Есть возможность. Приятного мало, но ради Дафны нужно хотя бы испытать удачу.

— Вы существо безумное, и подчиниться я не могу, поскольку не знаю, как вы обойдётесь с данным мне словом. Я — Манориал. Меня воспитали машины, по настоящему я доверяю только им. Свяжите меня с Софотеком Ничто. Если он пообещает отпустить Дафну невредимой, я поверю в ваши намерения и сдамся.

Создание промолчало, но лицевые щупальца задёргались — о чём же думал этот безголовый скелет? Однако, такая просьба от Фаэтона не показалась странной — все знали, что манориалы доверялись только Софотекам.

Дафна зашипела за спиной:

— Дорогой, ты рехнулся? Через забрало кислород вообще поступает, или мозг уже мёртв? Думаешь, легко мне тебя подбадривать у него на мушке? Может, сделаешь по-моему?

— Уж прости меня, дорогая, но тебе стоило читать поменьше романтических книжонок. Ты привыкла, что там побеждают добрые и правые, а не те, кто действует правильно. Задачи нужно решать имеющимися средствами — это я как инженер говорю. Иногда необходимы уступки. Иногда необходимы сделки. Порой решение лежит далеко от лучшего и желаемого. Но нужно выбирать то, что работает.

Фаэтон обратился к существу:

— Если желаете сохранить тайну, можете отредактировать ей память, но я настаиваю, чтобы вы её отпустили.

Оно ответило:

— Ты служишь нашим нуждам, поскольку кроме нужд мы не владеем ничем. У нас ничего нет. У тебя нет права торговаться и требовать. Влюблённость, понятия о добре и зле делают тебя восприимчивым. Ты слаб, ты обязан подчиниться.

— Я? Слаб? И этот про то же… Слушай меня внимательно, блевотина самоненавидящая, пока я не решу сдаться и отдать броню добровольно, ты мне ничего не сделаешь! Ничего! Это ты не можешь требовать, ты не способен на переговоры. Тебе поручили забрать меня и броню в целости? Так тебя ждёт провал, сокрушительный провал, если я не захочу обратного. Так. Ты знаешь мои условия. Позови главного. Я требую личного подтверждения от Софотека Ничто.

Воздух под куполом заполнялся дымом. Существо высилось в темноте, его подсвечивали только языки пламени, горевшие после залпа у дальнего борта, и фонарик из кольца Дафны.

Оно ответило:

— Да будет так. Отправляю сигнал…

Мимо уха Фаэтона что-то просвистело. Что бы это ни было, летело оно быстрее звука — мигом раньше тварь исчезла в вспышке света. Бело-голубые кости задымились, рассыпались, разлетелись, словно пытаясь скрыться, но их облепляли ослепительные всполохи света. Показалось тонкое-тонкое шипение. От костей врага не осталось и следа.

Напоследок каждое место, к которому прикасалась плоть, кость и кровь твари, на долю секунды засияло.

Тьма. Неподвижность.

Только потом Фаэтон заметил лучик света, тонкий, как нить. Что-то проплавило закопчённый алмазный купол, оставив дырочку меньше булавочного укола чуть повыше борта. Если бы не свет снаружи, проникавший в полную тьму, дырку было бы невозможно углядеть.

Фаэтон скорчил злую рожу:

— Давай, вылезай, вылезай.

Дафна закашлялась, вскарабкалась на ноги и рассеянно огляделась:

— Что случилось? Ты же понарошку сдался, дорогой? Значит, ты всё-таки герой…

— Я не герой, а приманка. А это… — Фаэтон кивнул на пустоту, которую раньше занимал враг.

— Оно же мертво, а? Я раньше окончательных мертвецов не видела, но думаю, должен остаться труп. В детективах всегда оставался труп.

— Он использовал энергии, мне незнакомые. Выстрел не то что палубу не оплавил, но даже противоположную стену не задел.

— Он использовал…? Кто …? — Дафну прервал новый приступ кашля.

Фаэтон подошёл к тем алмазным панелям шатров, которые раньше тихо обнюхивал конь Дафны. Вот оно. Иконки закоптились, мыслеинтерфейсы забила сажа, но среди гари он нашёл провода, ведущие к значку-замку. Такой приём — с технологиями Ойкумены — мог повторить каждый.

Он выдернул проводку, разорвав сеть, запирающую замок. Из бриллиантового купола пропала муть, он отпустил борта палубы и стянулся к прежнему размеру, впуская ночное небо.

Чад и вонь высвободились из-под свода, полетели струями наверх, разделяясь о бриллиантовые навесы и балконы и растворяясь в воздухе. Дафна подошла к борту и вдохнула полной грудью.

