Как при коммунизме, так и при миризме не обходится без запугивания: там - капитализмом, здесь - войной.

Как при коммунизме, так и при миризме не размениваются на мелочи жизни: бездомные, безработные, бесперспективные, беззащитные, безысходные, безрадостные, безутешные.

Как при строительстве коммунизма, так и при строительстве миризма требуются жертвы вначале. Потом - тоже.

Как коммунизм начал с притеснения всего еврейского и довёл до полного его уничтожения (смотри на олим семидесятых-девяностых, на меня тоже смотри, да на всех смотри), так и миризм начал с притеснения еврейского (на всех смотри и на кнессет смотри - увидишь в нём и себя).

Как при коммунизме, так и при миризме обещают скорое процветание. Уже сегодня надо запастись солью и мылом. И водой.

Как при коммунизме, так и при миризме, когда всё уже валится, продолжается постоянная борьба за мир.

Советский человек и там и тут - в первых рядах этой борьбы. Про там - известно, а про тут? Корабль мира сдвинулся с места, и сдвинули его голоса советских людей вместе с друзьями-коммунистами, вместе с друзьями-арабами: русский с арабом - братья навек, крепнет единство народов и рас.

А правившая оппозиция "не давала солнцу взойти", как сказал основоположник миризма.

Как при коммунизме, так и при миризме над основоположниками смеются только через годы.

И сторонники мира выбросили оппозицию в оппозицию, то есть на свалку истории, - там её место вместе со всякими реакционерами, правыми, поселенцами, националистами, экстремистами, расистами, религиозными, консерваторами, фанатиками - а корабль мира плывет!

Пусть себе злобно визжат и лают, жалко поджав хвост, на который наступил миролюбивый советский человек, проголосовав за: за новую жизнь вместо шароновских караванов, за мир вместо войны, за местные советы - близкие трудящимся, за профсоюзы - школу миризма, за партию - родную, за транспорт - в субботу, за браки - без раввинов, за свинину - от пуза, за кладбище - братскую могилу, за достойных избранников народа вместо погрязших во взятках, казнокрадстве, расточительстве, кумовстве, вранье, обмане наивных иммигрантов.

А потные, счастливые избранники прыгали, по-бабьи обнимались, стукаясь животами и утирая слёзы радости: как подфартило с "нашим миллионом"; этим мудакам в оппозиции всегда казалось, что "наш миллион" это их миллион, но это наш - кровушка от кровушки - лучшая и передовая часть советского народа; побольше бы таких, с их помощью самым демократическим способом преобразуем страну, погрязшую в религии; да их завозить вагонами и маленькими тележками, приглашать, ловить, хватать, тащить, уговаривать, обещать, обнимать, ласкать, целовать, возить, показывать, кормить, дарить, давать, платить, лелеять до границы самой.

Давно они так не унижали эту ничтожную оппозицию, у которой в этой стране ничего нет, кроме нескольких десятков кресел в оппозиции. И которых терпят-то лишь ради демократии.

А у них всё: киббуцы и мошавы, заводы и концерны, автобусы и пароходы, банки и больничные кассы, искусство и культура, профессура и интеллектула, государственные служащие и служащие государственных предприятий, университеты, пресса, радио, телевидение, Сохнут, органы всякие - внутренние, внешние.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Была война. К середине следующего дня, по началу войны, нас, новеньких мудаков из центра абсорбции, и всяких оставшихся в дневное время в соседних домах вдруг загнали в какой-то каменный сарай, который был одновременно иммигрантским клубом со сломанным телевизором и бомбоубежищем вообще без чего-нибудь.

Самые любопытные из сабр стояли в двери, которая всё время была приоткрыта, но через порог переступать не разрешалось, и было видно, как перед сараем вышагивает вперёд-взад хозяин единственного местного продовольственного магазина в английском колониальном шлеме и с английской колониальной берданкой за спиной - это он следил за порогом. Иногда в небе гудело, и самые смелые гурьбой выбегали посмотреть, а охранник, сам насмотревшись, загонял обратно.

