— Не советую, — доверительно, вполголоса, сообщил ему Николай.

— Почему? — удивился моряк.

— Вырежут. Закон такой — запретили курение в общественных местах и художественных произведениях.

— А в синематографе?

— И там запретили. Отовсюду режут.

— Совсем гайки завернули. Придётся отвыкать. — Лейтенант рассовал курительные принадлежности по карманам. — Спасибо.

— Не за что,— ласково ответил Николай.

Алексей, несмотря на свежий ветер и усиливающуюся качку, упрямо стоял на мостике, представляя, как он проведёт страну сквозь штормы и испытания – вот так, выпрямившись в полный рост, не отворачивая лица от встречного ветра. Правда, обзор сильно закрывала носовая трёхдюймовка, но он решил не обращать внимания на мелочи. А ещё до чешущихся ладоней хотелось забраться к корабельному прожектору и хлестнуть лучом по ночной темноте, высветить идущие с востока волны. Ну, или как там у моряков эта сторона горизонта именуется, норд там, или зюйд. Запийсало громко и выразительно вздыхал за его плечом, но Александр не обращал на страдания адъютанта никакого внимания – вырабатывал волю. У обоих.

Николай  в это время сидел в небольшой, но уютной кают-компании, не обращая внимания на мелкие бытовые неудобства и запивал бутерброды густым до черноты сладким чаем. Нежная кетовая плоть, щедро расположенная поверх изрядного слоя домашнего масла на куске той самой французской булки… Душевно заходило, организм радовался и вовсе не собирался наказывать любителя хорошо покушать морской болезнью. Поэтому на палубу «советник» поднялся поздним утром, выспавшись, был доволен жизнью, собой и окружающими. И был прав, ибо кто когда видел счастливым голодного худого типа с лихорадочным блеском глубоко запавших глаз? Прав товарищ Маркс, материя первична, а те, кто утверждает обратное, живут скучно, уныло и, как правило, не очень долго.

 Подойдя к героическому адъютанту, шёпотом поинтересовался:

— Уходил он отсюда?

— Ни, — скорбно замотал головой Зпийсало, — Тильки до ветру.

Дежурный по кораблю дипломатично отошёл на другое крыло мостика, вместе с сигнальщиком,  и Николай вежливо поинтересовался у Александра:

— Совсем охренел, твоя светлость? Сам спать не можешь, так слезь хотя бы с мостика – людям мешаешь.

— Мутит меня – признался Александр. Боюсь опозориться.

— Забей. Подсоли рюмку водки, накати, прикажи поставить стул на палубе, и любуйся морскими пейзажами. И хохла своего спать отправь, у него от служебного рвения скоро пупок развяжется.

Проводив начальника, повернулся к оживившемуся мичману:

— А что, господин мичман, в этих водах рыба ловится?

На четырнадцати узлах экономического хода ловилось плохо, но разве в рыбалке главное результат? Время пролетело незаметно.

Встречали с помпой – дорожка на причале, почётный караул, оркестр и выстроенные вдоль бортов команды на кораблях эскадры. Обнажённая сталь сабель, взятые «на караул» винтовки – красота и отдых всякой милитаристской души. Сверкали ордена, ветер трепал окладистые бороды, а встречающие определённо волновались. Нужно признать, не зря – измученный морской болезнью новый наместник был зол и жаждал крови.

Стессель наклонился к адъютанту:

— Слушай, Водяга, а ведь он на нас смотрит, как Верочка после болезни.

 Генерал зябко передёрнул плечами от воспоминаний и нехорошего предчувствия.

— Совершеннейшим образом с вами согласен, — изогнулся ротмистр в ответной реплике.

— О чём шушукаемся? — Повернулся к парочке Александр. Оба вытянулись и застыли, поедая новое начальство, как полагается, взглядами лихими и придурковатыми. Отчасти от служебного рвения, но более оттого, что иначе не умели.

— Ну-ну! — уронил через губу новый наместник и прошествовал к предоставленному экипажу. Мундиры, собравшись в кучку, двинулись следом, соблюдая уважительную дистанцию.

— Идите, господа, идите. А я тихонько, без шума и грохота, по тылам пройдусь, авось, надыбаю* что-нибудь.

Царящее в порту благодушие Николая не то чтобы поразило — скорее, подтвердило ожидания. Непонятного штатского в странной одежде никто не останавливал, в комендатуру не тащил и документов не спрашивал. На территории судоремонтного завода тоже — в распахнутые ворота и обратно шлялось множество народа, ещё один проходимец внимания не привлёк.

