Я мчусь к уже бывшему зданию нашего заведения с ноющей надеждой внутри.
Пусть он будет жив…
Прошу…
Умоляю…
Мышцы сопротивляются такому долгому бегу. Сердце грозится выскочить из груди, а легкие нещадно болят. Дыхание вырывается болезненными прерывистыми вздохами. А глаза… Глаза щиплет, словно в них песка насыпали, но плакать… Плакать сейчас глупо, соленой водой несчастью не поможешь. Влагой любимого не спасешь.
Пешеходный переход. Гудящие недовольные водители, скрип тормозов и воистину могучий русский мат во всей его красе раздается мне вслед. Плевать… Мне на все плевать, только вперед, без тормозов.
Там он… нуждающийся, любимый, единственный.
Там он… половинка души моей, жизнь моя, боль моя, кровь моя.
Там он… сон мой, грезы мои, слезы мои.
Там он… тот, без которого я разучился дышать, без которого не хочу жить, без которого я — уже не я.
Спотыкаюсь и падаю, тормозя ладонями о грязный влажный асфальт. Свежие ссадины начинают кровить и противно жечь, а мне плевать. Меня не остановит даже боль. Она не замедлит, не украдет у меня и пары минут, таких драгоценных, жизненно важных. Обтираю небрежно ладони о светлые джинсы, оставляя грязные кровяные разводы на бедрах, и вперед… дальше, еще ближе.
Не хочу думать о том, что один из погибших — брюнет, который по описаниям идеально подходит к типажности Ромы. Не хочу, но не могу запретить страшным, кровавым, убивающим меня медленно, но верно, мыслям, заполнять мой мозг, словно кислота, прожигать в нем зияющие дыры.
Он не посмеет… так со мной поступить. Нет…
Он не посмеет… бросить меня одного, одинокого в этом гребанном мире, ведь без него он не нужен мне. Нет…
Он не посмеет… бросить Майю, она ведь как дочь ему, пусть и не кровно родная. Нет…
Он не посмеет…
Еще один поворот, и я буду на месте. Уже отсюда слышен вой сирен скорой помощи… Страшно. Жутко. Дико. Эмоции, как отвратительно смешанный коктейль из несовместимых составляющих, травят меня. Но это неподконтрольно. Это подсознательно.
Куча носилок. Кто-то плачет, кто-то звонит, а кто-то лежит, уже никогда не познающий радости жизни. Бездыханно. Недвижимо.
Копна смоляных волос, черных, как вороново крыло, рассыпана по грязно-белой ткани носилок. Руки с легким загаром безвольно свисают с краев. Нет… Нет-нет-нет!!!!!!!! Рома… Сердце замирает, пропуская удар за ударом. Дыхание сковывающимся ужасом застревает в груди до боли. Шок, невероятный, всеобъемлющий. Нет… Нет! Не может такого быть… Его штаны изорваны, ноги окровавлены, обуви попросту нет… Рома…
Рвусь через толпу, глаза сфокусированы на одной единственной точке. Шальные. Дикие. Распихиваю бесцеремонно, отталкиваю медперсонал, что был поблизости. Дайте доступ к нему немедленно! Я должен убедиться в том, что нить жизни моей на этой земле еще не оборвана, ведь без него не станет меня. Тупо не станет. Это уже давно больше чем любовь, больше чем зависимость и привычка, больше привязанности, больше даже чем родственная, кровная связь. Мы срослись душами, впитали запах друг друга, проникли под кожу, мы давно внутривенно употребляем друг друга. Наркоманы, вечно подсевшие на глубокие чувства. Не отпускающие. Убийственно прекрасные в своей яркой палитре цветов, ласк и эмоций.
Кто же я без него? Никто.
Как же я без него? Никак.
Внутри без него станет пусто,
А жизнь превратится в пустяк.
