Все двинулись в распахнутые двери в столовую, где стоял накрытый стол с одноцветьем блюд. Это была особенность дома Саниных: подавать блюда под знаком того или иного цвета. Препровождая гостей, Санин отыскал глазами сероглазую женщину, волнуясь, что на секунду упустил ее из поля зрения. И вдруг длинный, вызывающе громкий звон колокольчика послышался из прихожей.

– Полин, посмотрите, пожалуйста, кто там так запоздал? – попросил хозяин горничную.

Девушка вышла и долго не появлялась. Сероглазая женщина в необъяснимой тревоге направилась в прихожую. Но там никого не было. Полин стояла у зеркала и воровато и смешно примеряла чужую шляпку.

– Кто это был?

– Не знаю, мадам. Спросили какую-то Лику Мизинову, если я верно произношу. Я сказала, что такой не знаю.

Санин, оставивший рассаживающихся гостей, вполголоса произнес с порога:

– Но это ведь тебя, Лидуся. Кто-то из той жизни…

Гости разошлись довольно рано – то ли неожиданная зима напугала, то ли непривычной оказалась какая-то грустная задумчивость, не свойственная на людях хозяйке дома. Санин, проводивший последнюю пару на улицу и вернувшийся с мороза в теплую прихожую, слышал, как жена в зале расспрашивала Полин о незнакомце: как тот выглядел, сколько лет. Горничная ответила, что особенно не присматривалась. Обе не слышали, как Санин вошел и разделся, стряхнув со шляпы сухой снег.

Их парижская квартира количеством и расположением комнат немного напоминала последнюю московскую, на четвертом этаже шестиэтажного дома, на углу Арбата и Староконюшенного переулка, построенного в 1909 году. Их дом номер 17 в Париже был лишь на четыре года старше. Открываешь массивную зеленую дверь с позолоченными ручками – и попадаешь в небольшой вестибюль, из которого наверх, на их этаж ведет нарядная деревянная лестница, покрытая тяжелым красным ковром. Здесь и без буржуек в любую погоду было тепло и уютно – с чем-чем, а с углем Париж недостатка не испытывал. И с дворниками, которые регулярно подметали улицы, а зимой расчищали снег.

Квартира эта была похожа на московскую еще и тем, что до театра – там до Малого, а тут до «Ореrа Russе а Раris» на Елисейских Полях – рукой подать. Пешком можно добраться за полчаса, максимум минут за сорок, не тратясь понапрасну – там на извозчика, а здесь – на такси. Санин в большинстве случаев так и делал, совмещая дорогу на работу с быстрой, почти спортивной ходьбой. Улица была тихая, спальная, но рядом, в трех минутах ходьбы, была оживленная торговая Пасси с фешенебельными магазинами и уютными кафе, в которых днем кормили довольно вкусными обедами. Лида и Катя любили пройтись по магазинам, а то и просто прогуляться не спеша.

Хороша их квартира была еще и тем, что Санин мог ее содержать на контракты за постановку оперных спектаклей. Что и говорить: занявшись оперой, он в свое время как бы вытянул счастливый билет для своей эмигрантской жизни. Большинство русских, сбежавших в Париж от советской власти, бедствовали. Жили в номерах третьеразрядных гостиниц, снимали убогие меблирашки, мансарды, зарабатывали кто чем мог – мелкой торговлей и реставрацией, уборкой квартир, стрижкой собак, давали уроки рисования, музыки, танца. Княгиня Юсупова заделалась модельершей и удивляет парижских модниц.