По ту сторону залива высился обрыв. Из склона около пожарища вылез человек в обтекаемой серо-бурой броне, держа вытянутое, тонкое устройство. Когда он взобрался на вершину уступа и оказался на фоне неба, броня переняла ночную черноту.

Фаэтон сощурился и указал в его сторону.

— Ответ — там стоит. Он всё знал. О вторжении. О всём. Он лгал тебе, понимаешь. Он единственный, кому в Ойкумене ещё позволено лгать. Разумеется, его терпеть не могут.

Дафна взглянула на человека в чёрной броне. Тот заметил их, вынул из ножен долгий, серебристый меч и отсалютовал.

Аткинс, конечно же.

Фаэтон сказал:

— Барьер закрывал выход в ментальность, но он способен, вдобавок, определять направление идущих вовне сигналов. По плану я — и ты — умирали, а он потом бы проследил, куда увозят мою голову. Непонятно только, почему Аткинс не следил с самого начала. Он должен был знать, где я прячусь.

Дафна вздохнула.

— Да как же я сразу его происки не разглядела! Всё как в романах! Он знал, что они последуют за мной, знал, что в Закате сидит чудище. Он просто хотел дождаться, чем всё закончится, — она разочарованно помотала головой. — В будущем буду читать больше детективов!

Оба облокотились на перила. Оба вдохнули — то ли гневно, то ли с облегчением. Оба посмотрели друг на друга.

И одно её маленькое движение — дрогнувшее плечо, или чуть уловимый наклон головы — сняло лавину. Броня, перезванивая, рассыпалась по палубе, а Фаэтон уже обнимал её, она обнимала его, тёплые губы сдавались пламенным поцелуям, отвечали поцелуями ещё острее, тела прижались, съединились, завздыхали, замычали, застонали…

Фаэтон оторвался первый:

— Знаете что, мисс…

— Заткнись.

Она откинулась назад, податливая, как спящая на руках кошка. Веки полузакрыты, рот готов к поцелую, изящные руки без напряжения держали Фаэтона за плечи — она выглядела беспомощной, побеждённой, но решающей всё:

— Ты чересчур болтаешь. Я отправлюсь с тобой.

И она снова слилась с ним.

Лицом — в точности как утонувшая жена. Поцелуем — такая же, как двойник.

Фаэтон нежно, но твёрдо отодвинул её.

В глазах мелькнуло нахальство чёртика, она уже было открыла рот, но вид Фаэтона её отрезвил. Искра пропала. Она передумала говорить.

Руки Фаэтона отпустили её и упали к бокам. Он повернулся к морю.

— Прости.

Её глаза снова сверкнули.

— О, не волнуйся, я тебя дождусь. Или не дождусь. Аткинс, например, вполне себе ничего, — она повернулась к обрыву и приветственно помахала рукой. — Эй, морячок! Сюда!

Пока они целовались, Аткинс делал вид, что ему очень интересны созвездия и формы облаков. Он кивнул Дафне в ответ и прыгнул.

Какой движок и полётную систему использовал Аткинс, Фаэтон не понял — чего уж там, он даже не разглядел его на фоне неба и не услышал приземления.

Аткинс беззвучно встал с корточек, выпрямился, повернулся к ним. Шлем распался на ореол бусин, некоторые бусины упали, сплющились и принялись обшаривать палубу.

Лицо — всё такое же неподвижное, мрачное, вычерченное. Но глаза были живые, бодрые и немного радостные.

Фаэтон враждебность скрыть не смог. По щелчку пальцев чёрный плащ напрыгнул на плечи и одел в броню. Забрало, однако, Фаэтон не опустил.

При Аткинсе была только катана за поясом. Дафна спросила:

— А куда подевалось ваше ружьё? Которым вы тварь подстрелили?

— Это не "ружьё", мэм. Это "дистанционно проявленное наводящее устройство для энергетического исказителя полей". Или "Адский Молот". Он разгоняет набор боевых единиц до околосветовой скорости. Они образуют вокруг цели высокоэнергетическую сеть, разрушают противодезинтеграционную защиту, отключают возможные противомеры, а потом отключают внутри сети мезонные поля, удерживающие элементарные частицы вместе. Эффективная дальность стрельбы, правда — всего четырнадцать световых минут, так что для снайперской стрельбы он не пригоден — уже за пределы Внутренней системы не дострелит, вдобавок энергетическая паутина теряет в эффективности, если масса цели больше чем, скажем, тридцать тысяч тонн, так что для бомбардировки оно не сгодится. Но для ближнего боя — самое то…