— А! А! А!.. — гортанно вопили они. Один за другим самоеды начали кружиться вокруг костра, как и Ного, потеряв всякий страх.

Ветер между тем менялся, и пламя костра стало загибаться в другую сторону. Но плясавшим вокруг костра импровизированный танец жителям становища казалось, что это приказал огню сделать потрясавший бубном тадибей.

И когда пламя переметнулось на другую сторону костра, они торжественно завыли.

Продолжая свою дикую пляску, Ного с каждым кругом стал приближаться к дрожавшим в предчувствии неизбежной смерти оленям.

Когда седьмой круг был завершон, Ного поклонился животным в ноги и поцеловал каждого оленя в морду. И, следуя примеру тадибея, пян-хазово кружились вереницей вокруг жертвенных оленей, кланялись им в ноги и целовали в испуганные морды.

Когда все кончили целовать оленей, Ного с помощью Леру — старейшего в становище — стал затягивать на шее оленей ременный аркан.

Олени судорожно бились, поводя вылезавшими из орбит глазами; с их прокушенных розовых языков текла густая красная кровь… Однако Ного и Леру были неумолимы; их не трогал предсмертный крик задыхавшихся жертв. И задушенные олени друг за другом падали к подножью деревянных, с мрачными лицами сядаев.

Когда все олени были задушены, Ного вырезал у них сердца и положил около сядаев на шкуры песцов. Лесные люди стали жадно есть дымящееся мясо, пить горячую кровь и угощать мясом и кровью полуистлевших деревянных богов…

Несмотря на жертвоприношение, чума продолжала свирепствовать. Спустя некоторое время в становище пришли вести о падеже оленей у оленевода Сайты, кочевавшего недалеко от реки Выдр. Потом поползли зловещие слухи о падеже оленей на Беличьей реке, тундре Хоттовы и озерах Солнце-рыбы.

С каждым днем все больше приходило в становище волнующих слухов о быстро разраставшейся жадности чумы. Падеж оленей шел вдоль берегов Пура, и напрасно оленьи пастухи и оленеводы старались спасти стада, угоняя их дальше в безлесные тундры. Везде настигала оленей разъярившаяся чума…

И в середине Хорай-иры, Лебяжьего месяца, в становище Гагары собралось около двух десятков семейств оленеводов, у которых чума пожрала всех оленей. Исполняя священный закон гостеприимства, жители становища безуспешно старались прокормить пришельцев. Сетей и гимог[17]) в становище было в обрез. Пришлось плести из ивовых прутьев новые гимги и из ивовой коры, за неимением мережи, — сети. Вторично было совершено жертвоприношение, но все было напрасно.

Белка перекочевала из лесов к реке Тром-югнау. Уходил обратно в океан вонзь. Все меньше сырков и максунов попадало в гимги и сети. Все чаще приезжали с рыбной ловли мужчины с добычей, не закрывавшей даже дна обласа. Все ближе к становищу Гагары подкрадывался верный спутник чумы — голод…

Ямру решил не дожидаться встречи с голодом и в конце Лебяжьего месяца покинул становище Гагары, уехав в обдорский совет за помощью.

Близилась зима. Все дольше не расходились по утрам густые туманы. Начало заходить по вечерам долго не заходившее солнце. К этому времени Ямру снова поднялся в верховья Пура и после многих дней пути достиг истоков Надыма, впадающего в Обскую губу.

Накануне дня, когда он должен был пуститься в плавание по Обской губе на сделанном им из кедра обласе, Ямру остановился на низменном песчаном островке в устье Надыма. Вечером, жаря на углях костра застреленного лебедя, по цвету солнечного заката он узнал, что будет шторм.

Однако до «материка»[18]) было далеко, и Ямру решил рискнуть переночевать на островке. За свой опрометчивый поступок он был жестоко наказан. Ночью его разбудили рев свирепого норд-оста и грохот волн, бившихся совсем недалеко от опрокинутого вверх дном обласа, под которым он спал.

