Серия «Маулина Шмитт»

Суп жизни

Мама показывает большой палец.

– Всё окей, – говорит она, чтобы меня успокоить.

Теперь она часто так говорит – чтобы подтвердить этот жест. Или объяснить его. Боится, что иначе выйдет непонятно: правая рука у неё двигается плохо. Наверно, маме кажется, что кто-нибудь может вообще не понять, что она делает какой-то знак, и подумает, что палец у просто свело судорогой, ведь положение у неё вовсе не окей – и вообще, и в частности, вот как сейчас, на полу.

– Всё окей, – повторяет она и улыбается для меня. Щурюсь на яркий свет в ванной, пытаюсь сориентироваться. От водоворотно-суповых снов досюда путь неблизкий. Мама лежит рядом с унитазом, левой рукой упирается в стену, большой палец правой всё ещё поднят вверх.

– Всё хорошо, – говорит она, – ничего страшного.

Закрываю крышку унитаза. Упёршись ногой в кафельную стену, приподнимаю маму.

– Спина у тебя выдержит? – спрашивает она, пока я втаскиваю её на сиденье. Давно она себя так хорошо не чувствовала. Преодолевает расстояния метров по пятьсот, с маленькими передышками, почти ни за что не держась, – по утрам. Левая нога работает значительно лучше правой, в той часто бывают судороги, но мама движется вперёд. Хотя мы знаем, что улучшение – всего лишь очередной этап перед ухудшением, но надеемся: вдруг всё-таки повезёт, вдруг случайно найдётся правильное лечение, или какая-нибудь диета, или ещё что-нибудь, и больше не будет приступов, потихоньку выживающих маму из её собственного тела. Утром на полкилометра ей нужен почти час, вечером мама не может пройти и пятидесяти метров. А ночью даже до туалета иногда оказывается слишком далеко.

А ведь когда-то – ещё недавно – было так:

мы с мамой оставались дома вдвоём, а Тот Человек на гастролях с оркестром играл «Музыку на воде» в просторных залах, сделанных из бывших амбаров. Мы невозможно долго не ложились спать и питались мороженым с печеньками на завтрак, обед и ужин. После сна и перед сном строили друг другу зевательные гримасы (отличная и очень простая игра; удивительно, что её почти никто не знает).

По утрам мама читала мне письма и открытки, время от времени прилетавшие от Человека в наш почтовый ящик. И вот однажды в такой момент с улицы послышались громкие крики. Мы выглянули в окно и увидели двух парней, прямо рядом с нашим домом. Они орали, толкали друг друга, потом пустили в ход кулаки.

Мама бросилась к двери, сбежала вниз; я слышала её торопливые шаги по ступенькам и наблюдала в окно, как те двое бьют друг друга по лицу, в живот и по спине, как пинают ногами. Я никогда раньше не видела, чтобы люди так дрались. Было ли страшно? Наверно, я не очень-то понимала, что происходит. Один парень схватил другого за шею и стал дубасить его по голове кулаком, потом тому удалось как-то вырваться и дать сдачи. И тут из дома выбежала мама в пижаме, резиновых сапогах, с длиннющим шарфом на шее и бросилась между озверевшими драчунами – туда, где махали кулаки и сыпались пинки.

Она заорала на них и растолкала в стороны. Было ли мне страшно за неё? Если честно, нет.

Я сидела наверху в своём уютном королевстве, как в безопасной пещере, и смотрела представление. Смотрела с большим интересом, хотя и догадывалась, чем всё закончится. В точности как когда торопливо листаешь страницы комикса про супергероя, зная, что он, конечно, победит! Я была абсолютно уверена: если и существует на свете кто-то непобедимый – это мама. Если кто-то и правит Вселенной – это мама. Если в мире что-то пошло не так – мама придёт и всё исправит.

И словно в доказательство этого драчуны её послушались: перестали наскакивать друг на друга и разошлись, понурив головы, будто им сделалось стыдно. Мама запрокинула голову к нашему окну и сощурилась. Приставила левую руку козырьком к лицу, а правой показала большой палец.

Это было как последняя картинка в комиксе – цветная, во всю страницу: мамина поза, её взгляд, и сверху я – босс супергероя. Задание выполнено, отрапортовал удивительный герой наверх в королевство Мауляндию. Даже костюм у мамы был супергеройский, как раз в её стиле: пижама, резиновые сапоги, заспанные волосы похожи на шлем, шарф свисает, как плащ. Пижама эта у неё до сих пор есть, шарф чаще ношу я.

Он произносит только одно слово: «Привет», – а я ничего не говорю. Мы отправляемся. Едем на великах, вроде как наперегонки, но не по-настоящему. Едем быстро, каждый хочет оказаться впереди, но на самом деле с Тем Человеком я давно уже не устраиваю никаких гонок. С Тем Человеком я вообще ни во что не хочу играть. А раз я не хочу – то и он со мной не играет. Или, по крайней мере, делает вид.

Чаще всего побеждаю я.

В первый раз мы ездили так прошлой осенью, я хорошо это помню. Тот Человек получил список с поручениями, и одним из них было помогать мне с покупками. Так и вышло, что мы увиделись – в первый раз после долгих недель и месяцев, прошедших с тех пор, как он прогнал нас из Мауляндии. Именно что увиделись. Потому что я не сказала ни слова. Я поклялась не разговаривать с ним, пока всё не станет по-старому. И своё слово держу, не то что некоторые. В общем, я молчала, зато Тот Человек говорил.

Помню, он говорил:

– Можешь о чём угодно меня спрашивать, я отвечу. Болтать о пустяках, просто трепаться не хочется, понимаешь? Я жду твоих вопросов, и, когда ты спросишь меня, я обязательно отвечу, хорошо?

А я думала: ты что, помолчать хоть минуту не в состоянии, да? Тишины не выносишь? Тебе постоянно нужно болтать, верещать и трепаться, потому что ты вот такой, ты так устроен и по-другому не можешь: тебе бы всё говорить и говорить, рассказывать о мельчайших мелочах, переливать из пустого в порожнее, у тебя недержание речи.

Тот Человек сказал:

– Я буду рад, если ты захочешь спросить. Буду рад рассказать, как всё выглядит с моей точки зрения.

Думаю, Тот Человек что-то предчувствовал. Каким-то образом понял, откуда ветер дует, и решил отвертеться – просто взял и смылся.

Потому что для тебя это не жизнь, если надо прилагать какие-то усилия, это слишком напряжно, слишком трудно для такого как ты, потому что твоё сердце – просто мышца величиной с кулак, оно качает кровь, и больше ничего. В твоей голове хватает места только для тебя одного. Такой вот ты – верный, пока это ничего не стоит. Никаких вопросов я тебе задавать не собираюсь.

В общем, я не сказала Тому Человеку ни слова. Больше чем за год. С тех пор трепотня и болтовня прекратились, он стал на удивление малоразговорчивым, ведёт себя сдержанно, выполняет всё, что ему поручено.

И от этого у меня такое ощущение, что до него медленно, но верно доходит. По-настоящему что-то изменить, вернуть всё назад ему не под силу, с его-то средненьким, заурядным сердцем, но, похоже, он таки соображает, что теперь всё неправильно.