Игорь Николаевич показывает на стул и спрашивает, как по-китайски стул.

— Ицзы, — отвечает Ира.

— Стул — ицзы, — уверенно повторяет шестилетняя Галя — старшая внучка Пау Ти-сана.

— А как, дети, по-китайски мама?

— Так и будет — мама. Наша мама и по-русски и по-китайски — мама.

Мамы нет дома. Элеонора Константиновна — врач. В эти часы она обычно на работе. Урок китайского языка продолжается. Игорь Николаевич переводит свой взгляд на стол.

— Чжоцзы, — хором отвечают девочки.

Над тем, что по-китайски обозначается словом «чжоцзы», а по-русски — стол, висит портрет родоначальника семьи.

Сибирякову близок образ мужественного воина революции Пау. Ти-сана. Игорь Николаевич служил на Тихоокеанском флоте, участвовал в освобождении Южного Сахалина. А потом в Самарканде встретил девушку с непривычно звучащей фамилией — Пау Ти-сан. Эта девушка стала его женой.

Вечером, после обхода больных, вернулась домой Элеонора Константиновна. Как она похожа на отца! Те же черты лица, те же черные глаза, тот же волевой проникновенный взгляд.

Отца она совсем не помнит и никаких подробностей о его боевой деятельности сообщить нам не смогла. Элеонора Константиновна знает только, что Пау Ти-сан родился в 1887 году в Мукдене, ребенком был увезен русским генералом на Кавказ. Учился в тифлисской гимназии. Уехал в Петроград. Там встретил революцию, там начал бороться за победу Советской власти. Потом попал во Владикавказ, стал командиром китайского батальона. Там, во Владикавказе, он женился на Евгении Макаровне Балаевой — матери Элеоноры Константиновны.

Евгения Макаровна живет вместе с дочерью, но, как и дочь, о боевой деятельности Пау Ти-сана смогла рассказать немного. Она знает только то, что происходило на ее глазах. В 1922 году его направили в Самарканд на борьбу с басмачами. Два года воевал он с ними. А потом уехал по вызову в Москву, затем в Китай. Там, по сведениям, дошедшим до семьи, Пау Ти-сан погиб, сражаясь за свободу и счастье своей родной страны.

Семья героя получала от Советского государства пенсию. Жили все годы в Самарканде, но после замужества Элеоноры Константиновны покинули насиженные места.

— Военные моряки — народ непоседливый, — говорит, улыбаясь, Элеонора Константиновна. — Мы много с мужем разъезжаем. Помню, во время одного из таких переездов, где-то между Новосибирском и Омском, когда наш поезд стоял на станции одну или две минуты и я выглянула из окна вагона, какой-то седой полковник сказал мне с платформы:

— Вы очень похожи на человека, которого я когда-то знал как одного из храбрейших людей в Красной Армии. Его звали Пау Ти-сан. Не дочь ли вы его?

Я едва успела произнести «да», как поезд тронулся. Свою фамилию полковник не успел назвать… Да и не в фамилии дело. Главное, что благодарные советские люди вспоминают добрым словом моего отца.

Мы с интересом записываем все, что слышим о Пау Ти-сане, и все-таки остаемся неудовлетворенными.

Допытываемся у Элеоноры Константиновны:

— Может быть, у вас какие-нибудь документы отца сохранились?

Она отрицательно качает головой.

— Все документы, какие были дома, мама, когда решался вопрос о пенсии, передала в Самаркандский отдел социального обеспечения.

— И они там остались?

— Да. С окончанием срока пенсионного обеспечения все осталось там в моем личном деле.

— А что же там было?

— Разные документы, которые подтверждали мое право на получение пенсии за отца. Всякие его мандаты, удостоверения, приказы о награждениях, о переводах по службе, аттестации…

Это важно. Это чрезвычайно важно. Вернувшись в Москву, мы посылаем срочный запрос в Самарканд. Просим руководителей городского отдела социального обеспечения сообщить, могут ли они переслать пенсионное дело Элеоноры Константиновны Пау Ти-сан в Москву, в Министерство социального обеспечения РСФСР, с тем чтобы можно было здесь с ним ознакомиться.

