ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ЛАГЕРЬ ДЛЯ ПЕРЕМЕЩЕННЫХ ЛИЦ,

БЛЭК-РИВЕР, ШТАТ МИССУРИ

Мэри держала на руках ребенка Стратцманов, Соню, мягко ее покачивая. Бедная крошка уже не могла самостоятельно даже пить; единственными звуками, исходившими от нее, были еле слышное затрудненное дыхание и поскрипывание под ней брезентового складного стульчика.

«И кажется, даже внутривенная капельница не помогла».

Когда в последний раз у Сони проверяли температуру, она была сто и шесть градусов [по

Фаренгейту] , но теперь она еще повысилась, малышка буквально горела; лицо у нее было

каким-то высохшим и истощенным, она была похожа на крошечную старушку. Мэри больше уже не ощущала запаха; теперь он висел по всему лазарету, став буквально всепроникающим. Дела у четырехлетнего братика Сони обстояли чуть лучше, но не намного. Он лежал на соседней койке, с наполовину закрытыми глазами; взгляд его был тусклым, словно в полузабытьи, с глазницами, погрузившимися в худое изможденное лицо с ввалившимися щеками. Веки у него чуть подергивались, когда один из добровольцев стал менять ему испачканный медицинский матрац под бедра и перевернул его на другой бок, чтобы расправить под ним простынь; там оказались пролежни, в тех местах, где костями таза и плеча стиралась кожа. Миссис Стратцман буквально измучилась со своими детьми, доведя себя почти до полного изнеможения, и сил у нее запасе уже оставалось очень мало, когда она тоже слегла с холерой. Сегодня утром она умерла. Ее муж находился в горячечном бреду, но он, скорее всего, выживет. Хотя с лихорадкой такой формы никаких гарантий не было. Мэри сама смертельно устала, руки и ноги у нее отяжелели и, как говорится, отваливались, глаза горели, от истощения ей трудно было говорить, и от всего этого ей хотеть просто выть и реветь.

«И вроде нет у меня оснований реветь» , думала она. И потом: «Ты здорова, тебе некого

терять из родных, ты еще довольно молода и поэтому, вероятно, поборешь инфекцию, если ее подхватишь».

Но в данный момент ей казалось, что она ворует время у других пациентов, но детям становилось лучше, если их время от времени держали на руках. И это давало медсестрам, как профессионалкам, так и добровольцам, возможность хоть чуть-чуть присесть. Она медленно открыла глаза и поняла, что на некоторое время отключилась, задремав. Похоже, всего лишь на несколько секунд, потому что старшая медсестра по-прежнему находилась у того же самого пациента, почти в той же позе. Мэри зевнула, а затем посмотрела на малышку Соню. Глазки у ребенка были полуоткрытыми, а ротик чуть отвис. Ее, как копьем, пронзило острое тревожное предчувствие, и она быстро проверила у ребенка пульс. Кожа у младенца была уже хладной, и если раньше пульс был учащенным, то теперь он полностью пропал.

Она вздохнула. «По крайней мере, кто-то держал ее на руках, когда она умерла; не

лежала одна в своей кроватке, всеми забытая».

Но Мэри горько пожалела, что этого не заметила. Хотя вряд ли она могла что-то сделать. Медсестра Мэри Шей встала и, сняв с детской кроватки карточку ребенка, понесла ее вместе с маленьким тельцем наружу. Рядом с лазаретом стояла большая палатка, куда складывали трупы до их захоронения. Она передала Соню солдату в биозащитном комбинезоне и респираторе; он взглянул на Мэри, и она увидела в его глазах, искаженных сквозь защитные стекла его маски, похожей на глаза какого-то насекомого, страдание. Она покачала головой и пожала плечами, а он кивнул в ответ; к сожалению, подумала она. Затем Мэри отметила в карточке время смерти ребенка и передала ему бумаги. Она вернулась в лазарет лишь на короткое время, просто чтобы сообщить старшей сестре о смерти маленькой Сони Стратцман. Та посмотрела на нее. «Сделай перерыв, отдохни немного», сказала она. «И не возвращайся сюда еще минут двадцать. За это время мы не пропадем и никуда не денемся». «Спасибо», искренне сказала Мэри. Она повернулась и вышла, по пути захватив с собой куртку. Выйдя из медсанчасти, она

