Думается, это не так, но для того, чтобы с достоверностью выявить интересующие нас реликты и отделить их от позднейших привнесений, понадобится иная методика, чем та, которой мы пользовались до сих пор. Методика сплошного обследования этно- и топонимического материала объективно показала, что хетто-лувийцы во II тысячелетии до н.э. не могли доминировать в Трое и в лучшем случае составляли здесь незначительное меньшинство. Но как это меньшинство складывалось - на этот вопрос подобная методика ответа не дает. Сейчас мы подойдем к проблеме по-иному. Мы рассмотрим отраженные в «Илиаде» троянские легендарные сюжеты, отмеченные лувийскими лингвистическими элементами, попробуем определить, может ли трактовка этих элементов в Тро-аде быть вторичной по сравнению с лувийским югом и говорить об их привнесении оттуда или, наоборот, контексты, которыми окружает их фольклорная традиция Трои, в своей архаичности сами проливают свет на раннюю историю некоторых лувийских племен до их передвижения на юг. Подчеркнем, что речь идет лишь о некоторых племенах, ибо мы, конечно, далеки от мысли выводить все лувий-ские этносы (и тем более хеттские) непосредственно из Трои.
2
На протяжении большей, части главы в центре нашего внимания будет находиться тема ливийцев в «Илиаде». Сказать, что этот народ упоминается в поэме очень часто, значит сказать очень мало. Более красноречивы следующие цифры: фригийцев «Илиада» упоминает 3 раза, карийцев, один из самых крупных и хорошо знакомых грекам народов в Малой Азии VIII в. до н.э. и позднее, - 2 раза, меонийцев - 3, мисийцев - 5, пеонийцев - 7, пафлагонцев - 4, фракийцев - 17, а ликийцев - 49 раз, т.е. больше, чем все имена других малоазийских и северобалканских этносов, кроме троянцев, вместе взятые! Если говорить о географических названиях, то Фригию Гомер вспоминает 5 раз, Фракию - 6, Меонию - 2, Карию и Мисию - ни одного раза, Пеонию - 2, название же Ликия появляется 21 раз (правда, из них 4 примера приходятся на Троянскую Ликию, о чем ниже). Опять-таки эта небольшая, далекая от Трои страна на крайнем юго-западе Анатолии по числу упоминаний превалирует над прочими областями, вместе взятыми. Ликийцы практически затмевают иные народы Малой Азии, так что о подвигах представителей последних мы в поэме почти ничего не слышим. Внимание к ликийцам как ко второму по своей значимости народу после троянцев видно по фигурирующей в разных падежах формуле «троянцы и ликийцы» (VI,77; XVI,564), а также по удивительной формуле обращения к объединенному войску, защищающему Или-он, «троянцы и ликийцы и дарданцы, бьющиеся врукопашную», произносимой 6 раз (VIII,173; XI,286; XIII,150; XV,425, 486; XVII, 184), где имя ликийцев вклинивается между двумя терминами, выступающими у Гомера своего рода обобщенным названием для всех жителей Троады. В чем причина особого отношения поэта к этому народу, когда ликийцы получают такое огромное значение по сравнению с народами вроде меонийцев и карийцев, с которыми эолийские и ионийские греки - слушатели Гомера находились в отнюдь не менее тесном общении?
Задумываясь над тем, какие пласты исторического опыта могут скрываться за гомеровскими сюжетами, отмеченными именем ликийцев, мы обнаруживаем не менее трех таких пластов, «лежащих на глубине» до полутора тысячелетий. Первый, самый очевидный слой соответствует истории взаимоотношений между малоазийскими греками I тысячелетия до н.э. и жителями лйкийского.ТВБГСтупа Анатолии. Когда Гомер говорит о текущей в Ликин р. Ксанф (11,877; V.479) или о памятнике, воздвигнутом на родине герою Сарпедону (XVI,675), он указывает тем самым реалии, с которыми мог бы ознакомиться любой современный ему грек, посетив эту область.
