Коул бросает взгляд на незнакомца и останавливается наверху ступеней, грубо притягивая меня к себе.

— Грим, всё готово?

Грим (Прим. в пер. с англ. мрачный). Никогда имя не было более подходящим. Он носит прозвище, как кожу. Оно покрывает его мускулистое тело и сочится из его пор клубами темно-зелёного дыма.

— Всё готово, — его рот растягивается в зловещей улыбке, натягивая рваный дугообразный шрам от резко очерченных губ прямо через рябую щеку к углу левого глаза. Его глаза светятся в одиноком уличном фонаре, и он ловит меня за разглядыванием. — Привел маленькую леди для демонстрации?

Коул не удостаивает его ответом. Вместо этого он ступает вперед и звонит в звонок, его фигура в шесть футов четыре дюйма заполняет дверной проем и блокирует мой взгляд. Мгновением позже дверь открывается, и я могу только слышать человека с другой стороны, но не видеть его. Мне не нужна визуализация, чтобы уловить удивление в его голосе, или так он может прятать страх, который проявляется в единственном слове — имени моего мужа, слетающего с его дрожащих губ.

— Коул.

Мой муж делает ещё один шаг вперед, переступая порог, и я слышу суетливые шаги мужчины, которого я ещё не видела, отступающего на дрожащих ногах.

— Билли Уильямс, разве ты не собираешься пригласить нас внутрь? Где твои манеры? — голос Коула расслаблен, но насмешлив, и он втаскивает меня за руку через открытую дверь в грязную глубину мрака.

— Включи какой-нибудь бл*дский свет, — мрачно хрипит Грим, появляясь сзади меня и наступая мне на пятки. Затем он хлопает дверью со всей силы, закрывая её, и, несмотря на все мои попытки держаться, я напугана. Отступаю и врезаюсь в широкую спину Коула.

— Конечно, конечно, — бормочет мужчина, до того, как зовёт. — Синди, у нас гости. Включи свет, детка.

— Включи чертов свет сам, ленивая задница, — раздается в ответ бормотание из комнаты. В густом мраке я могу разглядеть узкую прихожую, в которой мы находимся, что ведет к дверному проему без двери. Потертая занавеска приколота к разбитой раме в элементарной попытке обеспечить приватность, и тусклый свет пробивается через зияющие дыры, но его недостаточно для меня, чтобы четко видеть.

— Детка, окажи нам всем услугу и нажми на гребаный выключатель, — предложение начинается как просьба, но заканчивается рычанием, по мере того как мы приближаемся.

Проклятья и ворчание сопровождается звуком разбитого стекла, что-то разбивается об пол в другой комнате, затем свет наконец-то загорается, заполняя темное место резким флуоресцентным светом — всего лишь подчеркивая то, в какую дыру я попала.

— Пригласи нас, чтобы мы увиделись с твоей женой, Билли.

Просьба Коула не оставляет места для отказа, и я смотрю на человека, который, как мне кажется, скоро лишится жизни.

Сальные каштановые волосы зачесаны назад от его лба, подчеркивая его вдовий пик (Прим. «вдовий пик» − волосы, растущие треугольным выступом на лбу), и его тёмные глазенки мечутся между нами, как будто он отчаянно ищет запасной выход и не может найти. Этот мужчина — животное, он — просто крыса. Его аура мерцает вокруг него различными оттенками правонарушений, наиболее распространенный — болезненно желтый, как цвет английской горчицы. Под этим цветом я угадываю сексуальное извращение: он из тех, кто развращает очень юных. Я в последние годы сталкивалась со множеством людей, подобных Билли Уильямсу, и, к счастью, избежала большинства из них.

— Ты знаешь, почему мы здесь, Билли. Давай покончим с этим.

Слова Коула прозвучали растянуто, как будто он уже устал от этой игры в кошки-мышки и хотел быстро перейти к главному событию.

— Я… Я… никогда не брал деньги. Я… Я… сказал Джорджу об этом. Это не я, Коул. Позволь мне поговорить с господином Крэйвеном и рассказать ему самому. Я был бы грёбаным идиотом, чтобы воровать у такого человека, как он.

Коул иронично смеется:

— Ты думаешь, что господин Крэйвен когда-нибудь снизойдёт до аудиенции с тобой, Билли? Кроме того, — он выпускает мою руку и делает угрожающий шаг вперед, — я знаю, что ты взял эти деньги, — ещё один шаг вперед до тех пор, пока Билли не оказывается прижатым к дальней двери. — Я знаю всё о тебе, Билли. Всё.

