- В империи вашего отца множество разных лекарей, - возразил Марко. Великий хан еще далеко не исчерпал все их познания.
- Зато я уже исчерпался, - отозвался царевич. И продолжил грустную мелодию своей лютни, ибо музыкантом он и впрямь был незаурядным.
Но вдруг фигура принца заколыхалась, будто рябь на воде, - и превратилась в фигуру грустного скопца Вагана.
- Кратко познанные радости забываются подобно смутным обрывкам снов... - сказал скопец.
- Марко... Марко... домой!.. - позвал голос больной матушки.
- Нет, мама. Мне надо увидеть это странное представление... - ответил Марко.
Сновидные ветры воспоминаний продували и голову Никколо Поло, закутавшегося в заплесневелый меховой халат под пещерами Гневной и Мирной Памяти...
- Какой у вас здоровенький, пухленький сынишка, мессир Никколо, лучилась улыбкой не менее здоровенькая и пухленькая повивальная бабка за массивной деревянной дверью его спальни в Палаццо ди Поло. - Вам следует воздать благодарения благословенному Сан-Марко за то, что ваш ребенок и ваша жена - хоть она и слаба - в добром здравии.
- Я не просто воздам ему благодарения, - сказал Никколо. - Мальчик будет тезкой Сан-Марко, чьи мощи покоятся на высоком алтаре Священной Базилики нашей любимой республики Венеции.
И в лето Господне 1254-е мессир Никколо Поло, преуспевающий венецианский купец, отправился в базилику ди Сан-Марко воздать благодарения за благополучное рождение сына. Просачивающийся сквозь дымку солнечный свет поблескивал на водах Большого канала - и на мраморной мостовой громадной площади перед величественным куполом собора, что был выстроен в форме греческого креста, поддерживаемого сотнями мраморных колонн. Внутри базилики всегда царил призрачный сумрак - даже несмотря на поблескивание золотистых мозаик в византийском стиле на верху стен и сводчатом потолке, несмотря на мерцание богато украшенных самоцветами эмалей высокого алтаря, где покоились мощи Сан-Марко. Тишину нарушало только приглушенное эхо молитв. Мессир Никколо Поло присоединился к молящимся, перебирая свои хрустальные четки...
"Нитка жемчуга с лучших жемчужных плантаций, где Африканский океан смешивает свои пряные, как гвоздика, воды с пахнущими сандаловым деревом волнами Индусского моря. Соответственно оплодотворяя лучшим морским песком лучистые перламутровые раковины с мягчайшей плотью, куда до той поры не попадало ни песчинки. В те томные ночи под Южным Крестом, когда нежный моллюск ощущает радостное падение медленного-медленного дождя... Двойная нитка таких жемчужин, где каждая размером с молочный зуб невинной девочки, каких подводят к первому причастию. Сказанная нитка легко обматывается дважды вокруг спрятанной в кружевах шейки той самой девочки из Великих Фамилий, вписанных в Золотую Книгу.
Ценою же каждая нитка (с застежками наподобие крошечных акульих пастей из позолоченного серебра) в одного лучшего белого мула, пригодного для езды князя церкви на любые конклавы и в святые места..."
Но что это за четки? Это же совсем не те четки! Сияющие арки собора замерцали, заколыхались - и превратились в заросшие лишайником валуны его укрытия от гигантского барса, что беспрестанно расхаживал снаружи туда-сюда, туда-сюда. Рычал, шлепал огромными лапами - пока Никколо утешения ради читал свою самоцветную литанию...
"Винная чаша великого хана; по меньшей мере вдвое крупнее большого кубка дожей и из лучшего золота. Украшенная серебряной филигранью со вставленными в нее двумя десятками звездчатых сапфиров, каждый размером с глаз кефали (самой крупной, каких кардиналы любят отведать в Великий пост, - с приправой из чеснока, розмарина и фиг). Ценою же каждый из сказанных сапфиров в кольцо с большого пальца главного повара - из халцедона и гагата с тремя бриллиантами в честь Святой Троицы, а каждый из бриллиантов размером с зерно отборной пшеницы..."
Опять мерцание, колыхание - и каменная клетка, а с ней и гигантский барс, исчезла. Теперь было лето Господне 1270-е, и каштановые волосы мессира Никколо Поло уже тронула седина. Только-только они с младшим братом Маффео вернулись в Венецию из первого триумфального путешествия в Катай, - вернулись поначалу лишь ради насмешливых приветствий кичливых венецианцев, скалившихся над их чужеземными отрепьями.
Но стоило им только разорвать свои одеяния по швам, стоило только высыпаться на землю целой груде самоцветов, как все насмешки тут же сменились уважительным изумлением. Все поняли, что братья Поло славно пожили при монгольском дворе. А вот болезненная супруга Никколо Поло пожила не очень славно, и радость возвращения домой обернулась скорбью, когда Никколо узнал о ее смерти. От их брака остался единственный сын, Марко, - тогда еще пятнадцатилетний подросток с каштановыми кудрями...
"Также: шестнадцать армилов, сработанные из наилучшего красного золота, инкрустированного розочками из яшмы и халцедона, усеянного бриллиантами размером с сустав среднего пальца только-только отнятого от груди младенца. Ценою же каждый армил: в доход меж праздником Крещения и днем святого Иоанна, считая за два года, от портового города, способного принимать суда не более шести футов осадкой..."
Воистину славное утешение находил мессир Никколо в самоцветах. Ибо свое состояние можно носить при себе - и, в отличие от волос или бороды, краски его не пропадут никогда...
Пронизывающие ветры воспоминаний свистели и в голове мессира Маффео Поло, седобородого брата Никколо и дяди Марко. Маффео также снилось то, в чем он находил наибольшее отдохновение, - еда. Снился ему свежевыпеченный пшеничный хлеб и нежнейшие голуби, поджаренные в растопленной деревянными поленьями печи Палаццо ди Поло; поданные, как полагается, с добрым красным вином и гарниром из изюма и диких грибов с ароматными восточными пряностями.
А ведь как раз дьявольский соблазн нажиться на этих проклятых пряностях и занес их в языческие земли! Но рис здесь по вкусу походил на песок, из пшеничной муки выпекали каких-то червей, а мясо поливали омерзительным черным соусом из соленых соевых бобов...
