Угуч вспомнил, что ему надо было помогать на кухне. Наверное, теть-Оль волнуется, думает, куда это Угуч запропал… Спрашивает одного, другого – не видал ли кто?.. А кто ж его увидит, когда он в укромке своей, о которой никто ничего… Может быть, она даже нашла Йефа, остановила его и спрашивает: не видел ли? не знает ли?..

Надо бежать, пока они там не подняли тревогу… Да какую тревогу? Будут они тебе из-за какого-то убогого недоумка тревожиться!..

Угуч окончательно проснулся.

Первый раз он сегодня проснулся, едва засветало. Его разбудил Махан. Сперва Угуч даже испугался, увидев перед собой страшное лицо, но потом признал Махана, только с жуткими подглазьями, заплывшими в сплошной синяк.

«Наверное, это из-за вчерашнего падения с лошади, – догадался Угуч. – Только ведь Махан сам виноват. Он долго выпрашивал эти свои синяки».

И правда выпрашивал. С того самого времени, как пришел в эту школу и увидел кентавра Дим-Дана, а увидел он счастливый полет Угуча и Даньки на второй или третий день нового учебного года. Весь класс выстроился на уроке физкультуры и вот тут рядом с дорожкой, на которой физкультурничали шестиклашки, наискосок по футбольному полю пронесся Угуч с Данькой на плечах – пролетел, проскакал и скрылся в лесу. («Значит, сынок сачкует, – непонятно прошипел Свисток-с-кепкой. – Значит, папанька отсутствует. А где же он, скажите, пожалуйста».) Потом из-за деревьев раздался лихой свист Даниила, и этот свист окончательно добил Махана. Жгучая зависть поселилась в его довольно добродушном сердце и корежила его изворотливую душу.

Сначала он просто и честно предложил Угучу стать его, Махановым, персональным конем. Не на все время, а только в исключительно важных случаях. Может, только раз в год и – все. Они же дети советских разведчиков и должны помогать друг другу. А кроме того, Махан – главный, и Угуч должен во всем его слушать.

Махан чуть ли не силой влез Угучу на плечи и взялся командовать: «Вперед!», «Стой!», «Повернись!»… Угучу и не трудно, тем более Махан оказался совсем легким – вот только сидел он как-то незграбна, все время боялся упасть, уцепился в волоса, ногами стискивал так, что и не вздохнуть, цапал за лицо и даже глазам закрывал обзор мира. Наверное, все это Угуч стерпел бы, но Махан категорично потребовал, чтобы Угуч перестал возить Даньку да и вообще перестал с ним возиться.

– Ты пойми, он же Недоделок, – повторял Махан подслушанное прозвище Даниила, которым его безо всяких сомнений окрестила языкатая теть-Оль. – Да в придачу он ведь жид, – вколачивал Махан Угучу главные истины жизни. – Ну сам скажи, разве не так? Так, натурально жид, а жиды завсегда на нас ездють. А мы не должны их возить. Ты же разумный пацан, а таких простых вещей не сечешь… Ты меня слухай, и будет у нас полный ажур…

Уговорить Угуча не удалось – ни проклятьями, ни матюгами, ни приказами из разведцентра, ни даже угрозой лишения загробной жизни, которую за просто так не дают. Все это было такой мелочью по сравнению с полетами кентавра Дим-Дана, что смешно и говорить…

Махан вроде отступил. До конца он от своих планов не отказывался и время от времени снова долбил в Угуча про жидов и про Недоделка, но даже без видимости успеха. Угуч бычил упрямую бошку и стоял скалой – не сдвинуть. Махан даже иногда влезал Угучу на плечи и звонко командовал, но совсем недолго. Он сам чувствовал себя в роли наездника не слишком уверенно и втайне боялся, что Угуч сейчас вот взбрыкнет и полетит, как с Данькой, и настанет тогда полный звездец…

Однако совсем от своих планов Махан не отказывался. Он не мог уступить какому-то жалкому инвалиду, да к тому же еще и жиденышу… Стоит только раз уступить и ты уже никто, меньше, чем никто, – мразь и сор. По крайней мере, так считается среди уголовников, где Махан вроде бы обретался то ли по собственной дурости, то ли по заданию таинственного разведцентра…

Учебный год давно уже закончился, и три дня назад классный руководитель Йеф-Ич собрал своих теперь уже семиклашек и повел на экскурсию. Эти мероприятия любили все, потому что Йеф не просто ходил с ними туда-сюда, а о чем-нибудь рассказывал, и с рассказами этими и кино не сравняется. Даже ворчливый Махан, который предпочитал сам оказываться в центре внимания и для этого врал напропалую о чем угодно, задиристо и неумело, – даже он умолкал и, открыв рот, слушал Йефа, хотя рожица его все равно была готова скорчиться в гримасу «подумаешь, ничего особенного».

