— Это паспорт… Натуральный. Постоянного действия… — С восхищением разглядывал дядя Саша документ. — Со штемпелем…
— А ты читай, читай, грамотей! Между глаз бы тебе штемпель поставить за такие слова гадкие… Вот читай: По-ле-та-ев! Полетаев я, Петр Ильич. Понял? И тебя, доходягу, впервые вижу!
— Это как же?.. Полетаев? Почему Полетаев?
— Потому что вы есть пьяный! В чужой дом вломившись! В тапочки моего мужа влезли. А ну, беги отсюда, иначе свяжем и в подвал! Крысам на гравировку! — перешла с баса на шепот хозяюшка.
— Ладно… Ухожу. Чего там… Кушайте сами. И тапочки сниму. Зачем они мне?
Валуев сковырнул тапочки с ног. Прошел к вешалке одеваться. Достал из кармана и машинально пристегнул к шее бумажный галстук. Набросил на плечи пальто, кепку нахлобучил. И так, не обуваясь, разутый стоял, повернувшись лицом к хозяевам.
— Спасибо за угощение… И что же, выходит, не Полысаев будете?
— Нет.
— И мы — незнакомые?
— Чужие вовсе.
— Тогда прошу прощения… Не туда попал.
— Бывает. Сапожки свои трофейные не забудьте. Снаружи дождик.
…На дворе откуда-то из-под крыльца вышел, потягиваясь, Катыш. Понюхал воздух, обежал вокруг хозяина. Понял, что хозяин выпивши и теперь не замечает никого. Тогда Катыш дважды звонко пролаял.
— А-а… Катыш! Хороший ты мой! Куда мы с тобой попали? Опять не туда… Опять не туда.
Катыш бодро вышел на тропу, занял место впереди хозяина и так повел его из чужой, незнакомой улицы через еще более незнакомый родной город.
10
Над рано утихомирившимся городком уже темнело. Дядя Саша бежал, стараясь к пяти часам поспеть на ту сторону реки, в крепость, где Лукьян, должно быть, уже посматривал на свою трофейную штамповку со светящимся циферблатом.
Возле незакрытой еще столовки, той самой, где товарищ Коршунов угостил его щами, случилась у дяди Саши новая встреча. Шумно скачущего по деревянному тротуарчику Валуева остановил какой-то мокрый тип в дырявом макинтоше. Катыш бросился было под ноги незнакомцу, однако тот весело зачмокал губами, захлопал ладонями о колени, и Катыш поотстал.
— Не узнаете? — весело осведомился незнакомец. — Марки у вас на почте покупал. До войны.
— Вот как…
— Помощь не требуется? Могу оказать.
— Спасибо. У меня все хорошо, — тяжело дышал Валуев.
— Догоняем кого или в обратном порядке? А я вас нынче уже видел. Вы к Полуэктову заходили.
— На прием…
— К Полуэктову и — на прием? Сильно сказано! Полуэктов — пенсионер. И на общественных началах взносы собирает. Да на заем подписывает. Очень важная птица! Еще он газету читает, а после ее же и курит. Что он вам сказал?
— Вообще-то я по делу заходил… Да выходит, что двери перепутал.
— Знаю ваши заботы… За паспортом вы заходили. И вашу озабоченность разделяю. Кстати, помочь вам тоже не откажусь…
— Благодарствую… Только меня люди ждут. С минуты на минуту… Я еще приеду. А сегодня уже стемнело и дождик…
— Куда вы опаздываете? Я дело хочу предложить. После которого вам не только дождик — землетрясение понравится.
Валуев жалко заулыбался, как заплакал… Не забывая оглядываться по сторонам. Народу на одноэтажной улочке не было совершенно. Из столовки доносились то ли тихие песни, то ли грустные вопли. Освещался городок с перебоями. Взорванную в годы войны электростанцию на Песчанке постоянно чинили, налаживали. С войны не могли наладить. В зале столовой на опорных столбах висели две керосиновые лампы незначительного калибра.
— Сколько вам лет? — спросил у Валуева неизвестный в макинтоше. — На мой невооруженный глаз — этак с девяносто пятого?
— С девяносто третьего…
— Обладаю! Даже двумя вариантами. Хотите… — тут мужчина вынул из-под макинтоша какие-то бумаги, стал в них копошиться, близко поднося к глазам. — Скажем, Погодин? Устраивает? Или вот — Шапиро? Оба с девяносто третьего. А Шапиро, так тот даже Первого мая родился! В международный праздник.
