Поглядывая в открытое окно, она подстерегала наступление вечера, боясь, что темнота застанет ее врасплох. Она опасалась также оказаться во власти сентиментальных чувств, связанных с недавним прошлым и навеянных исписанными листками, слабым запахом духов, датой на почтовом штемпеле. Как только она почувствовала легкую дрожь, она перестала просматривать связки бумаг и раскрывать конверты. Алиса вымыла руки и одела свою маленькую шляпку с короткой вуалеткой.

«Меня нигде не ждут, ничто меня не торопит…» Слово «ожидание» возродило навязчивое видение: Эрмина и мельком увиденный мужчина, идущие навстречу друг другу.

На улице она шла размашистыми шагами, но как только зажглись первые витрины, она замедлила шаг. Канцтовары, фруктовые лавки, кондитерские будили в ней укоренившуюся привычку, потребность «купить что-нибудь Мишелю», что-нибудь приятное, какое-либо необычное сладкое… «С таким же успехом я могу принести что-нибудь для Коломбы… и для Эрмины… Но Эрмина и Коломба сейчас там, куда их зовут их собственные устремления. Одна работает и обслуживает своего бедного друга, обремененного профессией и больной женой. Другая — в пылу битвы за мужчину, которого она пытается сделать своим союзником… А я…»

Ее вдруг охватило желание ничего не делать, и она зацокала языком на манер Коломбы: «Тс… тс… тс…» Она купила фрукты, копченую говядину, хлебцы, посыпанные зернами укропа, пирожные. «Если они устали, будет приятно поужинать наверху с босыми ногами, как когда-то… Да, но когда-то нас было четверо, даже пятеро, считая с папой… Хлеб, подогретый на сковородке, копченая колбаса и сыр — все запиваемое сидром…»

Содрогнувшись от чисто физического ретроспективного ужаса, она вспомнила ту дальнюю рождественскую ночь: четыре сестры Эд в легких платьях цвета морской волны, создавшие оркестр и нанятые выступать в кафе, играют с пяти часов вечера до семи утра. «Я помню, что мы даже не осмеливались поесть из-за боязни скатиться под стол от усталости. Я со своей виолончелью скорее исполняла партию контрабаса: бум… бум… Тонико, доминанто, тонико, доминанто… Эрмину, которой исполнилось пятнадцать лет, вырвало всем, что она выпила, а публика аплодировала, считая ее пьяной. Коломба хотела убить какого-то типа ударом стула… А Бизута… Бедная очаровательная Бизута позировала в это время для „Художественного фото“, то с лирой, то с молитвенником, то с облезлым львом, то с гигантскими тенями рук на ее теле…»

Все-таки она почувствовала какой-то прилив нежности, вспоминая некоторые вечера из прошлого, когда в нагретом углублении диванчика-закутка в атмосфере надежной безопасности собирались все четыре сестры Эд, самая красивая — иногда полностью обнаженная, самая стыдливая в длинной венецианской шали… «Это так далеко… Это уже невозможно вернуть. Теперь Мишель уж больше не разделяет моей судьбы, а Эрмина только что пыталась застрелить мадам Уикенд…»

Она задумчиво приступила к приготовлению легкой закуски, накрыла старой маленькой розовой скатертью письменный стол и расставила на нем приборы, сменные тарелки она поставила на рояль… «Как обычно, как всегда… Ой, я ставлю одну лишнюю тарелку, нас только трое… Неужели так трудно устроиться в жизни, закрепиться где-нибудь таким четырем девушкам, как мы?.. Не злые, не глупые, не уродливые, только немного упрямые… Семь часов. Где же может быть Эрмина? Никто никогда не задавал себе вопроса: „Где же может быть Коломба?“ Коломба такая цельная, загнанная до предела, но неутомимая, все время курившая и кашлявшая, не была ли она всегда на том месте, где требовал ее долг?..» Знакомый кашель послышался за дверью, и Алиса поспешила открыть.

— Как я рада, моя закутошница, что ты так рано вернулась! Не слишком переутомлена? Располагайся здесь, вытяни свои большие лапы. Как Баляби? Он зайдет меня проведать? Мне нужно столько тебе рассказать! Ничего страшного, слава богу. Но ты представляешь, что наделала Эрмина?

В нескольких словах Алиса рассказала о покушении.