В тот раз Йеф рассказывал про рыцаря Айвенго.

Махан надолго задумался, а вчера под вечер в компании почти всех пацанов их класса и с поддержкой пацанов постарше, двое из которых тоже были детьми чекистов-разведчиков и потому всячески выражали готовность побить кого надо, остановил кентавра Дим-Дана у дома Йефа.

– Слухай сюда, стручок, – обратился Махан к Даньке, игнорируя Угуча напрочь. – Сейчас мы устроим рыцарский турнир. Ты на нем. – Махан показал на Угуча. – А я на Воване. – Он ткнул пальцем в чекистова сынка из восьмого класса – вполне себе крепкого пацана. – Кто победит, тот и берет Угуча своим конем навсегда, – предложил Махан. – Ну, че молчишь?.. Ссышь?..

– Он не конь, – прошипел Данька сверху.

Махан с Данькой зыркали друг в друга заклятыми врагами, будто не было долгих совместных похождений, шкод да проказ – ничего не было. Все сжигалось в пепел…

– Тебе не конь, а мне будет конь, – отмахнулся Махан. – Ну, че замолчал? Спужался?

Данька согласился и, по обыкновению, всю организацию турнира взял в свои руки, а Махан, тоже по обыкновению, делал вид, что все происходит по его воле и под его руководством.

Местом турнира определили физкультурную площадку с краю от футбольного поля, точнее гимнастический бум – бревно, укрепленное на высоте полутора метров над землей. Всадники должны были мчаться каждый по своей стороне бума. В копья выбрали половые щетки на длинных деревянных ручках, а в шлемы – плетеные мусорные корзинки для бумаг.

Пришлось совершить набег на склад кастелянши и позаимствовать там зимние шапки – без них корзинки не держались бы на разгоряченных головах. Щетки с палок решили не снимать, потому что к смертоубийствам и увечьям никто не стремился, да и враждебные зырки и подначки как-то незаметно сошли на «нет», а турнир обернулся не поединком врагов, а состязанием приятелей. Все увлеклись предстоящим сражением.

– Не боись, – сказал Данька Угучу, – мы победим. Главное – мчись со всех сил. Чем быстрее будешь бечь, тем сильнее будет удар.

Угуч удивился. Ему казалось, что сильнее и обстоятельнее можно ударить, если подойти неспешно и остановиться, хорошо замахнувшись. Но Даньке виднее…

Угуч рванул…

Махан от удара щеткой в грудь вроде даже взлетел вверх, увлекая за собой Вована, которого он намертво обхватил ногами. Их разом отшвырнуло назад, и оба они грохнулись навзничь, а Махан вдобавок шибанулся своим шлемом-корзинкой о корягу. Хорошо, что они нацепили зимние ушанки под шлемы, но все равно Махан несколько минут охал и тихо матерился. Потом он кое-как встал, но тут же осел…

До своих коек они добрались далеко после отбоя, тенями прошмыгнув мимо не очень бдительных воспитателей. Махан – качающейся тенью.

И вот на рассвете Махан зачем-то разбудил его. Может, попросту хотел напугать своим синюшным видом?..

– Не пужайся, – прошептал Махан. – Я вот чего табе скажу… Тока что получил сообщение из разведцентра. Батьку твово ликвидировали… Смертью храбрых. Американцы выследили и – кранты. Что с них взять – звери…

Угуч заплакал…

Школа со всеми своими обитателями крепко спала сладким предутренним сном.

Угуч бесшумно скользил к дому Даньки. По кирпичным выбоинам в разрушающейся стене он с легкостью поднялся на второй этаж и влез в Данькино окно. Наверное, Угуч двигался не совсем бесшумно, потому что в соседней комнате заскрипела кровать и Надежда Сергеевна приоткрыла дверь к сыну, проверяя сон Даньки. Все было в порядке, и она, успокоенная, вернулась к себе, а Угуч выскользнул из-под кровати Даньки и забрался к нему в постель. Побулькивая скрываемыми рыданиями, Угуч прямо на ухо поведал верному другу про все свои горести.