться, что чем проще желание, тем сложнее его выполнить. Вы не беспокоиться за меня, Хайнэ. Не надо. Я видеть то, что должен увидеть, видеть то, что показывать мне жизнь. А если вам так хочется сделать что-то с моим именем на устах… то посадите когда-нибудь цветы.

Он улыбнулся, но взгляд его оставался горек.

Засохшая на щеке чужая кровь казалась раной.

«Ему больно, — думал Хайнэ в глубокой тоске. — Но это не та боль, которую я, идиот, рассчитывал облегчить, закрыв ему глаза, держа его за руку или плача вместе с ним. Я ничего не могу для него сделать. Разве что — смотреть вместе с ним, а не трусливо отводить взгляд…»

И он заставил себя поднять голову.

Обводя взглядом присутствующих, Хайнэ внезапно увидел возле дальнего конца стола знакомую фигуру в разноцветной одежде и вздрогнул. Это был господин Маньюсарья в своих комичных фиолетовых шароварах и в длинной белой накидке, расшитой причудливыми зелёными узорами — почему-то всеобщие предписания относительно цвета одежды на официальных мероприятиях его не касались; он обладал особыми правами.

Он стоял возле стола, не присаживаясь на своё место, и время от времени брал с тарелки тот или иной фрукт, с наслаждением вгрызаясь в него зубами.

Загримированное лицо было повёрнуто в сторону помоста; со своего места Хайнэ видел, что он смеётся, и, хотя он и не слышал сейчас этого неприятного, визгливого смеха, но он звучал в его памяти не хуже, чем если бы господин Маньюсарья стоял в двух шагах от него.

А тот вдруг заметил взгляд Хайнэ и, повернувшись к нему, кивнул, как давнему знакомому.

Хайнэ хотел было отвернуться и не сделал этого; он по-прежнему не знал, как относиться к этому человеку, который был ему скорее неприятен, чем наоборот, но отрицать, что господин Маньюсарья обладает странной, притягивающей силой, он не мог. Более того, в одно мгновение ему вдруг захотелось вскочить и побежать к нему — захотелось сильнее, чем оставаться рядом с Онхонто, которого он обожал и боготворил.

К счастью, это продлилось всего лишь миг.

Хайнэ продолжал вглядываться в фигуру господина Маньюсарьи и вдруг заметил то, что заставило его изумлённо расширить глаза: в правой руке Манью держал игрушечный меч — точь-в-точь как тот, который был у Императрицы, и то и дело взмахивал им, карикатурно искривляя лицо. Он кривлялся, изображая Императрицу, он смеялся над ней — да-да, в этом не было ни малейшего сомнения! — и при этом никто не хватал его и не тащил на помост и даже, казалось, вообще ничего не замечал…

Хайнэ охватило какое-то странное чувство ирреальности происходящего.