— Да, мистер Пинскер, что за дело? — ответил Лайзик по-английски — тоже не лыком шиты, в школе учимся как-никак.

— Ага, ты меня знаешь. Вот и хорошо. Слушай, хочешь заработать полтинник?

— А что для этого я должен сделать? — осторожно поинтересовался Лайзик. Пятьдесят центов — деньги немалые, но точность в делах необходима.

— А вот видишь ящик? — Сидней ткнул носом своего оранжевого ботинка в деревянный ящик с инструментами. — Не бойся, он не тяжёлый. Так вот, если ты доставишь его по этому адресу к шести часам, я дам тебе полтинник. — Сидней подал Лайзику бумажку с адресом. — Кому? Мне, я туда приду тоже к шести часам. Понял? Это недалеко, на Второй авеню. Только не при с главного входа, обойди вокруг, с переулочка.

И Ларри, то есть Лайзик, согласился. Потом, спустя много лет, он размышлял над этим случаем, определившим, как он считал, пути его жизни. А если бы он не согласился? Потекла бы его жизнь по другому руслу? Стал бы он зубным врачом, как хотели родители? Что заставляет нас принимать те или иные решения? Ведь будь на его месте, скажем, Мотл с третьего этажа или сосед по парте Берк, они бы никогда не согласились. Ввязываться в какую-то историю с незнакомым, подозрительным человеком… нет уж, не нужно полтинника и даже доллара не нужно. А вот он, Ларри, согласился. Значит уже тогда было в его характере нечто такое, что влекло его к риску, к неизвестности, к новым путям…

Ящик оказался довольно тяжёлым: он был набит всякими материалами и инструментами — рулонами проводов, молотками, отвертками, плоскогубцами и тому подобным железом, и всё это, кстати сказать, никак не вязалось со щёгольской внешностью мистера Сиднея Пинскера. В том-то и было всё дело, как потом догадался Лайзик: до начала работы мистер Пинскер ходил по каким-то местам, где ящик с рабочими инструментами мог только скомпрометировать его, как компрометируют нувориша старые бедные родители.

По адресу, указанному в бумажке, оказался театр. Помня наставление Сиднея, Лайзик не пошёл с главного входа, а обогнул здание и вошёл с переулка. В дверях никого не было, он проследовал по коридору, потом — через какой-то заваленный хламом зал, потом некоторое время петлял по переходам и вдруг оказался на сцене. Правда, мальчик с трудом различал рампу, зал, кулисы: всё тонуло в полумраке, горела одна-единственная лампочка.

Лайзик ещё долго бродил по закоулкам вокруг сцены, попадая в новые помещения. Потом стал натыкаться на людей, которые, впрочем, не обращали на него внимания. В конце концов он налетел на Сиднея.

— Где тебя носит? Я полчаса ищу, весь театр обошёл. Давай ящик.

Получив свои инструменты, Сидней смягчился:

— Интересно здесь, да? Хочешь, я тебе реквизит покажу?

Что такое «реквизит», Лайзик не знал, но тут же согласился и позже не пожалел. Каких чудес он там насмотрелся! И средневековые мечи, и подвешенное на канате солнце, и деревья всех видов, и парусный корабль, и фанерная стена дома, и карета, и морские волны, и…

— Ладно, ты здесь погуляй, а мне работать надо, — сказал Сидней и ушёл, так и не вспомнив про обещанный полтинник. А Лайзик остался и бродил, бродил по театру, пока не начался спектакль, а тогда уж уходить было совсем глупо. Он пристроился за кулисами, спрятавшись за изображением райского сада так, что артисты на сцене видны ему были сбоку и несколько со спины, и действительно чувствовал себя в раю. Или в сказке. Его занимали даже не столько события на сцене, сколько вся закулисная жизнь театра, вся эта беготня, спешка, смена декораций, сдержанная ругань, суфлёр в будке… и конечно, актёры. Особенно актрисы. В своих открытых, прозрачных платьях, с голыми ногами, приклеенными ресницами и нарумяненными щеками, они походили на… Лайзик даже не знал, с чем это сравнить.

В тот вечер он досмотрел спектакль до конца, домой пришёл поздно. Ему здорово влетело от родителей, но он стойко перенёс слёзы матери и затрещину от отца, обещал «никогда больше», поскорее улегся в кровать и всю ночь видел летающих по воздуху актрис с длинными ресницами и голыми ногами.