Ямру вылез из-под обласа. Сильным порывом ветра его сбило с ног. Кругом в густой, непроглядной тьме хищно выли волны, затоплявшие жалкий кусок земли, оставшийся от островка. И от торжествующего рева ветра, и волн, и от тьмы.

Ямру вдруг всем существом остро ощутил жуткую близость смерти. Но, пересилив зарождавшийся в сердце страх, он стал готовиться к борьбе за жизнь.

Когда нагоняемая ветром вода затопила островок, Ямру смело сел в облас. Весело заплясало суденышко по катившимся вперегонки на юго-запад валам. Норд-ост кидал в лицо Ямру горстями белую пену. Облас вскоре вынесло из устья Надыма в Обскую губу. Там волны были еще выше, и Ямру с ужасом почувствовал, как быстро исчезают его силы в неравной борьбе.

Несколько раз Ямру приходила в голову соблазнительная мысль бросить весло и отдаться на волю волн. Но каждый раз, когда он хотел привести эту мысль в исполнение, жажда жизни вспыхивала в нем, и он с новой силой принимался бороться с нападавшими на облас волнами.

Рассвет застал Ямру километрах в тридцати от берегов полуострова Ямала[19]). Однако вступить на родину «каменных» самоедов, носящую гордое имя Конца Земли, Ямру не пришлось.

Когда оранжевая полоска на востоке превратилась в алое, словно выкупавшееся в горячей оленьей крови, солнце, Ямру увидал на севере стройный силуэт шхуны, шедшей в Обдорск из Таза. В рубке шхуны одетый в клеенчатый плащ рулевой, старый украинец, устало вертел колесо. Рулевому до смерти хотелось спать, и, досадуя, что ему придется пробыть в рубке еще несколько часов до ближайшего становища, он бормотал себе под нос всевозможные ругательства.

Поток ругани стих лишь тогда, когда сквозь всплеск волн и ритмичный стук пароходной машины до ушей рулевого донесся человеческий крик. Опустив переднее окно рубки, рулевой стал вглядываться в бушевавшие волны.

— Ах, бисов сын, проклятая дытына! — снова полилась после минутного затишья ругань, когда он разглядел среди волн облас с сидевшим в нем человеком. — Ах, батьке его сто чертив в пузо!..

Выругавшись еще несколько раз, но уже от удовольствия, рулевой отдал в машинную приказ дать тихий ход и ударил в висевший в рубке небольшой колокол. На звон колокола выскочили заспанный капитан и несколько матросов. Узнав о причине тревоги, матросы кинулись к борту шхуны, готовясь кинуть канат. Канат был брошен метко, и взобравшийся по нем на шхуну Ямру через несколько минут сидел в кубрике и жадно пил купленный у англичан в Новом Порту коньяк прямо из горлышка фляжки. Опрокинутый облас Ямру уносило ветром далеко на запад, к берегам Ямала…

Через несколько дней, темной сентябрьской ночью, антенны обдорской радиостанции сообщали в далекий Свердловск о свирепой шутке злого духа Лон-Гата, разыгравшейся на берегах Пура…

Кеми, молодая жена горбуна Поду, сидела на снегу и тоскливо выла. Кеми хотела есть. Она не ела уже пять дней, и желудок ее властно требовал пищи. Пищи же не было, и Кеми протяжно скулила, запрокинув голову назад.

Пошла уже вторая неделя, как Кеми ушла из становища Гагары, в котором Лон-Гат собирал ясак (дань) человечьими головами. И за все это время она ничего не ела, кроме двух тощих куропаток, попавшихся в расставленные ею по берегам лесного ручья слопцы (ловушки).

Извиваясь всем телом, Кеми проползла несколько шагов по снегу. Это окончательно исчерпало запас ее сил, и она впала в полузабытье. Кеми казалась, что она доползла уже до ловушки и увидала, что в одну из них попала жирная «важенка» (самка) дикого оленя. Однако ей это нисколько не показалось странным. Лязгая зубами, как голодная собака, Кеми подползла к «важенке» и впилась ей в горло зубами…