Когда вскоре после победы революции Кастро Эрнесто Гевара возглавил Национальный банк Кубы, его обязанностью стало ставить подпись на новеньких купюрах в 10 и 20 песо. И он не без презрительной рисовки выводил на них свой боевой позывной «Че». Жестом, превратившим купюры в объект вожделения коллекционеров из стана левых, он продемонстрировал явную склонность к выходу за рамки монетарной экономики и того, что принято называть «денежными отношениями». Это был порыв одновременно мечтателя и аскета, и он, вероятно, подытоживал талант Гевары как импровизатора, так и человека расчетливого.

Во время моего недавнего визита в Гавану в связи с работой над документальным фильмом для Би-би-си, посвященным 30-летию со дня гибели Гевары, я обнаружил, что сейчас там в обороте четыре законных платежных средства. Самым почитаемым был и остается доллар США. Ни одна из экономик стран зоны Панамского канала не станет пренебрегать универсально применимым зелененьким символом. Некогда доллар был прерогативой кубинской номенклатуры и тех, кто имел доступ в валютные дипломатические магазины, ныне денежки «от дяди Сэма» можно обменять даже на улице, чтобы после расплатиться ими в отелях или свежеприватизированных ресторанах, где их принимают куда охотнее песо. Второй по значимости является особая валюта – купоны «Интур», отпечатанные министерством туризма Кубы и предназначающиеся исключительно для иностранных туристов. Огромные участки пляжей побережья, в особенности в районе Варадеро под Гаваной, превращены в резервации для проживания специфической когорты «интернационалистов». Третье платежное средство – «конвертируемый песо», купоны, приравненные к долларам. И, наконец, это собственно кубинский песо, обесцененный настолько, что даже те, кто протрет вам стекло, пока вы ждете зеленый свет на перекрестке, без звука возвратят вам протянутую кучу денег.

Вот на них-то и красуется лик Че Гевары. И по иронии судьбы, это обстоятельство символизирует верность режима равнодушно-презрительному отношению Че к деньгам. А под стилизованными постерами героя-команданте с подписями-лозунгами вроде «Социализм или смерть» молодая поросль Гаваны, как и во времена Сэма Джанканы и Джорджа Рафта, продает свои гибкие тела. Сувенирно-туристический хлам расходится через киоски прямо у памятных мест, связанных с пребыванием в Гаване Эрнеста Хемингуэя. В среде либерально настроенной части писательской братии, как и давно живущих на Кубе американцев, только и разговоров, что о всплеске уличной и иной преступности. По той же иронии судьбы эта тема «преступников поневоле» актуальна и в Лос-Анджелесе, и в Нью-Йорке. Неужели и здесь все происходит из-за отсутствия работы и невозможности ее найти? Или же с обществом что-то не так? Ведь совсем еще недавно Марта Геллхорн[1] уверяла своих читателей, что, дескать, в Гаване ни о каком хулиганстве и речи быть не может. Призраком прошлого кажется древний и полузабытый диспут на тему «морального и материального», будто на облупившемся фасаде проступают наспех замалеванные, зримые черты Че.

Прилетев с Кубы в Канкун (Мексика), я купил номера «Майами геральд» и «Нью-Йорк таймс». На первой странице «Геральд» новость о том, что Гектор Сильва, кандидат от «Фронта национального освобождения имени Фарабундо Марти», избран мэром Сан-Сальвадора. Дальше в газете говорилось, что многие из тех, кто поддержал будущего мэра на выборах, не желают снять значки, на которых Сильва так смахивает на Че Гевару. Когда я в 1987 году брал у него интервью, этот решительный и красноречивый Сильва показался мне скорее потенциальной жертвой политического убийства, чем истинным кандидатом.