Через пару часов всем это надоело и пошли по домам. А охранник вернулся в свой магазин, в котором продавалось всё: хлеб, молоко, мясо, овощи. Местный торговый центр дополняла покосившаяся деревянная хибара неприличного вида, поэтому стояла она в стороне на пустыре, в ней продавались овощи, тоже не особенно приличного вида, но дешевле, чем в магазине, что нас очень устраивало.

Копаясь и выбирая что-нибудь поприличнее, мы слушали сетования владельца хибары на несправедливость: "Вон тот, - он показывал на магазин, - он - авода, а я - херут". Эмигранты, чтобы поддержать выгодную торговлю, зло смотрели через дверь хибары на магазин гидры-аводы, а она, эта гидра, выходила из магазина, чтобы взглядом устыдить тех, кто продался херуту. И в это счастливое мгновение представительница неизвестно какого народа, не шелохнувшись и глядя только в спину гидре-аводе, быстро закидывала один-другой помидор в глубокую сумку, потому что гидра через спину смотрел и за ней.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Всё у них, и без всяких райкомов, горкомов, обкомов: на каждом месте свой мудак, и каждый мудак на своём месте знает, что требуется, - не хуже главных мудаков знает.

Как славно они врезали оппозиции, когда та чуть выбралась из оппозиционных кресел, - забастовала вся страна - от края и до края.

И с первых мгновений дни той оппозиции были сочтены. Новой больше не будет. Не позволит рядовой советский человек, то есть мудак, который выбирает не между двух зол, а между злом и светлым будущим, а светлое будущее у него не отнять никакой силой. И если потребуется, то завезут ещё "миллион наших", чтоб знали наших, которых ни бездомностью, ни безработностью не проймёшь, и даже слонов не потребуется раздавать перед новой каденцией.

Вся страна, сплочённая и в едином порыве, идёт к своему светлому будущему - миризму под знаменем мира: мир голодным, мир бездомным, мир беззащитным принесут и без какой-то эмигрантской партии мудаков. Ещё надо будет хорошо попроситься, чтобы пристегнули к упряжке вместе с коммунистами, арабами, гомиками - цветом нации, должной заменить евреев. Не сидеть же в оппозиции при неоппозиционном избирателе!

У меня серьёзные подозрения, что всё, что пишется о русской партии, содрано у меня, но, сейчас, через двадцать лет трудно что-либо доказать - не сохранилось ни листочка, написанного на пенёчке у шалаша, тогда мы тоже делали шашлыки, или под светом зелёной настольной лампы, жена спала и просила не мешать, так я накрывал зеленой бумагой, чтобы мне было видно и ей не мешало, - не сохранилось у меня, но, может быть, кто-то нашёл старые газеты, письма единомышленникам, ответы противникам, программы, тезисы, воззвания, листовки, приглашения...

Когда я увидел, с кем меня будут расстреливать (а первый ЦК должно быть расстрелян, рано или поздно, и демократия не гарантия), мне расхотелось.

Но всё-таки удивительно примитивно пишется о партии, как у меня тогда, если говорить откровенно, но виноваты канцеляризмы - не допускают живого слова.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Как коммунизм, так и миризм порождает новочеловека - советского, то есть мудака. А если уже советский - дважды советского, то есть дважды мудака: это когда открывается новая дыхалка или чаще всё-таки старая никогда не закрывается.

Как дважды мудак Мудаков. Который прямо с трапа, без перекура, призывал снова откликнуться на веление эпохи, хотя ещё не было объявлено о новой эпохе миризма, его изучение ещё не было включено в школьные программы, не было миристического манифеста, и классики миризма ещё только мечтали о нобелевке, юнеске, сикстинке, и всё-то только было в полунамёках будущего главного мудака, в его полувещаниях, полутонах, полусловах, полуобещаниях, полуправдах, полунеправдах, в полусвете, в полуповороте изящном к шестиконечной и к бело-голубому в полосочку, в полуразвороте к "широка страна моя родная".