немного постояла, но недолго. «Мне нужно куда-то скрыться от запаха этого места» , подумала она и направилась к воротам. Ей просто нужно было оказаться в каком-то таком

месте, где не было этого смрада смерти и болезней. Когда она подошла к воротам, из будки охраны вышел солдат. «Назовитесь, пожалуйста», сказал он. Это был один из тех странных, диковатых типов, которых Мэри иногда наблюдала в лагере и вокруг него. Они были какими-то бездушными, холодными и смотрели на тебя мертвыми глазами так, словно оценивали твою стоимость как списываемого в утиль металлолома. «Мэри Шей», ответила она. «Я медсестра из лазарета. Мне нужно немного прогуляться; вернусь через десять минут». Теоретически гражданские были вольны покидать лагерь в любое время, когда им захочется. Однако до этого момента она никогда не проверяла эту теорию на практике, потому что была сильно занята.

«Надеюсь, он не станет со мной пререкаться» , подумала она. «Я совсем не в

настроении».

«Не думаю, что вам стоит это делать», сказал охранник. «Там снаружи крайне опасно». «Сейчас гораздо опаснее здесь, внутри», раздраженно ответила она. «Может, вам лучше прогуляться по периметру ограды», сказал он, преградив ей путь. «Мне просто нужно скрыться от этого запаха, царящего здесь, хорошо? Далеко я не пойду; у меня только десять минут, и мне не хотелось бы их тратить на пререкания с вами». К концу этой фразы она повысила голос, и теперь охранник, казалось, заупрямился. «Всё в порядке?», спросил кто-то. Она повернулась и увидела стоящего рядом лейтенанта. Это был приятный молодой человек со светло-карими глазами и темно-каштановыми волосами. «Мне просто хочется немного прогуляться за оградой, но этот товарищ считает, что это плохая мысль». «Здесь нет заключенных, капрал», сказал лейтенант. «Так точно, сэр». Лейтенант повернулся к ней и слегка улыбнулся. «Не хотите, я могу составить вам компанию?» Она улыбнулась в ответ. «В другой раз, возможно. Но именно в данный момент мне просто нужно побыть одной хотя бы несколько минут». «Ну тогда в другой раз». Он посмотрел вслед хорошенькой молодой медсестричке, выходившей наружу. Затем он повернулся к капралу. «А что, разве недавно поменялись какие-то распоряжения и приказы?», спросил он. «И теперь существуют какие-то ограничения для тех, кто может покидать лагерь?» «Никак нет, сэр», хмуро ответил капрал. «Просто мне очень это не нравится, чтобы девушки выходили туда в одиночку. Там, бывает, бродят очень неприятные личности». «Пятиминутной прогулке от этой ограды, капрал, могут помешать какие-то преступные личности?» Риз пристально и строго посмотрел на солдата. «Учитывая, что это пространство находится в пределах зоны, контролируемой нашими патрулями, я должен тогда констатировать, что вы с вашими друзьями не очень-то хорошо несете службу. Не так ли, солдат?» «Да, сэр».

«Если мне что-то тут очень не нравится, так это солдат с проблемами во

взаимоотношениях с людьми, и у этого чувака таких проблем предостаточно» , подумал

Риз. «Согласен, мир подошел к концу, сотни миллионов людей погибло, и у нас эпидемия, но…»

Он оглядел капрала тем характерным запугивающим взглядом, который хорошие офицеры быстро и рано осваивают и часто пользуются. «Вы забыли отметить ее выход», заметил Риз. «Это ваше упущение, а не ее. Поэтому не нужно устраивать ей неприятности, когда она вернется обратно. Просто отметьте у себя, что девушка вышла в такое-то время, а потом сделайте новую отметку, второй раз, когда она вернется. И впредь не забывайте это делать, и не надо ограничивать передвижения гражданских. Если кому-то захочется уйти, мы не имеем права их останавливать. Как я уже сказал, здесь не тюрьма». «Так точно, сэр». Риз двинулся дальше по своим делам. Он взглянул на дорогу, но девушка уже скрылась за деревьями. Он нахмурился, задавшись вопросом, многие ли другие солдаты считают гражданских, находящихся в лагере, заключенными. Ему было дьявольски неприятно