Александр Каменецкий

СВЕЧА

Людочкино утро началось с неприятностей. Во-первых, противно ныл правый бок, и это был придаток. Во-вторых, скисло молоко из пакета, которое Людочка купила вчера вечером; очень интересно, когда оно успело скиснуть, если на дворе минус десять. Эти две неприятности означали, что сегодня работа не заладится, стало быть, следует ожидать неприятностей новых. Людочка достала из холодильника свечку "вагилака", погрела ее дыханием и с большой неохотой заправила куда следует, затем полежала минут десять, пытаясь собрать остатки дремоты, однако подумав о скисшем молоке и о том, что останется без завтрака (с утра Людочка привыкла есть мюсли с горячим молоком), горестно вздохнула и принялась звонить по телефону.

-- Але, Георгий Автандилович? Да, Люда. Нет, ничего страшного, маленькие женские неприятности. Расскажу, конечно. Можно к вам заехать? Да, сегодня. В три? Хорошо. До скорого.

Георгий Автандилович был старым ироничным грузином-гинекологом, которого Людочка нашла после первого аборта. Другие врачи не сулили уже ничего хорошего (восемь недель срока, кровотечение и все такое), но он, улыбаясь сквозь сталинские усищи, пробормотал что-то о вредной профессии и целый месяц делал Людочке уколы и спринцевания. Обошлось ей это в кругленькую сумму, но Георгий Автандилович и так взял едва ли половину того, что мог бы потребовать за свои услуги.

Все дело, конечно, было в несчастной любви. Людочка нашла себе одного шведа, уже в летах, из каких-то безвозмездных экспертов Евросоюза; эксперт был разведен, и она возлагала на него большие надежды. Целых три месяца все было хорошо, и даже Кристина Валерьяновна не выступала, хотя и сильно сомневалась в Людочкиных перспективах, но швед ни с того ни с сего взбрыкнул копытом и срочно отбыл на родину -- поговаривали, что вместо того, чтобы помогать строить рыночную экономику, он скупал здесь по дешевке редкоземельные металлы. Людочка осталась, как говорится, с брюхом, но поскольку с самого начала специально не предохранялась и шведу запретила, пенять было не на кого. Ну ладно, сказала она себе, усаживаясь в такси. Что было -- то было, а сейчас надо лечиться.

-- Чэм страдаем? -- раскрыл мохнатые объятия Георгий Автандилович.

Людочка взялась подробно рассказывать, снимая колготки.

-- Что я тэбэ скажу, -- заявил он, закончив осмотр. -Флора савсэм никуда. И нэлеченая эрозия. Работаешь много?

-- Много, -- честно призналась Людочка.

-- А инструмэнт не бережешь.

-- Не берегу, Георгий Автандилович.

-- Бэзобразие. Куда твое началство смотрит? Пэрсонал здоровый должен быть, а то что иностранные гости падумают. И молоко надо за врэдность давать.

-- А у меня молоко сегодня скисло, -- неожиданно беззаботно сказала Людочка. -- Я не завтракала.

-- Ай-ай-ай, -- покачал головой Гергий Автандилович. -Повел бы я тебя в ресторан, да больных много. Когда дашь, красавица?

-- Вам, дорогой доктор, -- хоть сейчас, -- игриво прощебетала Людочка, делая вид, что снимает юбку.

-- Нэ искушай старика, -- сказал Георгий Автандилович, выписывая рецепт. -- Вот. Купи и нэ мучайся. Вэк бы тебя нэ видел.

Людочка поцеловала доктора и незаметно сунула ему в карман десятидолларовую бумажку. Георгий Автандилович лихо подкрутил ус и похлопал Людочку на прощание по упругой маленькой заднице. Эти визиты доставляли ей тихое платоническое удовольствие: в силу неизвестных причин Людочка не испытывала к Георгию Автандиловичу никаких сексуальных чувств и любила его совершенно как отца. Кстати, родной Людочкин папа, отставной полковник, мирно проживал в Елабуге со своей молоденькой мегерой, а дочка по доброте душевной ежемесячно спонсировала их.

