Квартирка в номерах не ахти, но все лучше, чем корабельная каюта. В которой, впрочем, за неимением прямых служебных обязанностей, я и провожу все свободное время. Вот и сегодня, припозднившись, я шел к себе домой. Едва успев на последний катер на берег. И тут, понимаешь, такое…
Осторожно трогаю шишку под глазом – болит, собака…
С громким шуршанием я переворачиваюсь на бок. Что такое? Подо мной обнаруживается вчерашняя газета «Владивостокский листок»… Вытаскиваю, едва не порвав, и, щурясь, начинаю вчитываться.
На первой странице в черной рамке жирным шрифтом: «Героическая гибель крейсера «Владимир Мономах». Глаза в который уже раз пробегают по строчкам:
«Отстав от своего отряда в вечернем сражении вследствие обширной пробоины, моряки крейсера продолжили героическую борьбу с врагом…»
Да, так и было. Командир Игнациус пару дней назад зачитывал офицерам телеграммы из Петербурга. За сухими строчками, взятыми из английских газет, стоит трагический подвиг.
Получив несколько крупных пробоин ниже ватерлинии, крейсер потерял ход и, отстав, отвернул в сторону. Взяв курс сразу на Владивосток, в надежде скрыться в наступающей темноте. Экипажу это практически удалось, и до рассвета корабль шел в полном одиночестве, борясь за живучесть. С первыми лучами солнца «Мономах» был обнаружен третьим и четвертым отрядами японцев, состоящими из восьми бронепалубных крейсеров. На предложение сдаться окруженный врагом одинокий русский корабль гордо ответил выстрелами… Короткий, но ожесточенный бой длился около получаса. Из почти пятисот членов команды «Мономаха» спасено лишь сто двадцать, среди которых командира Попова – нет…
Стук в дверь заставляет встрепенуться. Кого там черт принес?
За дверьми Малашка – местная «домработница», а по факту – молодая здоровая девка, кровь с молоком: обстирывает, обшивает и черт ее знает что там еще делает с расквартированным офицерским персоналом. Ко мне вот что-то зачастила в последнее время… Замуж бы ей!
– Чего тебе?
Та молча вылупилась, открыв рот. Челюсть подбери, дуреха… Фингала ни разу не видала? Наконец Маланья с трудом сглатывает:
– Хосподин офицерь, да как же вас… – От избытка эмоций она почему-то быстро перебирает руками…. – Да хде ж вы так… Пятак, пятак медный прило́жить надобно, и глядишь, к утрецу-то оно и сгинет, нерадивое. – Тараторя, габаритная деваха надвигается на меня, как фашистский танк на одинокого солдата.
– Эй, эй… – Отступая от столь неожиданного натиска, я едва кубарем не лечу через стул. – Маланья, стой! – Наконец ставлю его между нами. – Чего хотела, говори уже?!.
Впрочем, чего хотела – и без того понятно. Только нет уж… Увольте.
– Постирать, может… – Та разочарованно останавливается у неожиданной преграды. – Подшить, еще чего… Я ж понимаю, что хоспода офицеры далече от дому… – Ее голос приобретает грудные интонации. Руки неожиданно нежно ложатся на спинку стула, уверенно его отодвигая.
Мозг лихорадочно работает, ища выход из коварной ловушки. Ну, давай же, Слава! Погибаем!
Гениальное решение приходит в последний момент:
– Точно, Маланья! – Я с легкостью отпускаю стул, отчего та чуть не валится. – Брюки у меня совсем грязные с шинелью, да и ботинки, – киваю на порог. – Почистить надобно.
Не давая ей опомниться, я подытоживаю:
– Обувь заберешь сейчас, а брюки с шинелью вывешу за дверью, возьмешь через четверть часа. Вот тебе за труды, Маланья, двугривенный… – Двадцать копеек перекочевывают из кармана в ее разгоряченную ладонь. – Давай, давай уже, у меня еще дела!.. – провожаю я к выходу разочарованную гостью. – Утром, в девять разбудишь!
Я задвигаю тяжелый засов. Уф, пронесло!
Подождав пару минут для верности, раздеваюсь и, отперев дверь, быстро вешаю испачканные в земле вещи снаружи. Темный коридор, освещенный одинокой лампочкой, успокаивающе пуст, и я окончательно теряю бдительность. А зря – местный кот, носящий колоритное имя Алевтин, варварски этим пользуется, пулей прошуршав у ног. Да и хрен с тобой – ночуй, котяра. Все одно не Маланья… Не задавишь.
