Девчонка обрушивается на него.

– Ты козел!

Он поднимает руки вверх, как будто она наставила на него пистолет.

– Эй, это же не я тебя хватал.

– Может, и нет, но уверена, что ты тут тоже замешан.

Это дает мне повод думать, что парень, наверное, Дэйв Камински.

Потом на сцене появляется еще одна девчонка, темнокожая и разъяренная, с родинкой у правой брови, которая набрасывается на девчонку, в которую я вцепился.

– Ты его ударила? Ах ты, тупая овца! Он же тебя не бил!

Только Кэролайн Лашемп может орать так громко и визгливо.

– Я это заслужил. Не надо мне было в нее вцепляться, – отвечаю я, внезапно защищая давшую мне в зубы.

– Это она так тебе врезала?

Появляется еще один парень, с вытянутым подбородком и косматыми волосами. Я ищу у него на лице приметы того, кто он, но все сразу наваливаются на меня, и это просто кошмар, потому что я не знаю, кто из них кто. Все дергают меня, желая знать, что случилось, все ли нормально, все будет хорошо, не волнуйся, Джек. Я хочу, чтобы они отстали от меня и убрались прочь, потому что я вроде должен их знать, но не знаю, как будто у меня наступила амнезия. Они меня бесят, и мне хочется послать их подальше. Это ей нужно уделять внимание, а не мне. Виноват-то я, а не она.

– Черт, что случилось, Джекс?

Парень с вытянутым подбородком – Маркус, мой родной брат, потому что он так меня называл в детстве.

Но я не могу быть полностью в этом уверен, верно? Даже младенцы узнают знакомых людей. Даже собаки. Даже Карл Джамерс, которому по-прежнему – сколько лет прошло после начальной школы? – приходится считать на пальцах и который в прошлом году съел кошачьи какашки, потому что его на это спровоцировали.

Появляется охранник, расталкивая собравшихся. А потом и учитель (седые волосы, борода), пытающийся навести в столовой порядок. Пока он внушает всем, что не на что тут глазеть, отправляйтесь по своим делам, ко мне быстрыми шагами подходит еще одна девушка.

– Джек Масселин, что случилось?

Она ощупывает мое лицо, и в этот момент я не уверен, откуда у меня идет кровь. Я ее знаю? В ней нет ничего такого, что казалось бы знакомым, но тут кто-то произносит:

– Это он, мисс Чапмен. Он в нее вцепился.

Я вырываю подбородок из ее пальцев и поправляю:

– Это миссис Чапмен.

После чего смотрю ей прямо в глаза. В этот момент я словно бы говорю ей: «Ну, давай же, мадам. Покажи мне свои прелести. И докажи, что в тебе такого особенного». В том смысле, что должно быть что-то просто невероятное, верно? Иначе почему отец поставил на карту целостность семьи и рискует всем?

Но единственный человек, который выделяется из жадно глазеющей и гомонящей толпы, – не мой родной брат и не женщина, которая разбивает семейную жизнь моих родителей. Это девчонка, которую я даже не знаю, самая полная здесь девчонка.

Наша директор школы Вассерман – подтянутая, очень энергичная женщина, этакий живчик. Висящая за ее столом табличка гласит, что она возглавляет школу уже двадцать пять лет. Я сижу напротив нее рядом с тем парнем и какой-то женщиной, наверное, его матерью.

Директриса обращается ко мне:

– Твой отец будет с минуты на минуту.

Внезапно на меня накатывает приступ тошноты, потому что я только что перенеслась в прошлое, в самый жуткий день моей жизни. Я тогда училась в пятом классе, и во время школьного собрания ко мне подошла директриса и на виду у всех вывела меня из зала. Она провела меня в свой кабинет, где уже ждали мой отец и школьный психолог. На краю директорского стола стояла большая коробка с салфетками, и именно она привлекла мое внимание. Коробка была просто огромная, словно ее выставили туда именно по этому случаю.

«Наша мама в больнице, и мы должны немедленно туда ехать».

«Что значит – в больнице, ехать?»

Ему пришлось трижды все это повторить, прежде чем я поняла, но даже тогда мне казалось, что это какая-то ужасная шутка, что все они по какой-то причине сговорились устроить совершенно жуткий розыгрыш.