А он, русский оперный режиссер, уже уезжая из России, знал, что не пропадет за границей, еще научит этих иностранцев, как сделать оперу притягательной не только для снобов. У него есть свой секрет, свой подход к воплощению музыки на сцене. И он сработал! Он, Санин, востребован и здесь, в Париже, и в других странах. И платят ему вполне приличные деньги. Сейчас его талант оценен в постановках русских опер, но чем черт не шутит, будет возможность, и он с удовольствием возьмется и за Вагнера, и за Верди – чувствует их, видит их на сцене. А соответствующие предложения поступят, – он не сомневался, – не здесь, в Париже, так хоть на другом полушарии. Он легок на подъем, его не страшит ни тряска в поезде, ни качка на корабле, ни воздушные ямы в самолете! Была бы только возможность поработать, показать себя. И какое счастье, что с ним Лидюша! Где бы он ни был без нее, он знает, что ее молитвами и заботой он жив и успешен. Да, Катя права – эта женщина послана ему мамой, которая и на небесах не покидает его.

Хорошо все же, что есть Париж, где его знают и ценят, эта уютная квартира, которую ему посоветовал снять Александр Бенуа. Здесь можно отдохнуть, сосредоточиться в кругу близких людей. Все же постоянный гостиничный водоворот уже не для него – шестьдесят два года, от них никуда не денешься.

Александр Акимович подошел к зеркалу – и не понравился себе. Нет, на мэтра не похож: нет блеска в глазах, тяжелое, хмурое, как у чернорабочего, лицо, сутуловатые плечи. Впрочем, увидело бы это зеркало его на репетиции, когда он весь поглощен одной идеей, готов заворожить ею – и завораживает не только певцов и музыкантов, но и целую толпу статистов, многие из которых и сцену-то видели лишь во сне. Что бы тогда сказало это чертово зеркало?

Он переоделся в халат, зашел в свой кабинет, который они с женой называли малой гостиной – Лидюши здесь не было, зашла к Кате. Включил недавно приобретенный приемник, попытался настроиться на московскую волну. Шум, треск, свист и тяжело пробивающийся в Париж голос русского диктора. После трудного дня и вечернего приема напрягаться уже не хотелось. Раскрыл на случайной странице книгу стихов, лежащую на столе – видимо, Лидюша принесла из русского магазина.

Да, это правда! Он взглянул на титульную страницу – Дон-Аминадо, Аминад Петрович Шполянский. Вот только, в отличие от поэта, Александр Акимович всегда и везде помнил запах русского зимнего полдня. Нахлынули детские воспоминания, и читать дальше не хотелось. Как же иногда хочется домой!

И тут Александр Акимович вернулся к мысли, к загадке, которая, как он понял, так и не покидала его весь этот вечер. А в самом деле, кто же был тот загадочный, так и не состоявшийся гость? Ответа на этот вопрос он придумать не мог. Разве что досужий репортер какой-нибудь русской эмигрантской газетки в преддверии очередной годовщины со дня смерти Антона Павловича Чехова решился на очередную отчаянную и явно безуспешную попытку получить интервью у Лидюши. Но, придя в дом Саниных с такой целью, глупо ведь называть ее девичью фамилию? А коли уж позвонил, зачем потом растворился? Может быть, потому, что не рассчитывал некстати заявиться на прием?

Санин был уверен – о чем бы ни говорила жена в этот субботний вечер с его сестрой Катей, загадка эта ей тоже не дает покоя. Опять всю ночь спать не будет, а утром станет привычно улыбаться, скрывая усталость и плохое настроение. Взъерошив в задумчивости прилизанные и по-прежнему густые волосы, Санин отправился к жене с твердым намерением отвлечь ее от раздумий на больную тему, хотя и самому с трудом удалось запрятать загадку подальше. Он прошел через столовую, где Полин заканчивала уборку праздничного стола, заглянул к Кате, но жены там уже не было. Увидев свет в ванной, постучался. Лида стояла перед зеркалом. Много раз ей советовали подстричься: дескать, не девочка уже – слишком много времени тратила на уход за волосами и прическу, – ни в какую не соглашалась.

– Спасибо, милая, вечер сегодня удался благодаря тебе. Ты прекрасно пела сегодня, и многие позавидовали, что у меня такая красивая и талантливая жена!

– Была красивой. А ты не скромничай – вечер, как ему и положено, сложился благодаря тебе и твоей Нижинской, хотя она сегодня и не появилась. А что, кстати, с ее братом, давно ты ничего о нем не рассказывал?