Приходит неутешительный ответ. Единственное, что можно заключить из него: пенсионного дела Э. К. Пау Ти-сан в Самаркандском горсобесе не имеется.

Ясно, что «дело» куда-то передано, и еще ясно, что рассчитывать на помощь работников горсобеса не приходится. Надо ехать в Самарканд, надо самим на месте все выяснить.

Около четырех часов стремительного полета на «ТУ-104» от Москвы до Ташкента, еще час в воздухе на другом самолете — и мы в Самарканде.

Нет, он не обманул наших ожиданий, этот удивительный город, где древность и сегодняшний день прихотливо переплетаются между собой, точно многоцветный узор восточного ковра.

Самаркандское «дело» мы нашли не в городском а в областном отделе социального обеспечения. Папка, хранящаяся в скромном учреждении, оказалась для нас действительно драгоценной находкой. Ни в одном архиве страны (а мы побывали в десятках) не было таких богатств. Самаркандские документы помогли нам утвердить то, что оставалось гадательным, и внести ясность там, где ясности не было. Они раскрывали неизвестные страницы жизни Пау Ти-сана.

Одно из удостоверений, хранящихся в папке, гласило:

РСФСР

Штаб Кавказской армии труда

Административное управл.

Отделение Инспект.

1 октября 1920 г.

№ 7852/под.

гор. Грозный

Удостоверение

Предъявителю сего Командиру 10-го Восточно-Интернационального батальона ПАУ-ТИСАНУ, следующему с тремя китайцами в Прохладную через Владикавказ, разрешается проезд в штабных вагонах.

Что подписью и приложением печати удостоверяется.

Здесь все было интересно: и то, что китайское подразделение Пау Ти-сана, сведенное в Астрахани в роту, впоследствии, как свидетельствовало об этом удостоверение, было снова развернуто в батальон, названный «10-м Восточно-Интернациональным», и то, что этот батальон, судя по той же маленькой бумажке, находился в составе Кавказской армии труда.

Кавказская армия труда была особенной. Она состояла из бойцов, которых с одинаковым правом можно назвать рабочими. Пожар гражданской войны еще полыхал, интервенты готовили новые удары, а красноармейцы, не выпуская винтовок из рук, уже брались за мирный труд, за восстановление разрушенного.

В эту невиданную в мире армию, оружием которой были одновременно и меч и молот, входили, если судить по найденному в Самарканде удостоверению, и китайские бойцы. Что же они делали в Грозном? Чем занимались?

…Под крылом самолета промелькнули и скрылись пески Средней Азии, серо-зеленая гладь Аральского моря, многоводный поток Волги, излучины Дона. Потом в горизонт вписали свои очертания могучие хребты Кавказа, а внизу густым лесом поднялись бесчисленные нефтяные вышки, заводские трубы, огромные, как мастодонты, резервуары, сложные металлические конструкции. То был Грозный.

Пилот повел машину на посадку.

Мы снова в городе на Сунже, в том самом городе, где китайские бойцы так хорошо воевали во время стодневных боев в 1918 году и где, как указывал найденный документ, работали трудармейцами в 1920 году.

О Кавказской армии труда сведения имелись. О ней можно было узнать из материалов, собранных в краеведческом музее, из старых газет, из исторической литературы. Однако о китайских трудармейцах раздобыть сведения не удавалось.

Правда, работа была не впустую. Блокноты пополнялись записями. И с каждой новой строчкой становилось все более понятно, какое громадное значение для страны имели действия трудовой армии именно в Грозном. Без преувеличения можно сказать, что из всех фронтов того времени Грозненский трудовой фронт был одним из самых важных[19].

Нефть называют кровью земли. Извлеченная из недр, она становится кровью двигателей. Без нее разваливается экономика страны, обрекаются на поражение армии.

Молодая Советская республика в течение многих месяцев подвергалась нефтяной блокаде. Два основных нефтяных района — Баку и Грозный — были отрезаны от страны. Останавливались автомашины, песок заметал на аэродромах самолеты, не могли выходить в плавание суда. Каждый литр горючего расценивался на вес золота.