Дядя Саша выскочил в коридор, где его радостным лаем встретил переволновавшийся Катыш. По коридору, прежде такому безлюдному, весело, в приподнятом настроении бежали куда-то граждане. Во главе небольшой кучки пронесся и сам Коршунов.
— Догоняй, что ли! — крикнул он оторопевшему Валуеву. — Пожар! Тут, недалеко… — успел он пояснить в дверях парадного. Катыш, не переставая возбужденно лаять, порывался за людьми, с недоуменной укоризной оглядываясь на остолбеневшего дядю Сашу.
«Нет… — озабоченно сказал себе Валуев. — Пусть горит. Лучше уйти отсюда. Пока не поздно. Бог с ним, с паспортом…»
Из своего кабинетика, шурша валенками, нарисовался крикливый старичок.
— Осмелюсь поинтересоваться, куда это все побежали? — приподнялся на цыпочки дедок.
— Не знаю. Мы люди темные… Деревня. Кричали про пожар. А так кто ж его знает… Может, учения какие.
— Пожар, говорите? — Старичок, сдернув правой ладонью пенсне с глаз, принялся разглядывать дядю Сашу, словно впервые увидел. — Памятуя о том, что на пожар обыкновенно бегут все без исключения, вызывает удивление некоторая ваша инертность. Где ваша заинтересованность? Да любой человек за возможность лицезреть пожар… Мда-а.
— Нет, — твердо повторил для себя дядя Саша. — Пусть горит. До свиданьица. Скажите только, а вы действительно Полуверов будете?
— Так вы меня за Полуверова приняли? Ошибаетесь, почтеннейший. Я — Полуэктов. Просто близкие по звучанию фамилии. То-то, я смотрю, человек ненормально себя ведет. Вот оно что…
— А скажите, если не трудно: он, этот Полуверов, конечно, воевал? В данную войну?
— В данную войну, мудрейший вы мой, все воевали. Это если философски рассуждая. А Полуверов и подавно!
— Значит, тех, кто был в оккупации, Полуверов должен как бы не любить?..
Старичок лихо прищемил к носу пенсне, еще раз пристально, как товар на рынке, осмотрел Валуева. С удовольствием и как-то дерзко погладил свои усики.
— Он их, которые в оккупации… — старичок противно подмигнул. — Он их своими, значит, руками. Достанет из сейфа огромный такой пистолет… Системы Джоуля и Ленца… И — трах! Ну и, как это чаще всего бывает, посетитель падает на пол. Замертво. С табуретки.
— Шутите? — робко улыбнулся Валуев.
— А вы что же?.. Всю жизнь — на полном серьезе? Неужто ни разу так и не пошутили?
— Я не об том… Может, когда и веселился. Сегодня-то не до смеха. Извините, нужно идти. Мы нездешние…
— Не смею задерживать. И все же осмелюсь предложить: почаще будьте несерьезным! На вашем лице такая глобальная озабоченность… Как вы только ноги переставляете? Под такой ношей?
Полуэктов с вывертом протянул дяде Саше пергаментную холодную руку. Валуев скрепил рукопожатие и с замиранием сердца повернулся идти от этого придурковатого человека.
Запахнув плотнее пальто и не обращая внимания на пожар, который случился где-то неподалеку, дядя Саша медленно двинулся желтой от опавших листьев улочкой. Большой козырек кепки отгораживал его взор от неба.
Пройдя мостом за речку Песчанку, Валуев, сам того не замечая, привел себя к месту, где некогда родился. И жил.
…Какая ты большая, Земля наша. Еще больше — просторы, в которых ты плаваешь. А геометрия жизни человеческой проста. Две точки, две вершинки, и между ними вся твоя судьба. Точка твоего возникновения, где женщина-мама родила тебя, позвала на свет, дала впервые напиться земного воздуха. Изба ли то деревянная или коробочка каменная, откуда вынесли тебя на руках в тряпье и, приоткрыв кружевную завесу, что отгораживала от тебя вечность, показали мир, где предстоит тебе совершить путь до следующей точки, путь, прозванный людьми Жизнью.
И вот, беспаспортный, очень смешной, хотя и не совсем одинокий (в это самое время его догнал Катыш), остановился Валуев перед местом, где когда-то стоял домик его родителей.
— Гляди-ко… Никак строят?! — вслух подивился Александр Александрович, только теперь приметив, что на останках валуевского фундамента какие-то люди сооружали черную, будто из головешек, из бревен «бе-у» избенку.
Строил молодой солдат с красными погонами на гимнастерке без ремня; помогали ему древняя старушка и девчонка. Все трое давно заметили постороннего наблюдателя, но старательно изображали равнодушие. Дядя Саша неумело и, похоже, некстати попытался завязать с ними разговор.