Второй уровень исторических ассоциаций, преломившихся в сказаниях о ликийцах, - это роль страны Lukkfl в эпоху Хеттской империи. При всей скудости достоверных данных по малоазийской тбографии того времени представляется, что локализация этой страны, игравшей в XIII в. до н.э. видную роль в событиях, связанных с Египтом, о-вом Аласией (Кипром) и Угаритом [Laroche, 1963, с. 247], в районе исторической Ликии [Garstang, Gurney, 1959, с. 76 и сл.] намного правдоподобнее, чем отождествление ее с лежащей в глубине континента и не имеющей прямого выхода к морю Ликаонией [Cornelius, 1979] (ср. [Barnett, 1975, с. 361]). Еще менее убедительны попытки поместить Лукку где-то в северо-западной части Анатолии в непосредственной близости к Троаде [Маккуин, 1983, с. 35, 37] или между ней и Хеттским царством [Goetze, 1975, с. 120]. Единственный заслуживающий внимания аргумент в пользу подобных построений был приведен Г. Оттеном, обратившим внимание на текст КВо XI,40,6, где в перечне священных рек и гор разных областей, построенном в порядке движения по часовой стрелке вокруг страны Хатти и начинающемся с востока, рекам и горам Лукки отводится почти последнее место, т.е., по мнению автора, крайний северозапад [Otten, 1961, с. 112]. Против этой гипотезы выдвигались серьезные возражения историко-географического характера (см. [Laroche, 1963; Нойман, 1980, с. 331]; особенно [Schachermeyr, 1986, с. 321 и сл.] с аргументацией в пользу отождествления Лукки с Ликией, ср. параллелизм названий KuwalpaSa в Лукке ~ КоХ0аста в Ликии и т.п.). Ничто не мешает думать, что привлеченный Оттеном список просто разомкнут в северо-западной части, как полагает Ларош (отметим со своей стороны отсутствие в этом списке гор и рек Вилусы). В то же время, как мы вскоре увидим, за отнесением святынь Лукки к северо-западу могут стоять уходящие в глубокую древность представления хеттов. Остается спорным вопрос о том, могла ли реально Ликия-Лукка оказывать значительную помощь далекой Трое в годы этнокультурных и политических катаклизмов, охвативших Восточное Средиземноморье в конце XIII в. до н.э., когда, по египетским источникам, племена лукку (ликийцы) и акайваша (ахейцы) вместе нападали на Египет.
Наконец, третий уровень мотивов, сопряженных с ликийской темой и ставящих термин Aûkioi в совершенно особое положение среди малоазийских этнонимов, определяется высокой достоверностью этимологии, трактующей название страны и народа Lukkà как наиболее архаичную форму обозначения для всего ^увийского региона в Анатолии, по сравнению с засвидетельствованной в кли-нопйсных текстах формой Luwija с вариантом, при выпадении и\ Luija [Laroche, 1963а, с. 79] (ср. [Meriggi, 1957, с. 194; Goetze, 1957, с. 181]). В этой гипотезе Ларош указывал на ослабление и спиран-тизацию индоевропейских заднеязычных в лувийском: хет. kimmara «сельская местность» ~ лув. immara; хет. keSSar «рука» < и.-е. g’hesr-~ лув. iSSari; хет. рагки «высокий» < и.-е. bherg’h ~ лув. parra/i; хет. tekan «земля» < и.-е. dheg’hôm - лув. tijami. Предполагается, что полное исчезновение заднеязычных, отмечаемое в этих примерах Лароша, может быть обусловлено как позицией по соседству с палатальным гласным eli, так отчасти и качеством выпадающих заднеязычных, восходящих в ряде случаев к индоевропейскому палатальному придыхательному g'h (см. [Ivanov, 1965, с. 131 и сл.]). Но сама по себе спирантизация имеет в лувийском более общий характер [Сор, 1971] (ср. хет. Sakna-tiakkar- - лув. Sahhan- «грязь»; хет. nakkes — лув. nahhuwa «заботиться»). В этом контексте имя народа и страны Lukkd, также вариант Lukki из аккадского клинописного письма в египетском дипломатическом архиве из Тель-Амарны (первая половина XIV в. до н.э.) [Bryce, 1974, с. 396; Нойман, 1980, с. 330], часто сближаемое с хет. lukka-, лув. luha-«свет», может рассматриваться как исходная форма лув. Lu(w)ija, особенно если по аналогии с дублетами вроде Wilufa/Wiluiija, Arzawa/Arzawija предположить в аккадской передаче Lukki вариант Lukkija. Тогда полное исчезновение велярного легко объясняется его палатализацией перед /, как в вышеприведенных примерах Лароша. Вероятно, переходную форму между Lukkija и Luwija сохранило зафиксированное в лувийской иероглифике личное имя (видимо, первоначально этникон) Lu-hi(-a) [Гиндин, 1967, с. 101].