На следующий день, вернувшись из школы, мальчик не пошёл домой, а отыскал в доме напротив квартиру мистера Пинскера. Тот оказался у себя. Лайзика он встретил недовольным ворчанием:

— А, за полтинником пришёл.

— Не надо полтинника, мистер Пинскер. Я могу сегодня опять принести ящик в театр, хотите?

Так завязалась эта неравная дружба. Несколько раз в неделю Лайзик приносил в театр ящик с инструментами и, спрятавшись за кулисами, оставался на спектакль. В течение зимы он пересмотрел весь репертуар, а некоторые спектакли — по три-четыре раза. И трудно было сказать, что нравилось ему больше — спектакли или сама театральная жизнь. Он любил наблюдать за актёрами, когда они, заметно волнуясь, готовились к выходу на сцену; у него захватывало дух, как будто он сам должен сейчас появиться перед публикой.

Между тем Пинскер гонял его, как хотел, — сбегай туда, подержи то, подай это… Считалось, что таким образом Лайзик учится профессии электромонтёра. За кулисами к нему начали привыкать и называли «бойчик». Актёры, случалось, посылали его за сигаретами, а актрисы улыбались и трепали по щеке. Однажды он нарвался на мистера Кранца, продюсера и грозу театра.

— Это ещё кто? — рявкнул мистер Кранц, ткнув пальцем в Лайзика.

— Мой подручный, мистер Кранц. Его зовут… Ларри, он помогает мне. — Сидней был явно перепуган.

— Только не рассчитывай, что я буду ему платить. Понял? Тебе помогает, ты и плати.

Пинскер и не думал платить Лайзику, даже того обещанного полтинника так и не отдал, хотя нагружал его всё больше и больше. Он брал «бойчика» с собой наверх, к софитам и прожекторам, и тот помогал ему ворочать и крепить там огромные неуклюжие приборы. И вот однажды…

Счастливые и несчастные случаи играли большую роль на всех этапах жизненного пути Ларри. Разве встреча с Пинскером не была таким счастливым случаем? А тут, на генеральной репетиции комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь», произошёл счастливый для Лайзика несчастный случай: сорвался софит, только что установленный Линекером. Если бы софит упал, то наверняка убил или искалечил стоявшую под ним актрису. Но в последнее мгновение находившийся поблизости Лайзик закричал и вцепился в прибор обеими руками. Софит все равно рухнул, но за ту секунду, пока Лайзик удерживал его на вытянутых руках, актриса успела отскочить в сторону.

Боже, что произошло с мистером Кранцем! Он орал как бешеный, топал ногами, ругал Линекера последними словами, обнимал актрису, как будто не её спасли, а она спасла мистера Кранца от смерти. Финал этой бурной сцены был таким: Кранц вытолкал Линекера вон пинками под зад — в буквальном смысле! — а Лайзику сказал в присутствии всей труппы:

— Ты, бойчик… как тебя? Ларри? Вот ты и будешь работать вместо этого болвана. Понял? — И своему ассистенту: — Зарплату ему начислять с сегодняшнего дня.

Так началась карьера Лайзика в театре, а точнее — в шоу-бизнесе. К этому времени отношения с родителями накалились до предела: мать беспрерывно рыдала и причитала над ним, как над покойником, а отец обзывал его «ганефом» и осыпал оплеухами. Они требовали, чтобы он прекратил ходить по вечерам «в этот вертеп», где можно научиться только гадостям. Без малейших колебаний Лайзик (его уже звали Ларри) ушёл из дома. Теперь он был независимым, состоятельным человеком, зарабатывал больше, чем отец, таскавший целыми днями мешки на складе. Из школы он тоже ушёл — что там делать, только время терять… Профессией осветителя Ларри овладел довольно быстро, но к этому времени уже точно знал, чего хочет в жизни: свою антрепризу, ни больше ни меньше.

Ларри чувствовал, что Нина звонит, чтобы не только справиться о его здоровье, но и сказать ещё что-то. И верно:

— Я хочу спросить тебя: ты что делаешь в ближайшее воскресенье? Вечером, часов в пять? А то, может, приедешь к нам на обед? Мы будем отмечать Алисин день рождения. Да, четыре года. Летит время. Так вот, она попросила, чтобы на день рождения к ней пришли: её подруга из детского сада Карла, кошка Сви, дедушка и бабушка. Что ей сказать — ты придёшь?