Но то чудо, что слышали его уши, не шло ни в какое сравнение с тем чудом, что видели его глаза. Ибо неведомо как, но золотистый жезл из сплетенного тростника, гибкий и податливый, - жезл Хубилай-хана - будто сам собой корчился, принимая форму человека, потом облик коня, а когда, наконец, замирал... Боже милостивый! Да это же вооруженный всадник на боевом коне!
Итак: бледно-золотистый жезл.
И: жезл, выпачканный в пепле.
Кто, кто тогда мог сказать, сколько они уже бьются?
Они бились. Снова и снова схватывались, кололи копьями. Бились!
Под конец, порой скорый, порой не очень, одного из лжедуэлянтов прибивали к земле, пинали и топтали. Причем, по опыту Марко, никогда на земле не оказывалась бледно-золотистая фигурка. Нет, всегда там недвижно лежала ничтожная пепельно-серая.
И наступала мертвая тишина.
Голосом сухим, надтреснутым, измученным - но уже по крайней мере человеческим - верховный шаман разбивал эту тишину вдребезги, объявляя:
- Хубилаю, сыну Тулуя, сыну Чингиса, - великому хану ханов всех морей, который также Сын Неба, - ему и его воинству победа!
Последнее слово, "победа", верховный шаман дико выкрикивал. А все присутствующие разом испускали облегченный вздох. После чего раздавался общий, еще более дикий и оглушительный, вопль:
- Победа! Победа! Победа!
Это могла быть победа над Престером Иоанном, над Горным Старцем или над самим Верховным Турком - но не над продуваемой всеми ветрами грязной деревушкой какого-то варварского племени по ту сторону Великой стены в 10000 ли. Великому хану Хубилаю и его воинству неизменно присуждалась победа.
А теперь эти же самые ламы и шаманы бесновались вокруг носилок лучезарной Спящей Красавицы. Темно-бордовые халаты так и порхали, узлы волос на макушках подпрыгивали. Странными и зловещими голосами чародеи распевали странные и зловещие песни под сопровождение гулких барабанчиков из человеческих черепов и заунывных горнов опять-таки из человеческих берцовых костей. Вертели жезлами с развевающимися лентами всех расцветок. Смазывали лоб Спящей Красавицы стимулирующими бальзамами и нежными, но действенными маслами. Прыгали и вопили, дергались и хрипели, падали на колени, лаяли и выли, будто дикие псы.
И все тщетно. Небрежно подпирая рукой голову. Спящая Красавица как ни в чем не бывало продолжала мирно дремать. Наконец, все колдуны склонили головы и погрузились в долгое молчание.
- Ну? - с хмурым выражением на широкоскулом лице вопросил великий хан.
Верховный лама поднял голову, откашлялся и нараспев заговорил:
- Представляется, что Сияющая Госпожа мало подходит для чести оказаться в гареме Сына Неба, ибо она никак не смертная женщина... а великолепная, хотя и не самая значительная богиня, что пребывает в покое своего собственного эфирного царства.
- Богиня! - воскликнул Хубилай, а лицо его прояснилось, как небо после грозы. - Значит, она богиня? Это еще сильнее разжигает мою страсть, ибо кто знает, какое тайное знание скрывается под этим нежным, как персик, лбом! Наверняка есть какой-то способ ее пробудить! Мы должны это сделать! Эй, ученый Ван, а что там сказано в свитке?
Оправив свой величавый халат ученого, Ван Лин-гуань дождался, пока глаза всех присутствующих не сосредоточились на нем. Затем он медленно и церемонно вынул свиток из лакированной эбеновой шкатулки, а потом - из разноцветного шелкового футляра. Удалив промасленные шелковые обертки, он развернул подшитую шелком бумагу с палочками камфорного дерева сверху и снизу и приготовился читать вслух.
Тут великий хан, хмурясь, начал постукивать пальцами по эбеновому подлокотнику кушетки. Ван сразу же узнал команду кончать церемонии и переходить к делу. Тогда он наконец заговорил...
- Каллиграфия сия весьма древняя, и понять ее крайне затруднительно... - начал ученый.
- Затем я вас, дармоедов, и держу! - нетерпеливо рявкнул великий хан.
- О да, Сын Неба, конечно. Если мое ничтожное истолкование сего свитка верно, то единственный намек на пробуждение содержится в следующей фразе: "Дремота растает от поцелуя царской весны; однако опасайся мороза, что низложит царское величие".
- Вот! Вот и ответ! - заулыбался великий хан, игриво подталкивая локтем недужного царевича Чингина, на бледном лице которого ясно читалась внутренняя боль. - Вы говорите, что нашли ее среди снежных пиков варварского Тибета. Она как пить дать пребывает в зимней спячке - и только подобное весне тепло моего царского поцелуя может ее пробудить!
Бодро поднявшись на распухшие от подагры ноги, великий хан протянул руки к погонщикам слонов.
- Помогите мне спуститься, - приказал он. - Я должен поцеловать мою прекрасную невесту...
- Нет, о повелитель! - вмешался Марко. - Это было бы весьма безрассудно...
Все обратили недоуменные взгляды на отважного молодого венецианца.
Дядя Маффео отчаянными жестами пытался призвать Марко к молчанию, а Никколо побледнел и принялся что-то бормотать, перебирая свои четки.
- Ты осмеливаешься заявлять, что Сын Неба лишился рассудка? - прорычал Хубилай.
- Хан ханов неизменно мудр и рассудителен, - торопливо ответил Марко. Но мой скромный долг - предупредить повелителя об опасности. Тем более что и свиток предупреждает о морозе, что низложит царское величие. Эта госпожа дремлет - но в то же время она весьма могущественна. Когда главарь куманских бунтовщиков попытался ее обнять, он тут же упал замертво от обморожения.
- Так ты к тому же полагаешь, что богиня не сумеет отличить ненавистные объятия ничтожного бунтовщика от царского поцелуя великого хана? - сверкая глазами, произнес Хубилай - и продолжил спускаться с эбеновой сторожевой башни, водруженной на спины четырех татуированных слонов. - Не смей мне противоречить, молодой По-ло, если не хочешь лишиться моего благоволения! Не терплю, когда мне противоречат! Моя невеста непременно проснется от моего царского поцелуя!
- Постой, отец! - вдруг крикнул Чингин. Никогда Марко не видел его столь слабым и изнуренным - и в то же время столь властным и решительным, каким и подобает быть настоящему монгольскому принцу.
