-Теперь Богдан мне ещё и обязан будет,- продолжил Годунов.
-Жди, дождешься благодарности от людей, за добро зело и платят. Солью едкой в добрые глаза.
-Не скажи,- ухмыльнулся Годунов.- Когда государь Иван Васильевич на царевича Ивана прогневался за супружницу, на него замахнулся, я его посох перехватил. Так он меня им же и бил нещадно, чуть голову не расколол. Царевич за меня вступился, на руке его повис- зачем де верного слугу обижаешь! Тот его отпихнул. Иван ударился лбом об стенку и помер. Думал, царь меня четвертует, а он за смелость мою, за то что за сына его встал, возвысил. Да-а, великий был царь, Иван Васильевич.
-Ага, токмо, помнится, за спиной ты государя лишь поносил.
-Не поносил, а подвергал сомнению чрезмерные его...деяния. И всегда честно об том говорил ему в лицо.
-Не ври, братец.
Годунов опустил глаза, замешкался.
- Ладно. О Дмитрии. Вернее, о новом государе всея Руси Федоре Ивановиче. Что, ежели он немощный и болезный, завтра помрет? Кому ты пустая баба будешь нужна?
-Думаю об том,- ответила после некоторого молчания царица.- Царевич Дмитрий -незаконнорожденный. Он нам не помеха. Надобно ещё, чтоб Федор указом запретил духовникам упоминать его имя при богослужении. Нет Дмитрия и ладно, пусть народ вообще о нём забудет.
-Так -то оно так. Но недруги наши на всё ужо готовы. Я получил донесение, что князья Воротынские, Шуйские и Голицыны хотят меня позвать на пирушку и отравить. Говорят, позовет меня на нее Иван Мстиславский.
-Иван Федорович? Ему то что надобно, старому псу?
-Как что? Сказал же тебе про Иришку Мстиславскую. Помру я, ты без защиты останешься. Жива пока я жив. Юрьев не в счет, первым сбежит. Ирку на царство желают, вот чего! Ну, что же посоветуешь, сестрица? За твой ум тебя ценю.
-Соглашайся на пирушку, вестимо.
-Для чего же?
-Откажешься, еще чего удумают. Мы неблазников их же злодейством и прихлопнем, -сказала задумчиво царица Ирина.-Кто тебе весть принес?
-Ну-у,-замялся боярин. На самом деле, он не особо доверял и Ирине, но другого выхода не было, сказал. - Мальчонка один, что при постели Ивана Петровича Шуйского, разговор подслушал. Он родичу, тот моим людишкам нашептал. Племянник Василия Губова, бывшего царского стряпчего. Помнишь такого?
-А то! Дружок твой закадычный, вы с ним за Малютой гонялись. Жив он что ли?
-Кто ж знает. Ужо, почитай, лет десять не видал. Где-то под Клином в своих деревеньках тогда обретался. Один я, никому верить нельзя. Кругом недруги.
-Вот и верни в Москву Василия, коли здоров. С ним ловчее будет дело провернуть.
-Чего задумала-то?
-Завтра, братец, завтра, нужно всё крепко в уме связать.
Ирина подошла к окну. На Иване Великом и на башне Чудова монастыря чернецы перебирали веревки колоколов, готовясь зазвонить к вечерне. На оконный выступ села большая чайка с Москвы-реки. Была она потрепана и грязна, словно её драли кошки, испуганно вращала нахохленной головой. Птица пыталась усидеть на выступе, но все время срывалась с него, оставляя на белом камне следы от когтей. Вновь подлетала и опять падала. Когда всё же умастилась, царица постучала пальцем по мутному стеклу. Чайка, несколько раз ударив по нему крыльями, взмыла в темнеющее небо. "Птица- плохая примета, тем более такая,- подумала Ирина.- Вот и я сижу на краю обрыва и в любую минуту могу сорваться. Но хватит ли сил ещё подняться в небо или сразу головой об землю?" Царица тяжело вздохнула и несколько раз перекрестилась.