— Дело не в этом… — заволновался потрясенный дядя Саша. — Зачем же Шапиро?.. Чужое — зачем? Дело в том, что я Валуев, натуральный… Зачем же?..
— А затем, что я паспорт предлагаю. И не какой-нибудь временный, не справочку липовую, а досконально бессрочный документ! До конца дней… И всего пятьсот рубликов. Как в сказке: вы мне рублики, я вам паспорт. С вашей фотокарточкой. У вас есть снимки три на четыре?
— Еще не готовы… Да бог с вами! Зачем он мне, такой паспорт! С чужого плеча… А может, этот Шапиро где-нито рядом живет, а я по его паспорту веселиться буду? Пустите меня…
— Тогда валяйте в паспортный стол! К Полуверову. В оккупации были?
— Не я один…
— Факт. Только у всех остальных паспорта есть, а у вас его нету. Идите, идите…
— Послушайте… А нельзя ли Полуверова, ну, хоть Христом-богом попросить… Так, мол, и так. Выдайте Валуеву паспорт. А я отблагодарил бы. Грибочков сухих… Боровичков. Связочку. Клюковки…
— Понимаю вас. С кем не случается… Ну, согрешили там, в оккупации…
— Волостным головой меня назначили. Пять месяцев числился…
— Ой, ой! И не говорите дальше. Ой! Какой ужас. Сколько у вас?
— Что сколько? Годов мне?
— «Годов»! Денег сколько?! Учтите, Полуверов взяток не берет. Но чтобы охмурить его — тут подход нужен. Система целая. И все разобрать нужно. Так что, ежели хотите моего содействия, для начала в столовой и обмозгуем всякие тонкости. Давайте знакомиться. Меня Витей зовут, — протянул пожилой незнакомец руку.
— Витя… А как же дальше? По батюшке вас?..
— А вот это излишне. Без батюшки проще будет. Витя, и — привет!
— Валуев Александр Александрович… То есть — Саша. Если по-вашему. — Они пожали друг другу руки. Ладони у обоих были мокрые от дождя.
— Ну же, двигайтесь… В столовой тепло, сухо. И выпить дают!
И потянул Витя дядю Сашу, как магнитными силами, на расстоянии, без всякого соприкосновения тел.
Дядя Саша в последний раз оглянулся по сторонам, хотел позвать Катыша, но собачка, и прежде не единожды кормившаяся на задворках пищеблока, вероятно, отсутствовала в том направлении.
В столовой, как ни странно, было много народу. Люди курили, говорили, пили что-то, а двое — повар в белом колпаке и фотограф Моисей — ни много ни мало — играли в шахматы.
Более кучно посетители держались в самой глубине зала, у буфетной стойки. Дядю Сашу Витя усадил ближе к выходу, подальше от ушей.
Неожиданно в компании, что шумела больше других, кто-то жалобно-жалобно, как на одной струне, задребезжал-запел тонким голосом: «И родны-ы-е не узна-аюю-т! Где могилка-а-а моя-я!» Дядя Саша посмотрел на голос, однако женщины в компании не обнаружил. Выходит, мужчина так высоко взял… И это был один из последних фактов, отмеченных дядей Сашей до того, как он отпустил тормоза и позволил себе принять лишнего.
Витя принес в стаканах выпить. И два бутерброда на тарелочке.
— Чур! Я первым угощаю! Состоялось… — Лязгнули, будто буфера поездные, граненые стаканчики. И сделался дядя Саша ручным-ручным, словно у него в черепе дырочку просверлили и все жиденькие силы его души враз наружу вытекли…
Далее Витю угощал дядя Саша. Целовал бывшего покупателя марок в хитрые губы, подпевал чьему-то бабьему голосу, и вдруг Валуева потянуло сказать речь. Конечно, хотелось, чтобы слышали все! И дядя Саша, дабы обратить на себя внимание, разбил об пол тарелочку из-под бутербродов. Но никто бровью не повел. Зато повар в колпаке решительно подошел к Валуеву, достал прямо из дяди Сашиного кармана десятку и положил ее себе в карман.
— За следующую тарелочку возьму в двойном исчислении, — объявил он бесстрастно и пошел доигрывать с Моисеем шахматную партию.
Тогда дядя Саша встал и заплакал. Бешено утешал его Витя. Гладил по голове, дергал за длинные полы пальто, целовал в ямку рта, пытаясь вернуть дядю Сашу в прежнее деловое состояние.
Попутно Витя произвел на Валуеве мимолетный обыск, завладев львиной долей купюр, скопленных теткой Фросей на штраф беспаспортному мужу.