Людочке исполнилась 23 года; она успела дважды побывать замужем, и теперь числилась студенткой третьего курса филфака в хорошем дорогом вузе. Она завела себе скромную, но очень уютную квартирку в спальном районе, обставила ее не без удовольствия и пополняла гардероб ровно настолько, насколько хотелось. Разумеется, как и всем, ей иногда хотелось бросить все и уехать, например, в глухое село Буреватово на Алтае, откуда была родом ее мать; там еще, говорят, сохранилась какая-то родня, но мама уже пять лет лежит на строгом кладбище н-ского монастыря и, надо полагать, простила отца, хотя он никогда и ни в чем себя не винил -- по старой гэбэшной привычке.

Первое, на что Людочка обратила внимание, -- кавалькада джипов возле "Националя", которые старательно мыли мальчишки под командованием плечистого дядечки в яркой нейлоновой куртке. Людочка скользнула в центральный вход и сунула швейцару зеленую пятерку, на что он деланно улыбнулся и широким жестом пригласил ее внутрь. В ресторане было шумно и беспокойно: девочки сновали взад-вперед, едва не сталкиваясь лбами; настроение у всех было тревожное. Не успела Людочка толком оглядеться, как из-за колонны вынырнула Кристина Валерьяновна и, уцепившись за Людочкин локоть, поволокла ее в туалет.

-- Слушай, Людка. В двух словах: сегодня у нас гуляет Крытый с братвой, ты в курсе, да?

-- Нет, -- просто ответила Людочка.

-- На каком ты свете живешь? -- поразилась Кристина Валерьяновна. -- Позавчера "Националь" отошел Крытому. Сегодня он, так сказать, знакомится с приобретением.

-- А как же Муршут Азизович? -- поразилась Людочка такой чехарде бандитских "крыш".

-- Привыкай, не девочка уже. Короче, так. Будешь работать ты и Танька. Смотри, чтоб все было чики-пики. Ясно?

-- Кристиночка Валерьяновна, -- взмолилась Людочка, -- ну почему Таня? Других, что ли, нет?

-- Люда, -- строго сказала начальница, -- ты со мной еще спорить будешь? Вы у нас лучшие. И вообще, разговор окончен.

Кристина Валерьяновна была слишком испугана и взволнована неожиданными переменами, а потому обошлась с Людочкой грубо. На самом деле вся Людочкина карьера и началась с материнской привязанности к ней Кристины Валерьяновны; та называла ее "моей девочкой" и по неясной причине считала, что у Людочки есть душа. Татьяна, первая красавица "Националя" и интимная подруга Кристины Валерьяновны, обоснованно ненавидела конкурентку; их нынешний тандем можно было объяснить только тем хаосом, который творился в гостинице и сердцах населявших ее "ночных бабочек".

Новые хозяева отвели себе центральный зал, откуда по такому случаю были выдворены все посетители. Людочка с Татьяной, косясь друг на друга, вошли и направились к столу, который можно было считать главным. Веселье еще не началось; присутствующие были трезвы как стекло и чего-то ждали. Стриженый молодой человек, выпиравший во все стороны из черной шерстяной пары, перехватил девушек на полпути, по-хозяйски взял за талии и усадил отдельно от всех. Похоже, намечалась некая официальная часть.

Людочка внимательно разглядывала бандитов, поражаясь, что и среди них есть интересные мужчины. На одном она задержала взгляд: это был интеллигентный брюнет в дорогих очках с несколько брезгливым выражением на лице. Наметанным глазом Людочка оценила его дорогой костюм и клоунский гастук -вероятно, Готье или что-то в этом роде. Брюнет чуть свысока поглядывал на окружающих, сдержанно демонстрируя свою как бы непричастность к этой компании. Рожи его соседей были, в большинстве своем, привычно уголовные: таких среди Людочкиных клиентов не водилось, но в "Националь" они захаживали часто. Впрочем, знакомых практически не было: видимо, группировка Крытого прикочевала сюда издалека.

Наконец, кто-то подал знак, и все взоры устремились к лысому толстяку с натурально татарской физиономией; видимо, это и был Крытый собственной персоной. Людочка поразилась, до чего он походил на Соловья-Разбойника из известного мультика: раздутое туловище венчала круглая, как мяч, голова с узкими плутоватыми глазами, а над верхней губой едва различимо топорщились чернявые усики. Когда он встал и поднял (точь-в-точь как в мультике) миниатюрную пухлую руку, Людочка была уверена: сейчас свистнет.