— Неужели дом строите? Бог на помощь…
Солдатик резко взмахнул руками, в одной из которых яростно сверкнул топорик.
Обиженный неласковым приемом, в бешеном ритме залаял на строителей Катыш.
— Не надо на них лаять, Катыш. Люди домик строят, а мы их отвлекаем от хорошего дела. Лаем… И вообще… Сейчас и пошли… Только спрошу, как теперь улица данная называется? Так ли, как прежде, — Крепостная?
— Крепостная! — весело закивала девочка и еще громче повторила: — Крепостная!
— Не кричи, — сурово посмотрел на нее солдатик. — Бабушку испугаешь.
Бабушка была глуховата. Она повернулась на шум, приложила скрюченную, бугристую ладонь к уху.
— Исть будем? — спросила солдатика.
Тот незло отмахнулся, как от мухи. Обратился к Валуеву:
— Гуляете тут? Или кого разыскиваете?
— Да вроде как гуляю… Жил я тут прежде. Неподалеку. В свое время. Хорошая улица. И речка под боком. Здесь, бывало, сморода черная удавалась. Такая крупная, толстая… ягода.
— Ее и теперь тут ужасть сколько! В июле было… — зазвенела голоском девочка.
— Ты мне? — обернулась к ней бабушка, обладавшая певучим, сохранившимся голосом плакальщицы. — Или Ванюше?
— Дяденьке я! — закричала прямо в ухо старушке. — Про смороду!
— Уймись, Дашка! Заладила: «Сморода, сморода»! Одна от нее вонь, от смороды вашей, — улыбнулся служивый, придержав топорик и щелкнув похожую на него Дашу ногтем по лбу.
— Сестренка? — улыбнулся в свою очередь дядя Саша.
— Она. Значит, проживали в здешних местах? До войны?
— И до войны… И до революции… Так что — пожелаю вам наилучшего… На новом месте.
— Спаси-ибо! — ответили хором все трое, даже старушка враз со всеми угадала. Не промахнулась.
— А то бы и переезжали! На старое место! — крикнул вдогонку длиннополой фигуре Валуева солдатик.
Дядя Саша даже идти перестал. Озадачило приглашение. После чего сокрушенно махнул рукой и поспешно, чуть ли не бегом бросился догонять Катыша.
— Смешной! — пискнула девочка.
— Это, видать, пьяной… Блыкается по белу свету, — сообразила бабушка на свой лад.
А сам мужчина, солдат с широкими плечами, еще долго чему-то настойчиво улыбался. Он строил.
9
— Руки вверх!
Скрипнули тормоза. Дверца «виллиса» отворилась. Лучезарная, попыхивающая золотыми зубами физиономия Полысаева высунулась из отверстия.
— Прошу, Сан Саныч! Кони поданы. Тоись — лошадиные их силы. Садись, не пужайся. Прокачу вместе с собачкой. Как деток малых. В любом направлении. Угодить тебе хочу, Валуев. Обиду загладить. Нанесенную в годы испытаний… В горячке событий.
В первое мгновение, когда Полысаев крикнул девичьим своим голосом: «Руки вверх!», дядя Саша чуть на мостовую от этих слов не загремел… Кровь от лица ушла, больно забилась в сосудах головы. Сердце захлюпало, как дырявая калоша по бездорожью. С Валуева будто вновь грубо и беспощадно сдернули одеяло, пока он дремал в воспоминаниях о родном доме на Крепостной улице.
…Ах, какой нехороший этот Полысаев, какой бесцеремонный. Ну, погоди же, дядя. Поиграем и мы напоследок. Повеселимся тихонечко.
— А что, товарищ Полысаев, хотел я вам сказочку одну рассказать. Дозволите?
— А ты садись, садись в транспорт-то. Здесь и расскажешь.
— В некотороим царстве, в некотороим государстве стоял на дороге в канаве сейф.
— Слышь, Александрыч, долго мне тебя упрашивать? Нет, это ж просто овцебык какой-то! Больно ты упрямым за войну сделался, дорогуша. Помнится, прежде-то мягче тебя во всем городе человечка не было… Не мужчина — масло сливочное. А сейчас — эк тебя заморозило. Садись давай живо, поговорить хочется. И есть о чем. И подо что найдется! — и тут Полысаев из-под руки, в районе подмышки, выдвинул белую головку «Московской». — А то ведь разную небылицу, сказочки всякие о своем бывшем сослуживце проповедуешь… Молчу, молчу! Поехали… В хорошие тебя гости свожу. К женщине яркой и хозяйственной. Там и расскажешь… Байку свою. Покалякаем. У меня к тебе предложение. По части трудоустройства твоего. И перемены жительства. Ну, решился?