Старые приятели
Бывший стряпчий государя Василий Васильевич Губов жил в своей деревеньке Красная на берегу реки Сестры в полной праздности и без особых забот. Царь, отпуская его со службы, пожаловал ему четыре деревни с парой сотен крестьян, заливные луга, неплохое кормление от клинского земства и аж 5 тысяч рублей. Пожаловал за "крепкую преданность" и геройство при штурме Вейсейштейна в Ливонии. Губов, приставленный государем к дворовому воеводе Григорию Лукьяновичу Скуратову, отбил тогда раненого Малюту от шведов, на руках вынес из боя. Но опричный воевода истек кровью и помер, а самому Губову ливонцы тогда отстрелили из мушкета два пальца на деснице. И Василий кинулся государю в ноги- отпусти с миром на покой. Тот готовился к очередной женитьбе, был весел и добр, а потому согласился. Однако у Губова была и другая причина оставить государя- после того странного сговора на волжском острове, он не мог смотреть ему в глаза, считал себя изменником. Потому при первом случае и упросил отправить на войну. Очень боялся, что заговорит Федька Басманов, когда всё их семейство угодило в опалу. Басмановых обвинили в том, что они якобы вместе с архиепископом Пименом готовили переход Новгорода и Пскова к королю Сигизмунду Августу. Но не заговорил Федор. То ли не успел, то ли забыл всё от страха. Говорят, он даже своего отца зарезал, когда ему посулили прощение, если он убьет родича.
Широкие ржаные и льняные поля Губова были хорошо возделаны, луга чисто скошены. На них стояли многочисленные пасеки и по осени мёд везли в больших бочках в Москву. Отправляли и набитые за лето шкуры зверей, копченую и вяленую рыбу. Даже Юрьевым днем никто из крестьян от него не уходил. А смерды из соседних деревень, просились на работу.
У Василия был просторный дом на самом берегу, выстроенный в немецком стиле, как когда-то у князя Владимира Старицкого в Воробьёве. Жена его Елена- дочь местного воеводы Ивана Михайловича Куликова, родила двух сыновей-близнецов и преставилась от водянки. С тех пор так больше и не нашел ей замены. Впрочем, и не искал. Летом ловил стерлядь и пучеглазых бершей с рыбаками, ставил для забавы в лесу сетки на птиц, охотился на кабанов и медведей. Однажды косолапый его здорово подрал и у Василия на шее появилась отметина в виде трех выпуклых шрамов. Зимой помогал мужикам править плуги, косы, льняные мялки и ровницы.
Мальчики- Михаил и Иван подрастали, им шел уже 15 год, и он готовился пристроить их жильцами к влиятельным боярам. К Шуйским или Глинским, тем более что у Шуйских уже служил его племянник Федька Зимин.
Когда государь Иван Васильевич умер, Губов не поехал в Москву на похороны, даже мертвому царю было стыдно смотреть в лицо. Да, государь натворил немало черных дел, но Василий нарушил клятву верности. С той тайной встречи на Волге избегал общения с Борисом Годуновым, но выполнил обещанное- замолвил за него доброе слово перед государем. С Малютой тоже старался не видеться, а когда все же встречались, скорее уходил. Ну а на войне забылось всё прежнее. Скуратов оказался славным воеводой. Берег стрельцов, никогда не посылал их по-пустому на смерть. Не делил перед боем на опричных и простых, первым с саблей бросался на шведов и ляхов, не укрываясь за чужими спинами. Как в нём уживались коварство, хитрость, жадность, злоба в обычной жизни с честностью и порядочностью на войне, Василий не понимал. И не раздумывая, рискуя своей жизнью, бросился к раненому Малюте, вынес от стен ливонской крепости. А после даже всплакнул на панихиде в Архангельском соборе- тело сопровождать в Москву поручили ему.
На высоком берегу Сестры, за амбарами, Михаил и Иван метали ножи в деревянный круг, обтянутой козьей шкурой. Оба были в простых, холщовых рубахах с короткими рукавами, утянутых конопляными веревками, и желтых сафьяновых сапожках с отворотами. Когда они попадали в центр круга, отец одобрительно трепал их густые соломенные шевелюры. Если промахивались или нож бился об мишень рукояткой, брал сыновей за кисти, вместе с ними примеривался и крикнув "хоп!", кидал клинок. Как правило, нож вонзался прямо в середину круга. "А правда, у меня лучшее получается, батюшка?- заглядывал Василию в глаза, остро любящий похвалу, Иван. "Может, у тебя и лучшее выходит,-отвечал за отца Михаил,- да я метчее. Ха-ха". "Нет, я проворнее!"-топал ногой Иван и готов был с досады расплакаться. "Не ссорьтесь, братья,- говорил Губов.- Вам еще по жизни долго вместе идти, а вы по пустякам цепляетесь".