Спокойным шагом, внимательно рассматривая неторопливую трудовую деятельность, обходил Николай территорию, с любопытством осмотрел пустующий док, прикинул на глазок запасы материалов. Не впечатлился. С учётом опытности глазка ошибся тонн на десять-пятнадцать, не больше.  С такими запасами много не наработаешь. А ведь наверняка придётся кессоны сооружать, помнил попаданец что-то такое. Хотя, может и выкрутится Александр, взбодрит здешних военморов, не даст япам метать торпеды в упор по стоящим в праздничной иллюминации броненосцам.

Николай уже заканчивал обход территории, когда за очередной кучей мусора открылся ему вид на интереснейший объект, издалека видом и запахом напоминавший выброшенного на берег кита. Подойдя ближе, удивился ещё больше – сооружение явно разваливалось на части.

— Милейший, — окликнул белорус проходящего мимо мастерового, — это что за конструкция?

Чумазый рабочий аккуратно поставил на попа отрезок трубы, с которым шатался вокруг, изображая бурную деятельность.

— Это, барин, очередной Хрюнин прожект, скрытноподводное суднО. Морской змеёй кличут. Чтоб, значитца, к чужому кораблю споднизу подплысть, да рули с винтами и отломать. Вишь, сверху у него от носа до кормы как раз быдто ножовка по металлу  пришпандорена? Ей, значитца, и пилить.

Николай хмыкнул, и ещё раз обошёл вокруг загадочного объекта.

— А почему разваливается?

*Надыбать – найти, наткнуться (от дыбать – идти) (белорусск.уст.)

Работяга вытер лицо грязной ладонью, и стал похож на салагу-новобранца, впервые добравшегося до набора маскировочной косметики.

— Так это, значитца, из-за заклёпок всё. Вылазять, подлые. Уж наш Хрюня с энтими заклёпочниками и так, и эдак – и лаской и таской, тока не помогаеть ничего. Не успеют заклепать один борт, ан с другого уже все повылазили. Вот и лежит тут. Не везёт нашему прожектёру, опять зря придумывал.

— А что, ещё чего делали?

— Так у него почитай, кажних полгода новая идея. Хоть и выходить полное непотребство,  всякий раз в работу идёть, видно, кто-то там, — рабочий ткнул пальцем вверх, — его прикрываеть. Звиняй, господин хороший, пора мне — инженер идёть.

Инженер  был осанист и степенен, чем-то он напомнил Николаю медведя. Не бурого громилу, не разбирающего в лесу дороги, скорее гималайского, с нарядным белым пятном на груди, тоже опасного, но выращенного в цирке и оттого послушного воле дрессировщика. Хотя может и цапнуть, да. Не зря цирковые со старыми  медведями работать  не хотят – непредсказуемая зверюга, себе на уме.

— Интересуетесь?

— Да вот, не смог пройти мимо, знаете ли. Необычное зрелище!

— Наш местный самородок, Гюнтер Адольфович Хрюнинг, изобрели. Удивительно плодовитый изобретатель. Идеи всегда свежие, молодёжи нравятся. Помогает в воспитании юношества, пробуждает интерес к техническому творчеству.

— Так ведь, насколько мне известно, ничего хорошего в результате не получается?

— Не всё на свете можно измерить в штуках и рублях, господин…

— Зовите Николаем Михайловичем.

— Очень приятно! Серафим Шестикрылович Семислуев, к вашим услугам.

— Мы об изобретателе талантливом говорили…

— Ах да, конечно. Адольфович, хоть и не совсем наш, но мышление у него правильное, имперское. Где, как не здесь, на восточных рубежах  державы, оказать помощь таланту с таким мировоззрением?

С утра у Гюнтера Хрюнинга, представлявшего в Порт-Артуре интересы компании Зингер, настроение было преотличнейшее.  Укрывшись от посторонних глаз в комнате без окон, он переоделся в свой любимый мундир, затянул под подбородком ремень каски и вытянулся перед огромным, от самого пола, в рост человека, зеркалом. Окинул изображение орлиным взором и остался доволен своим видом. Покосился на висящий в красном углу портрет кайзера. Его величество смотрел одобрительно. Гюнтер взял с туалетного столика маузер – почти как настоящий, только легче. Деревянный, конечно, но отлично покрашенный. Прицелился в зазеркалье, насупил брови: