Захлопотала вокруг дочери: умыть, над горшком подержать, накормить кашей из перезимовавших на дне озера корней. Мучнистых, сладостно-сытных, с запасом жизненной силы на всю весеннюю бескормицу.

Зачем ей какие-то сказки про богов и о том, как жили люди раньше, если есть муж Рустам — сильный, выносливый, удачливый: и дом подправит, и зверя добудет, и землю вспашет, и рыбы наловит, нагребёт багром корней со дна. Да всё сделает, чтобы его семья благоденствовала!

И вот… Рустам избран.

***

Лиза вымесила пышное тесто на диком хмелю, сдобрила его сушёными травами — хороши будут лепёшки сегодня на ужин! Сытный острый запах далеко разнесётся, и каждый подумает: Рустамова жена — одна из лучших хозяек общины.

Сколько ни переживай и ни плачь, а заботы по дому — главное для женщины. И даже когда не станет Рустама, она всё равно будет готовить, мыть, стирать, мести, а потом скоблить настоящий — не глиняный, а деревянный! — пол, настеленный мужем. Пока не уйдёт отсюда прочь…

Что ты будешь делать: слезищи снова закапали в плошку на желтоватое тесто.

— Лиза! — раздалось под окнами.

Она отодвинула занавеску, искусно плетённую из волокон лозы.

Это подруга Кати пришла, наплевав на правило: когда в доме творится еда для семьи, посторонних быть не должно. Кто придумал его и зачем, никто не знает. Но соблюдают все, и Кати об этом известно. Вот Лиза возьмёт да и не впустит подругу!

Но всё же открыла ей дверь.

Стоя на пороге, Кати обшарила глазами дом и попросила:

— Лиза, одолжи соли и сала, я на той седмице верну. А это для Нелли.

И она протянула две коричневые палочки из жжёного сахара, любимое лакомство всей детворы. У самой Кати трое мальчишек, и она души не чаяла в маленькой Нелли.

Лиза едва сдержала рыданье: началось!

Рустам ещё не ушёл, а из его дома всё растаскивают. Сначала, как это бывало не раз с другими, приходят с просьбами, но одолженного не возвращают, потом берут тайно, затем — не скрываясь. И вот уже дом занимает новая семья с мужчиной. А прежняя хозяйка, если ей не удалось пристроиться где-либо, освобождает своё насиженное гнездо, скитается и…

— Лиза, ты что? — удивилась Кати. — Не сомневайся, я в самом деле верну. Инвар на четыре дня в лес ушёл — отгонять иных. А то, как в прошлом году, снова посаженное разроют. Я все остатки сала с сушёными ягодами перетолкла и отдала ему.

Лиза не выдержала и взвыла в голос.

Их поля рядышком, у самого леса. Только Рустаму и дела нет до будущего урожая.

Кати через порог — её ведь не пригласили войти — протянула руки к подруге, попыталась утешить:

— Подружка… день мой ясный… Лизонька! Так заведено не нами. Нужно смириться, вытерпеть. Как мы боль терпим, рожая детей. Как голод переносим в бескормицу…

Вытерпеть?! Нет уж! Пусть Кати сама терпит — она же из таких, потерявших в детстве отца. И выросла в чужом доме, спала на откидной лежанке у самой двери, а играла щепками и камешками во дворе. Да ещё у подруги Лизы, которая не чуралась бездомных. И замуж не то что пошла — убежала! — за беспалого Инвара, на которого другие девки-выданки смотреть не хотели.

— Не смирюсь, — с тихой яростью в голосе, от которой испуганно отшатнулась подруга, ответила Лиза. — А сала и соли дам. Входи.

Она спустилась в подпол. Там, в нижней нише, хранились шматки жёлтого сала водяных коров. Так посёлке называли иных, которые жили в тёплом незамерзавшем озере. Огромные туши, покрытые толстенной шкурой — особенно хороши из неё подмётки сапог — были источником мяса и жира на зиму для двух-трёх семей. А эту Рустам добыл в одиночку!

Лодыжки озябли, и Лиза, не раздумывая и не выбирая, взяла первый попавшийся кусок.

Наверху она завернула сало в тряпицу, отсыпала в бумажку соли.

Кати с тревогой наблюдала за ней.

А потом вдруг сказала:

— Я могу взять Нелли на любое время. Если тебе будет нужно, конечно.

Лиза даже замерла на миг. Стало слышно, как пощёлкивают стрелки часов, отсчитывая время. Этот механизм работал пять столетий и был самой главной ценностью общины. А хранился в доме Рустама, потому что только он однажды смог починить его. Кто заберёт часы после того, как её муж покинет дом навсегда?..

Облик Рустама постоянно вставал перед глазами. А сердце гнало по жилам не кровь, а сплошную боль.

— Знаешь что, Кати? — ответила Лиза. — Роди себе дочку. А моя всегда будет при мне.

Кати пожала плечами и угрюмо задумалась: на общинном совете ей не разрешили больше рожать, потому что беспалый Инвар с трудом добывал пищу для и без того огромного семейства. В другое время, не столь благодатное, как сейчас, у неё был бы всего один ребёнок. Но после ухода Рустама, возможно, её семья пополнится. Не крохой Нелли, нет. Своей малюткой…

Она очнулась, когда Лиза, протягивая свёрточки, спросила:

— Жива ли ещё твоя бабка, Кати?

— Не знаю…

Родители Кати погибли на озере в бурю. Бабка жила наособицу, общинный совет не отдал ей ребёнка. И в самом деле, где престарелая сейчас? Может, давно лежит в землях упокоища.

— А зачем она тебе? — поинтересовалась Кати.

— Говорили, она многое знает, — уклончиво ответила Лиза.

Выпроводив подругу, Лиза напекла лепёшек без привычного удовольствия от сотворения пищи. И вот что произошло: масло потемнело, запахло горелым, а поджаренное тесто потеряло привычный аромат.

Лиза подхватила свою послушную дочку, которая молча перебирала на лавке лоскутки, и вышла из дома.

Улица образовывала гигантский круг. По его обеим сторонам выстроились дома членов общины. Она была пустынна — семьи готовились встречать хозяев после работы.

Лизино сердце снова ворохнулось: Рустаму уже не дорог дом. Он у Вадима. Питается мечтой о богах, наслаждается избранничеством, готов жизнь отдать за бредни. И вместе со своей – жизнь жены и дочки.

И она зашагала за круг. По той тропинке, которой ушёл муж. Но через какое-то время свернула обочь, продралась через кусты черники, которые возмущённо замахали над её головой тёмно-зелёной листвой, словно покрытой лаком.

Поскользнулась, упала на колено, оберегая Нелли. Захромала дальше, но взгляд зацепился за уцелевшую ягоду величиной с головёнку новорожденного.

Надо же, перезимовала! Только шкурка потеряла сизый налёт и чуть сморщилась. Не удержалась, сорвала её, дала дочке.

А через некоторое время и девчушка, и материнское платье от груди до пояса стали фиолетово-чёрными и липкими.