Батон показывает нам магнитофон: не сильно еще добитую «Беларусь».

– Это я вчера купил за двадцать рублей у мужика на остановке. Еду с города вечером, а он спрашивает: магнитофон не надо? Сам бухой уже. А у меня как раз были бабки – стипуха за лето. Ну, я и взял.

– Ничего аппарат, – говорит Миха. – Тем более что за двадцатник. – Он достает из сумки кассету. – Вот послушайте, самый цимус. Группа «Ласковый май». Типа, как «Мираж», только лучше.

Миха включает кассету. Пацан поет про белые розы – так, в общем, ничего, но и ничего особенного. Батон разливает винище по стаканам и чашкам: два больших стакана 0,2, одна синяя чашка с отбитым краем, одна красная, и еще одна белая с цветочком. На закусон Батон нарезал сало, хлеб и помидоры.

– Ну, будем, – говорит Крюк.

– С днем рождения, Саня. – Миха лыбится.

Мы чокаемся и выпиваем.

– Надо тебя оттягать за уши, – говорит Крюк.

– Вы что, охуели? Если все оттягаете, то от ушей ничего не останется.

Но Крюк не слушает.

– Надо, Федя, надо. – Он поднимается, подходит к Батону и начинает тягать за уши – сначала слабо, потом сильнее и сильнее. Мы все считаем. На «шестнадцать» Крюк дергает так, что Батон чуть не усерается.

– Ну, кто следующий? – лахает Крюк.

– Пацаны, вы что? Ну не надо.

– Ладно, помни нашу доброту, – говорит Йоган. – Наливай лучше.

Батон разливает, выпиваем. Играет «Ласковый май». Миха качается под музыку, подпевает, потом спрашивает:

– А вы знаете, что это поет человек, который три года сидел на зоне?

– Откуда ты знаешь? – говорю я.

– Так, пацаны сказали.

– А они откуда знают? Пиздишь ты все.

– Да не, правда.

– Классные темы, – говорит Крюк. – Миха, продай кассету.

– За восемь возьмешь?

– Ты что? Своим пацанам – за восемь? Давай хоть за семь.

– Ладно, бери за семь.

Крюк отдает Михе два трояка и рубль.

– А вообще, пацаны, тут такое дело, – говорит Миха. – У меня есть кент знакомый – в ларьке звукозаписи работает. Так что, если знаете, кому что записать надо, то говорите – все сделаем на высшем уровне. А деньги на три части: треть мне, треть ему и треть вам. У него все есть – любые группы, и наши, и ненаши. А если не знают, какие группы, то пусть просто говорят, какие темы нравятся – наши или ненаши или быстрые или медленные. А, пацаны?

Химик отпустил баб пораньше, а пацанов позвал в лаборантскую – хочет с нами скентовать-ся. Сидим у него вчетвером: я, Антонов и Сухие. Я и химик курим его «Космос». Химик у нас первый год, только после института. Ему двадцать два года, и он весь кучерявый, как пудель.

– Вообще, пацаны, я тут посмотрел за эти две недели – как вы такое только терпите? Учителя – сплошные старые идиоты, их не то что на пенсию, их на помойку давно выкинуть пора.

Я лахаю, Антонов с Сухими тоже лыбятся, хоть сами учителей никогда не обосрут, боятся за свои оценки и примерное поведение. Это мне все до жопы – тройки и так поставят, а больше мне и не надо. Но химик зря понтуется – я сразу понял, что он фраер. Были бы здесь свои пацаны, мы б ему быстро показали, где его место.

– Вообще, скажу вам, универ – это были пять лет кайфа. Нет, по правде. Лучшего времени просто быть не может. Сами скоро убедитесь. Школа – это все не то: учителя мозги пудрят, дисциплина, посещаемость и всякая прочая хрень. А в универе на лекции можно не ходить – возьмешь потом у отличницы конспект, купишь ей пару бутылок лимонада, а может, и так договоришься. А самое классное, конечно, это наши пьянки в общаге. Портвейн «три семерки» – запомню на всю жизнь. И девочек из общаги тоже на всю жизнь запомнил бы, если б мог -я их за пять лет столько отымел, честно вам признаюсь, что они в голове уже все перемешались.

Химик похабно лыбится, кидает бычок в пол-литровую банку – она у него вместо пепельницы.

– Ничего, у вас еще все впереди, – говорит химик. – Вот закончите школу, поступите в институты, и начнется веселая жизнь. Это мне – увы – придется еще какое-то время поработать в одном коллективе с вашими любимыми учителя ми. Я же сюда вроде как по распределению попал, чтобы не ехать в какую-нибудь глухую деревню. Пришлось из двух зол выбрать меньшее.

Звенит звонок, начинается длинная, «подвижная» перемена.

– Ну, не смею вас больше задерживать. Успехов в учебе. – Химик лыбится.

Мы выходим из лаборантской, и я поворачиваю к спортзалу – попинать мячи.

Когда в школе только сделали радиоузел – я был классе в третьем – утром по нему крутили зарядку, а на подвижной перемене – всякие дебильные песни. Малых заставляли танцевать под них в классах, а пацанам с шестого по десятый давали в спортзале баскетбольные и волейбольные мячи – пасоваться или кидать по кольцу. В том году радиоузел накрылся, и ремонтировать не стали, а подвижная перемена в спортзале осталась.

Как только физрук – Винни-Пух – сваливает, мячи начинают футболить ногами, и они летают по всему залу с неслабой скоростью. Если даст баскетбольным в живот или по яйцам – усцышься на месте.

В спортзале половина пацанов – в одном конце, половина – в другом. Мячи летают – не надо баловаться. Я с ходу бью по баскетбольному – он уходит в лампу на потолке, но ей ничего не станет, она под решеткой. Прилетают еще мячи, пацаны чуть не бьются за них – каждый хочет отбить сам. Я выхватываю волейбольный мяч у пацана с восьмого, бью. Ни в кого не попал, жалко.

В зал забегает Винни-Пух:

– Еб вашу мать, что вы делаете? Быстро собрать мячи! Жертвы аборта – вот вы кто! Других слов с вами просто нет.

Пацаны ловят мячи, начинают пасоваться – типа, все нормально. Винни-Пух уходит в свою каморку.

Сижу на остановке на Рабочем. Подваливает мужик: низкий, кучерявый, в красно-синей спортивной шмотке и старых советских кроссовках – колхозник самый настоящий.

– Слушай, парень, где здесь живут цыгане?

– Там. – Я киваю головой в сторону Вторых Горок.

– А может, ты мне поможешь?

– А что надо?

– Вон ту хреновину донести до их дома. – Мужик показывает на здоровую картонную коробку около столба. – Не, ты не думай, это не за спасибо. Я налью тебе – все как положено.

– Ладно.

Я берусь за коробку с одной стороны, он – с другой. Она не тяжелая, но здоровая, – одному волочь неудобняк. Я спрашиваю:

– А что в ней?

– Не могу тебе сказать. Секрет фирмы.

– А не возьмут за жопу? Тут ментовка рядом – опорный пункт.

– Не боись, все законно. Думаешь, – я что-то спиздил и волоку цыганам загонять? Зачем мне таким заниматься? Я уже старый для этого.

Доносим коробку до цыганского дома, ставим перед калиткой.

– Дальше я сам. Ты меня на улице подожди.

Мужик заходит с коробкой в калитку.

Его нет минут десять. Я жду, курю, рассматриваю дом – двухэтажный, из белого кирпича, с гаражом на две машины. На Горках такой дом только один.

Калитка открывается, мужик выходит с довольной рожей.

– Ну что, – дело сделано, можно теперь и от метить, да? У меня как раз есть поллитра.

Мужик вытаскивает из сумки за горлышко бутылку водяры и прячет назад.

– Надо сначала жратвы купить.

Мы заходим в продовольственный, мужик берет полбулки черного хлеба и триста грамм зельца. Потом перелазим через забор детского сада, садимся в беседке. Мужик расстилает газету.

Пьем по очереди из горла. Ножа нет – хлеб ломаем, а зельц мужик покромсал на газете своим ключом от квартиры.

После первой закуриваем.

– Давно пьешь? – спрашивает мужик.

– Ну, по-нормальному, не по-детски – года два.

– А попробовал давно?

– Водку – года три назад, а шампанское мне класса с третьего на Новый год наливали. По чуть-чуть, само собой.

– А я – в первом классе попробовал. Даже не то что попробовал, а нормально так вмазал. Я тогда со старыми своими в четырехквартирном жил, ну, в бараке, можно сказать. И там соседка – девятиклассница – привела к себе подружек: Восьмое марта отмечать. Вино купили, торт, хуе-мое. И меня позвала – я один дома сидел. Налили мне грамм двести, как большому. Я ебанул, забалдел и что, ты думаешь, стал делать?