Рывком к нему. Последняя преграда в виде полноватой женщины бальзаковского возраста. Стараясь быть аккуратнее, вежливее, терпимее, отодвигаю ее и бледный, испуганный, отчаявшийся опускаю взгляд на того, кто так дорог мне. На того, кто лежит с виду бездыханно, лишь тонкая стальная игла торчит из его вены, лишь она пока доказательство того, что он жив.
— Молодой человек, немедленно отойдите от пострадавшего!
— Нет, — твердо, хоть и надрывно отвечаю. Провожу осторожно, бережно пальцами по его щеке, стираю с нее пыль и грязь. Глажу по сбившимся волосам.
— Кто вы ему? Родственник?
— Да, — на автомате, словно из вакуума вырывается. Теплый… живой…
— Брат?
— Нет, я его, можно сказать, муж. Что с ним? — не поворачиваясь к ней, спрашиваю.
— Вероятнее всего сотрясение, скорее всего, переломана пара ребер, без рентгена и обследования сказать сложно, — начинает та не слишком довольно отвечать.
— Он ведь выживет? — перебиваю.
— Конечно, глупый вопрос, мужчина. Он, можно сказать, всего парой царапин отделался. Вы едете с ним?
— Глупый вопрос, женщина, — в тон ей отвечаю, довольно холодно. С болью слежу, как помещают его каталку в машину скорой помощи, и сам залезаю. Беру его руку. Грязную, теплую. Подношу к губам и, прикрыв глаза, тихо радуюсь, что он жив.
…
— Жень, тебе нужно поспать и поесть нормально, — кофейные глаза лучатся нежностью. Горячая крепкая ладонь сжимает мою руку.
— Посплю и поем, когда ты дома окажешься, — бурчу недовольно и утыкаюсь снова в его шею. Осторожно.
— Я Майю попрошу, чтобы она тебя воспитала получше. Уж она-то умеет, — улыбка, полная любви на потрескавшихся губах.
— Ты хоть можешь себе представить, что я пережил, пока бежал к тебе тогда? Я умер изнутри сотни раз. Меня словно расчленили. Выпотрошили. Разрезали, вскрыли грудную клетку и солью с песком посыпали.
— Прости…
— Нет, дослушай меня, Рома, — прикладываю ладонь к его рту, получая поцелуй в линию жизни. — У меня сердце разрывалось на части, кровь леденела в жилах, словно часть души отрезали тупым неровным ножом. Да у меня все вокруг черно-белым резко стало. Я ни дороги не видел, ни пешеходов, ни машин. Никого. Ничего. Я так боялся потерять тебя, я и сейчас боюсь, я просто не переживу такое еще раз, — в конце я перехожу на шепот. Надрывный, хриплый, полный боли.
Что бы ни говорил я, как бы ни пытался описать силу разрывавших меня эмоций, весь ужас и панический страх потери, я все равно не смогу объяснить. Не сумею. Мне банально не хватит красноречия. Хотя я подозреваю, что, даже имея его, я не выразил бы всю глубину моей беспросветной бездны отчаяния в тот момент. На то она и бездна…
— Жень, родной, прости, — теплые, такие любимые и обожаемые мной губы успокаивающе целуют. Виски, брови, веки. Снимают с уголков соленые слезы, что все же вырвались из глаз. Я все же даю слабину… С ним можно. С ним можно все…
— Не пугай так меня больше, я слишком сильно люблю тебя, чтобы смочь жить на этой земле без тебя…
Меня затыкают поцелуем. Разумно и действенно, только вот шипение оттого, что я уткнулся в его сломанное ребро, отрезвило меня быстро.
— Ой, прости, — виновато улыбаюсь, а тот заливается хриплым смехом.
— Все, пошел отсюда, быстро! Ты скоро станешь как привидение, и так вон круги под глазами синющие. Раньше завтрашнего утра даже не смей появляться, понял?
— Понял-понял, приснишься мне?
— Приснюсь, а когда выпишусь, то не выпущу из квартиры, да что там… из постели несколько десятков лет.
— Договорились, — улыбаюсь и, встав, потягиваюсь затекшими конечностями.
— Люблю тебя, золотой.
— И я люблю тебя, мой кофейный.