– Либбс?

Я поднимаю взгляд, когда папа входит в кабинет.

– У тебя все нормально?

– Нормально.

Кто-то приносит ему стул, и затем директриса рассказывает о том, что произошло в столовой.

Мать парня пристально смотрит на сына таким взглядом, словно он – исчадие ада, и заявляет:

– Должно существовать хоть какое-то объяснение, с какой стати ты мог решиться на такое.

Мой отец обращается к ней:

– Мне бы хотелось услышать объяснение, которое помогло бы мне понять все происшедшее.

Их диалог перекрывает голос директора:

– Я хочу выслушать Джека и Либби.

Все смотрят на нас.

– Он в меня вцепился.

– Как он в тебя вцепился?

– Бросился на меня и сжал так, как будто я – спасательный круг, а он – последний, кому удалось спрыгнуть с «Титаника».

Этот парень, Джек, откашливается.

– Все случилось не совсем так.

Я удивленно приподнимаю брови.

– В самом деле?

Но он на меня не смотрит. Он слишком сосредоточен на том, чтобы обаять директрису Вассерман. Он наклоняется вперед, сидя на стуле, и говорит, понизив голос и нарочито растягивая слова, словно вступая с ней в сговор.

– Это было глупо. От начала до конца. И сейчас глупо. Я просто… – Он бросает взгляд на мать. – Последние два года выдались очень нелегкими. – Он смотрит на директрису таким напряженным и значительным взглядом, словно пытается ее загипнотизировать. – Я не говорю, что есть хоть какое-то оправдание тому, что я сделал, поскольку я вряд ли смог бы сказать хоть что-то, что объясняло бы случившееся…

Этот тип – прямо заклинатель змей, но, к счастью для меня, директриса вовсе не дура. Она обрывает его и поворачивается ко мне.

– Мне бы хотелось услышать, что послужило причиной удара по лицу.

– Ты ему врезала? – вставляет мой отец.

В качестве подтверждения Джек показывает на свое лицо.

– Он вцепился в меня, – отвечаю я.

– Строго говоря, я ее обнял.

– Вовсе не обнял, а вцепился.

Тут вмешивается директриса:

– Зачем ты в нее вцепился, Джек?

– Потому что вел себя как идиот. Я не хотел сделать ничего такого. Не пытался испугать ее. Не пытался запугать. Жаль, что у меня не было более достойной причины, поверьте.

Его взгляд говорит: «Ты меня простишь. Ты забудешь, что это вообще произошло. Ты полюбишь меня так же, как все остальные».

– Ты чувствовала угрозу, Либби?

– Я чувствовала себя не лучшим образом, если вы об этом спрашиваете.

– Но угрозу ты чувствовала? Сексуального характера?

О Господи Боже.

– Нет. Просто унижение.

Сейчас я чувствую еще большее унижение, спасибо.

– Потому что мы снисходительно к сексуальным домогательствам не относимся.

Мать Джека наклоняется к ней.

– Госпожа директор, я адвокат и в той же мере – если не больше – озабочена тем, что произошло сегодня, однако пока мы не…

Директриса снова повторяет:

– Я хочу выслушать Джека и Либби.

Я чувствую, как жизнь медленно вытекает из сидящего рядом со мной парня. Бросаю на него быстрый взгляд, и он кажется скорлупой, словно кто-то проходивший мимо высосал из него кровь. По какой бы идиотской причине он в меня ни вцепился, я знаю, что ничего такого у него и в мыслях не было.

– Не было ничего сексуального. Вообще ничего. Подобной угрозы я никогда в жизни не ощущала.

– Но ты же ударила его.

– Не потому, что чувствовала стремление к изнасилованию.

– Тогда почему же ты его ударила?

– Потому что он вцепился в меня без всякой сексуальной подоплеки, но в высшей степени раздражающе и унизительно.

Директриса кладет руки на стол и сцепляет их. Она смотрит так пристально, словно хочет обратить нас в камень.

– Драка на территории школы – серьезное обвинение. Как и вандализм.

И тут я впадаю в ступор. Она берет со стола фотографию, на которую мне не нужно смотреть, потому что я уже знаю, что на ней. Директриса обращается к Джеку: