Когда Неполучайло проходил мимо богослова, то он незаметно пригрозил богослову кулаком. Дело в том, что богослов написал разоблачающую статью про диаконов на примере Неполучайло и даже снабдил ее некоторой аннотацией, и все это отправил в Немытный переулок. В аннотации, к статье, впрочем, не имевшей никакого отношения, говорилось, что Неполучайло не почитает, как должно, патриарха, и поэтому дома у него нет ни одного портрета первосвятителя, что было форменной клеветой. У Неполучайло был слайд в шарике, на который тот иногда засматривался. Там Неполучайло стоял рядом с иерархом. Фотография была сделана сразу после окончания тогда еще просто Неполучайло Сорбонны. Но Ивановский не мог видеть этого слайда, тщательно скрываемого диаконом, и поэтому написал донос. Впрочем, Неполучайло удалось оправдаться: он говорил, что хранит все ЖМП с 1909 года и каждый день после вечерних молитв их открывает и смотрит на фотографии Святейшего, которые всегда печатались там на каждой странице.
У владыки Аверкия, разбиравшего это дело, возникли смутные подозрения. Ему казалось, что ЖМП начал издавать Струве в 1914 г., поэтому диакон не мог иметь номеров с 1909 г. Дело в том, что владыка обладал феноменальной памятью и мог вспомнить все мельчайшие детали из жизни Святейшего, скажем, где он был такого-то числа, и что тогда пил в 10 часов утра: чай или кофе. К сожалению, хотя он и кончил и семинарию, и академию, но ни разу не присутствовал на занятиях. Как он попал прямо с поля к будущему первоиерарху, так у него и остался на всю жизнь. И никогда никуда ему не удалось от своего начальника отлучиться. Даже на занятия.
Его семнадцатилетним юношей увидел по телевизору епископ Дидим во время футбольного матча, когда тот впервые вышел на замену. Дидим, никогда не ошибавшийся, сказал: «Отличный из него выйдет монах, и, разумеется, владыка. Привезти его сюда». Но в окружении Дидима тогда уже были агенты будущего патриарха, тут же последнему было сообщено об этом, и будущего Аверкия перехватили. Пророчество Дидима сбылось: он стал монахом и, конечно, в скором времени владыкой, но в лагере его противников.
Аверкий был, как вы понимаете, совсем не глуп: тут же вызвал младшую дочку мятежного диакона, дал ей шоколадку и узнал от нее, что она точно видела, как папа лежит по вечерам на кровати и смотрит в ЖМП. «Молодец», – с досадой сказал Аверкий, забирая у девочки шоколадку, и диакон был спасен. Говорят, что, выходя из здания на Немытной улице, диакон Неполучайло шептал: «Правильно меня учил старец: «Читай перед сном ЖМП, очень помогает от бессонницы». Прозорливый старец, святой, только это меня и спасло».
Неполучайло быстро вошел в алтарь. Ему надо было спешить: до службы оставалось всего полтора часа, а надо было помыть пол в алтаре, протереть окна, очистить стены от сажи, налить воду в умывальник, вынести таз с грязной водой, набрать воды на водосвятный молебен. И, конечно, приготовить вино: средненькое на службу, хорошее на запивку. Впрочем, хорошее на запивку бралось только, когда служил настоятель или кто-то из «настоящих» священников. К чести Неполучайло можно сказать, что он по возможности якобы по рассеянности путал хорошее и плохое, за что был не один раз серьезно наказан.
Вы спросите: «А были ли в этом храме алтарники?» Конечно, были, но приходили они как-то неожиданно, денег не получали, все были как на подбор детьми важных родителей и приезжали в храм на серьезных иномарках. Когда они появлялись, у Неполучайло появлялись проблемы. От всех этих проблем у Неполучайло кружилась голова, и он иногда мог прочитать девятый час вместо первого, чего, впрочем, никто из «настоящих» священников не замечал. Но когда вместо Евангелия он начинал читать апостол, это уже все замечали. За это, и особенно за вино, настоятель частенько бил его личным посохом по голове, отчего та у Неполучайло работала еще хуже. Отцов Степана, Ивана и Неполучайло хотели все время уволить, выгнать под запрет или просто вон. Один раз уж совсем собрались, но тут выяснилось, что служить-то в храме будет некому. И к тому же затраты на всех троих были слишком низки: все трое в сумме получали половину от того что получал помощник зама старшего бухгалтера. И их решили оставить: все-таки храм не может стоять без службы.