На первой странице «Нью-Йорк таймс» репортажи из Заира, заявление Лорана-Дезире Кабилы о том, что восставшие к июню овладеют столицей. Корреспондент газеты, как обычно ссылающийся на мнение «западных дипломатических источников», утверждает, что это произойдет куда раньше. После свержения Батисты Че Гевара с распростертыми объятиями принял на Кубе силы сандинистов, пребывавших тогда в эмбриональном состоянии, и «Фронт имени Фарабундо Марти». А одним из его последних поступков перед отбытием в Боливию стал визит на озеро Танганьика для поднятия духа деморализованных противников Мобуту. (На этот раз он довольно скептически оценил М. Кабилу, тактика которого здорово отдавала родо-племенными чертами, а сам он явно тяготел к мегаломании, да и не особо церемонился с дезертирами и пленными.) И все же Мобуту можно было считать крупным бриллиантом в африканской короне ЦРУ. Так что, по-видимому, не всем историческим насмешкам уготовано было происходить за счет Гевары.

Поверхностный итог значимости Че в основном сводится к символике и идолопоклонству. Частично в гламурном варианте: в фильме Эндрю Ллойда Уэббера «Эвита» Антонио Бандерас создает слегка идеализированный образ Гевары. Придворный кубинский фотограф Альберто Корда, запечатлевший выражение несгибаемой решительности на лике команданте, обеспечил Че вечное амплуа «борца с капитализмом» в среде представителей слегка «революционного» поколения 1960-х годов. (А вот и возмездие от этого же поколения: концерн «Оливетти» в одной из реклам использовал широко известный плакат с Че Геварой, снабдив его припиской: «ЕГО бы мы точно наняли на работу!») Правительство Кубы предприняло ряд юридических шагов, желая положить конец производству популярного в Европе пива, названного в честь самого известного из коммунистических великомучеников.

Культ образа Че во многом обязан своим существованием ранней и романтизированной гибели команданте. Джордж Оруэлл сказал как-то: мол, заполучи Наполеон пулю в лоб из русского мушкета где-нибудь у ворот Москвы, как его тут же навеки зачислили бы в ряды величайших в истории военачальников со времен Александра Македонского. А Гевара не только пережил свои идеалы, но и сама гибель его послужила основой для зарождения мифологии. Разъезжая на ослике по горным плато, он якшался с беднотой. И не раз живописал картину своей гибели. И был с презрением отвергнут и предан как раз теми, кого так рвался вызволить из рабства. По роду занятий исцелял хворых и увечных. Фотоснимки убитого Че Гевары – с бородой, полураздетого, со следами ранений – чем не параллель с Голгофой? И место, где он обрел вечный покой, также потонуло во мраке неизвестности. Якобы сохранилось множество реликвий – вещиц, ему некогда принадлежавших. Поговаривали даже о видениях…

Для сравнения отпечатков пальцев с теми, что имелись в соответствующих учреждениях Аргентины, ЦРУ и его боливийские коллеги распорядились отрубить Геваре кисти рук. Впоследствии они были переправлены на Кубу одним из сбежавших туда из Ла-Паса[2] сотрудников. Мы должны быть благодарны Кастро уже хотя бы за то, что он не выставил на всеобщее обозрение мумифицированные останки команданте по примеру ленинского мавзолея. И еще: я специально наводил справки в Гаване – ни один из снимков убитого Че Гевары так и не был опубликован на Кубе. «Кубинский народ», как мне напыщенно заявили в киноархиве, «помнит товарища Че живым». Действительно, им ежевечерне показывают живого Че Гевару – рубящего сахарный тростник, выступающего с приветственными речами перед кубинскими пионерами, с трибуны ООН, шагающего по просекам джунглей Сьерра-Маэстра и взгорьям Боливии.

Все бесследно исчезнувшие отмечены в Латинской Америке особым трагизмом. Повсюду от Буэнос-Айреса и до Гватемалы вы найдете комитеты одетых в траур madres[3], требующих сообщить им о местонахождении пропавших сыновей и дочерей. Есть и соответствующие «комиссии по установлению истинных обстоятельств», зачастую сообщающие об очень страшных вещах. Че Гевара с полным правом может считаться самым известным «бесследно исчезнувшим» в Западном полушарии. Когда Джон Ли Андерсон, автор самой объективной и завораживающей биографии Гевары, описал в прошлом году обнаруженное им место предполагаемого захоронения команданте (пока что сведения не могут считаться абсолютно достоверными, но, скорее всего, упомянутое место находится под одним из участков взлетной полосы военного аэродрома Валлегранде в Боливии), этот факт не мог не вызвать всплеска интереса к судьбам других без вести пропавших в Боливии.