Одним быстрым движением руки Коула хватает и срывает потрепанную ткань с дверной рамы, но прежде, чем Билли смог бы запротестовать, он использует эту ткань, чтобы накрыть голову и грудь меньшего по росту человека, связывая его и втягивая через освободившийся дверной проем в гостиную.

Грим обходит меня и нетерпеливо следует за Коулом. Возбуждение переполняет его, хотя его лицо остается безэмоциональным.

— Какого черта? Убирайтесь из нашего дома! Кто вы, бл*дь, такие? — слова женщины произнесены нечленораздельно, но сердито, она пьяна или под наркотой, возможно, оба варианта, и сдуру не осознает серьёзность ситуации. Я пялюсь на очищенную и запятнанную ДСП на голой стене с моей стороны, пытаясь отступить в безопасность своего разума, но проваливаюсь.

— Фей.

Зов Коула расстроил мою попытку исчезнуть в своей голове и резко сосредоточил меня на моём мрачном окружении.

— Время презентации, миссис Хантер, — голова Грима появляется в дверном проёме, его угольно-черные глаза горят в нетерпении.

— Ну же, Фей. Не заставляй меня ждать и не заставляй меня велеть Гриму привести тебя, — слова Коула не подлежат никакому обсуждению, и я могу увидеть по небольшой улыбке на губах Грима, что он надеется на то, что я не подчинюсь.

Я потрясаю себя так же, как и его, когда начинаю двигаться и намереваюсь пройти через проём. Грим пропускает меня с театральным жестом руки так, как будто он приглашает меня к обеденному столу.

Здесь они оба. Билли и его мгновенно успокоившаяся жена на другом конце жалкого дивана, который должен был попасть на свалку ещё десять лет назад. Билли потеет как свинья, зеленоватый оттенок его белой кожи практически светиться в лучах света. Его жена, Синди, сидит, уставившись на беззвучное изображение, мерцающее в широкоэкранном телевизоре, закрепленном на стене. Я предполагаю, что в тот момент, когда дом обустраивался, у них в приоритете были высококлассные электротовары, а не мебель, поскольку телевизор — единственная ценная вещь во всей комнате.

Приспособления для употребления наркотиков разбросаны как попало по всей поверхности обшарпанного кофейного столика, вперемешку с остатками еды на вынос, сами же коробочки разбросаны по полу.

— Я здесь не для признания, Билли. Я здесь для оплаты, — Коул небрежно облокачивается о высокую каминную полку, которая возвышается над старинным газовым камином — элементы давно обгорели, белая пластмасса расплавилась и покрыта коричневыми пятнами.

— Я… У меня нет, — начинает Билли, но Коул восстанавливает тишину, поднимая руку, а затем нарочито беспечно проверяет свои ногти.

— Я знаю, что у тебя нет денег, чтобы заплатить то, что ты задолжал, так что я должен взять это кровью, — он произносит угрозу с таким интенсивным безразличием, что эффект его слов ещё больше охлаждает атмосферу вокруг.

Билли паникует и сползает со своего места, он размахивает руками, пока его глаза отчаянно осматривают комнату, останавливаясь сначала на окне, прежде чем он отказывается от этой идеи, а затем на жене, которая практически находится в коматозном состоянии.

— З… за… берите её, — указывает он на тело женщины, растянувшейся на расстоянии фута, и умоляет своими глазами Коула, чтобы тот увидел в ней жизнеспособный товар.

Коул трясет головой, тем самым выражая досаду, прежде чем его глаза смотрят на Грима, который всё ещё стоит в дверном проёме. Билли замечает это движение и ещё раз оценивает комнату, ища что-нибудь ещё, стоящее обмена. В его глазах светится облегчение, и он поднимает трясущуюся руку, указывая на угол комнаты и тыкая пальцем в никотиновых пятнах в том направлении.

— Его, заберите его. Делайте с ним, что хотите. Он повинуется и хорошо обучен.

Я поворачиваю голову направо, и мои глаза натыкаются на забитое тело маленького мальчика. Ему не может быть больше шести, возможно, семи лет. Трудно судить о его возрасте по положению его тела и тому, как костлявые руки обернуты вокруг его тела.