Прошлепав босыми ногами по дощатому полу, вновь падаю на диван и тушу керосинку. Итак, что у нас завтра? Принимая позу поудобней, я плотно закутываюсь в одеяло. Несмотря на конец мая, ночи на Дальнем Востоке крайне холодные.
А завтра у нас, Слава, состоится торжественное собрание. Приуроченное ко вчерашнему прибытию в порт транспортов с госпиталями и окончательному воссоединению эскадры. Прибыв пятнадцатого мая во Владивосток и отсалютовавшись, как полагается, Рожественский, к моему удивлению, не стал тормозить. И уже через пару часов на наименее пострадавшие корабли началась активная погрузка угля и боеприпасов, с привлечением к процессу всего берегового персонала. Который к подобному не был готов ни сном ни духом, как оказалось… Рассказывают, что адмирал лично так оттянул начальника порта, что тот немедленно слег с сердечным приступом.
Громкое шуршание под диваном отвлекает от размышлений.
– Алевтин!.. Убью, понял? – Для верности я опускаю вниз кулак. Сработала устная угроза либо наглядная, но шуршание немедленно прекращается. Так-то лучше… На чем я?
Грузились весь оставшийся день и всю ночь, и к утру следующего дня отряд из «Осляби», «России», «Алмаза», «Жемчуга», «Авроры» и «Светланы» вышел из Золотого Рога, взяв курс на восток. Старине Энквисту пришлось со всем штабом пересесть на единственный броненосец, поскольку его любимый «Олег» находился в крайне плачевном состоянии, едва держась на плаву.
Через четыре дня напряженного ожидания наконец была получена телеграмма с Сахалина – воссоединение состоялось, совместный отряд прошел русские береговые посты и следует во Владивосток! Отлегло у всех ненамного, поскольку сведений о японском флоте после ночного столкновения к тому времени не было никаких. И нет-нет да и проскакивало в разговорах на броненосце:
– Андрей Павлович, как считаете, ушел японец к себе? Или в море рыщет, подлый?
– Всякое может быть… Весьма опрометчиво было столь небольшой отряд посылать!
– Да уж… Помоги им Господь добраться!..
Я вздрагиваю от неожиданности. От того, что кто-то немаленький в прыжке добирается и до меня. Потоптавшись некоторое время в ногах и издав дежурное «мяу», таинственная сущность бесцеремонно пристраивается в районе живота. Через несколько секунд тело обволакивает истеричное мурчание.
Теперь даже не повернуться! Всю свою жизнь поражался способности кошек намертво парализовывать своих жертв…
– Алевтин, будешь хулиганить – вылетишь в коридор!
Бесполезно. Ответом служит лишь кратно усилившееся «тр-р-р-р-р-р-р-р…».
Телеграммы из Петербурга о потерях японцев пришли лишь на шестой день. И надо сказать… Не ожидал! В ночном столкновении две наших торпеды пришлись аккурат в «Микасу», на мостике «Суворова» не ошиблись. Затонул по дороге в порт. Адмирал Того хоть и остался жив, но тяжело ранен. Вторым подбитым броненосцем оказался «Фудзи» – тот кое-как дошел до Японии с огромной подводной пробоиной, едва не отправившись вслед за своим флагманом…
Рука нащупывает Алевтина – блохастый до невозможности, целый блошиный десант в шерсти…
Что-то тревожит меня уже четвертый день. С тех самых пор, как впервые прозвучало название «Сахалин». Только вот не могу понять что… Что там может быть? Ну, остров, затерянный на куличках империи… Ну, административная единица… Холодный и неуютный край, где…
Сахалин. Десант… Десант – Сахалин… Японский десант на Сахалине? Стоп!
Делаю резкое движение, стряхивая наглого кота. Нахожу спички, зажигаю лампу. Откуда-то из глубин памяти всплывают некогда прочитанные строчки: последняя операция японцев в русско-японской войне – высадка на Сахалин. Кажется, конец июня – начало июля…
Поднявшись на ноги, прохаживаюсь взад-вперед, поглядывая на Алевтина. Поразительная штука моя память здесь, никак не могу привыкнуть. Все прочитанное прежде, пусть даже в далеком отрочестве, периодически всплывает в мозгу, подобно пузырю. Раз, пузырь лопнул – и вот тебе нужная информация. Жаль только, что не по заказу, а как придется…