— …К счастью, револьвер заело, или, скорее, я полагаю, он был не заряжен… щелк-щелк-щелк… В три часа Эрмина снова встретилась с мосье Уикендом в баре…

Рассказывая, она вытирала руки, которыми только что резала салат.

— Вот новость так новость! Как тебе это нравится!

— Да… — рассеянно сказала Коломба. — Разумеется.

Удивленная, Алиса внимательно всмотрелась в обрамленное прядями волос, красивое, печальное от чрезмерной усталости лицо сестры.

— Ты знала об этом, Коломба?

— Что?.. Нет, я ничего об этом не знала. Что ты хочешь… Дело обыкновенное. Не в первый и не в последний раз.

— Что с тобой, Коломба? Тебе нездоровится?

На нее смотрели усталые светлые глаза.

— Нет… Но мне как-то не по себе. Этот Каррин, представь себе…

Алиса с раздражением бросила полотенце на рояль.

— Прекрасно! Теперь Каррин! Что с ним еще, с Каррином? Вы поссорились? У него умерла жена?

Коломба терпеливо покачала головой.

— К сожалению, речь об этом сейчас не идет. Нет. Каррину предлагают провести предстоящий музыкальный сезон в По — дирижирование оркестром, участие в фестивалях в Биаррице и постановка там оперетты, первая постановка, раньше, чем в Париже. И гонорары…

Она присвистнула, запустила свою большую руку в волосы, обнажив белый лоб.

— Кроме того, выяснилось, что спокойная атмосфера страны басков будет весьма полезной для его жены… Спокойная, — воскликнула она. — Спокойная! Я тебе покажу спокойную!

Она закашлялась, и на ее сделавшемся вдруг враждебном лице проступила на какое-то время легкая краснота.

— Сколько времени его не будет? — немного помолчав, спросила Алиса.

— Я думаю, месяцев шесть. Шесть месяцев, — вздохнула Коломба. — Я и так уже питаюсь крохами… Ой! Прости меня, девочка…

Она схватила руку Алисы, прижала ее к своему сухому рту, потом к щеке.

— Когда Эрмина тебе не причиняет боли, то это делаю я… С самого своего приезда ты только и наталкиваешься на нашу грубую бесчувственность… Впрочем…

Она посмотрела на Алису своим простосердечным взглядом:

— Впрочем, ты совсем другое дело. Никто не может ни взять, ни отобрать то, что у тебя было с Мишелем.

— Я знаю. Эрмина уже позаботилась о том, чтобы объяснить мне преимущества моего положения.

Обеими руками старшая сестра повисла на плечах Алисы, усадила ее на старый диван и крепко обняла.

— Моя Лели! Мой голубой воробышек! Мой маленький птенчик! Видишь, как мы тебя мучаем. Мой родной…

Они немного всплакнули, захваченные вновь языком своего детства, потребностью смеяться и проливать слезы. Но эта расслабленность длилась недолго. Коломба снова вернулась к своим заботам смиренной влюбленной.

— Понимаешь, мой маленький, если Каррин поедет, ему надо дать ответ уже завтра. Это очень благородно со стороны Альберта Вольфа: не только уступить свое место, но и рекомендовать Каррина себе на замену и вообще провернуть всю эту операцию…

— Ты бы тоже поехала?

Честные глаза Коломбы забегали, пытаясь солгать.

— Не представляю, как бы я смогла это сделать. Первым жестом Баляби было предложить мне нечто вроде весьма расплывчатой должности секретаря… Работа вполне почетная и сугубо техническая. Ты знаешь, с тех пор как мы стали работать вместе, я для него не бесполезна, — добавила она с гордостью. — Но там вдали, представь себе этот маленький ад: больная жена, шантаж на почве стенокардии… И потом, чтобы уехать, надо иметь на что…

Пальцы Коломбы, пожелтевшие от табака, схватили, а потом отбросили старую фетровую шляпу, которую она положила рядом с собой.

— Ты забываешь, что у меня есть деньги, — сказала Алиса после непродолжительной паузы.

Она ожидала, что Коломба вздрогнет от неожиданности, может быть, даже вскрикнет. Но уже многие годы Коломба отводила лишь незначительное место искушениям в своей жизни. Она приняла предложение вопросительной и недоверчивой улыбкой, образовавшей две большие складки на ее щеках. Она погладила плечо Алисы и встала.