Один словом, начинался обычный отдельский день. Вот пробежал служивший сегодня отец Степан, за ним шел в три погибели согнувшийся Матвеич, который нес синодики. В эти синодики были записаны все работавшие в отделе и не работавшие, но когда-либо попавшиеся на жизненном пути каждому из 42 отдельских священников, а так же все исторические православные личности, все упоминающиеся в летописях и даже в устных преданиях. Так что можете себе представить, что это были за помянники. И все 42 священника охотно записывали новые и новые имена, потому что вынимать частицы на проскомидии было обязанностью отцов Степана и Ивана, а потреблять дары, соответственно, отца Неполучайло. Поэтому каждый день бралась трехлитровая чаша, и Неполучайло мог уже свободно не вкушать пищу до самого ужина. Посему настоятель мог экономить на его содержании. Что он с успехом и делал. Не нужно говорить, что отцы Степан и Иван должны были приходить за два часа до начала службы, чтобы успеть вынуть частицы хоть за какую-то часть вписанных в синодики. Каждую неделю настоятель ругал отцов за то, что они не успевают ежедневно вынимать все частицы и каждый раз ударялся в воспоминания, как он в былые годы, когда не был обременен важными церковными и даже государственными задачами, начинал проскомидию с вечера, сразу после всенощной, и едва успевал закончить к началу литургии, и так подряд в течение шести лет. При этом он служил без дьякона и каждый день (а служил он тогда ежедневно) потреблял по пятилитровой чаше. И все делали вид, что верили.
Вина тоже шло немало, что очень удручало настоятеля, так что он даже плакал по ночам. Но слезы были проливаемы им не зря: вдруг в отделе объявился какой-то грузинский генерал, который пожертвовал целую цистерну вина. Настоятель возликовал и поставил к цистерне часового, специально позаимствованного из одной части спецназа, чтобы охранять драгоценный дар от о. Андрея и некоторых лиц, способных покуситься на святыню. Но со временем стало ясно, что дару ничто не угрожает, так как он уже долгое время стоял на улице и представлял собою сухое вино. Но благодеянию грузина не суждено было погибнуть: умнейший настоятель поручил одному из двоих братьев-алтарников Питько каждый день во время проскомидии засыпать вино изрядным количеством сахарного песка. Ну не мог же он это поручить несознательному Неполучайло, который готов был расточать приходские деньги на покупной кагор. Да и отцы Степан и Иван всегда в таких случаях начинали нытье об «Известии учительном» и канонах. Но так как они до конца все же не разложились, то не смели воспрепятствовать алтарнику выполнять святое дело послушания.
Но вот Матвеич вышел из храма, взялся за метлу и начал торопливо мести асфальт. Он прекрасно знал, что если кто-нибудь из начальства заметит хоть одну соринку, то заставит его и Прокофьевну, профессора и K0, одним словом, как он говорил, низший класс, чистить все зубными щетками. Из низшего класса только генерал освобождался от такого рода наказаний, ввиду его бывших боевых заслуг. Когда же это случалось, после аврала профессор обычно начинал скулить о какой-то справедливости, и генерал утешал бумажную душонку воспоминаниями: «Вот помню, батя рассказывал, как аккурат после войны, бывало, их также заставят плац чистить зубными щетками…». Веселый был генерал, никогда не унывал. В сторожа его взяли только за ордена – все-таки это было важно: въезжает настоятель, о. Владимир или владыченька на храмовый двор, а ворота им открывает генерал при всех регалиях. А так генерал был неблагонадежным: ругал власть и, говорят, даже готовил переворот, за что был отовсюду изгнан и вычеркнут из списков хозяев жизни, так что ему уже не полагалась общественная собственность для приватизации. Но он не унывал, жил в однокомнатной квартире со своей генеральшей и, всякими приезжими и бежавшими откуда-то родственниками, и как всякий православный человек в отставке, пошел в церковные сторожа. Ему здесь очень понравилось, и он часто приговаривал: «Эх, здесь даже покруче, чем у нас в армии».
