Над головой пролетел птеродактиль, сорвало шляпу от взмахов крыльев, я поймал её уже у самой воды. Ящер покружил над городом. Конечно, пошёл в сторону пролива, гоночные фьорды там. На спине виднелся наездник в красном шлеме.

Опять пошёл дождь. Лупанул по мне и по лужам. Я подставил ему лицо. Пусть не моё, нарисованное всего за пять монет, и которое ничего не чувствует. Чтобы просто представить, что я там, в том мире, где всё по-настоящему. Идёт дождь, я возвращаюсь домой промокший, и Маринка не прячет счастливые глаза.

Дома выяснилось, что сегодня опять плохо с сетью. Эти не до конца прорисованные комнаты, половина тарелки с куриной голенью, будто её уже кто-то ел, сквозь пол просвечивает нижний этаж, у Маринки нет уголков губ и глаз. Она от меня отворачивается, грустно улыбаясь.

Противно понимать, что просто на это не хватило монет. Нам присвоен третий уровень. Но здесь стало совсем плохо с работой.

Люди не болели, не умирали, дети не росли, старики не старились.

Хуже всего тем, кому придётся вернуться повзрослевшим в детское тело. Мой десятилетний не появляется вот уже полгода. Теперь ему двадцать восемь.

Нахожу его в борделе, на Марсе. Темно, тесно, сколько их там... трое, четверо, тела, тела. Но доступ по-прежнему прямой. В меня летит берц:

- Отключу доступ, я тебе давно сказал!

Комната рушится квадратами. Жду. Через пару минут появляется кровать, плывущая в невесомости, сын - один, боком, голый и злой.

- Сегодня среда, вы договаривались с матерью видеться по средам. На звонки ты не отвечаешь вот уже месяц. А завтра мне придётся исчезнуть. Мать не рискнула зайти первой. Ты ведь знаешь, я не могу подключить другой доступ.

Молчит. Одевается. Надо же, выстроил себе возможный будущий облик из себя десятилетнего в двадцативосьмилетнего. Значит, деньги есть - это хорошо. Похож на меня - это приятно. Одевается, значит, мать для него ещё что-то значит. Зову Марину.

- Прости, забыл, мам.

- Ничего, я понимаю, у тебя дела.

Я ухожу, не могу слушать, как Маринка говорит с ним. Этот дрожащий голос. Боится. Что сын не дослушает, сорвётся, отключится, а ей охота, чтобы он услышал её.

- ... не вздумай обижаться на меня. Я просто боюсь за тебя...

Доносится сзади. Когда-то со мной также говорила мать, пришло время, и мы вдруг произносим их слова.

Время. Есть ли оно ещё у нас? Я вернусь в себя тридцатилетнего, а Лёшка - в десятилетнего. Оно ему надо? Да вернёмся ли мы?

"Наши тела будут нас ждать. Придёт время, и мы просто вернёмся домой, отыграв очередной гейм..."

Сегодня я остаюсь со Славкой особенно долго. Эта странная полуразрушенная больница, снующие беззвучно, чёрные как пропасть трансформеры. Я вижу их лишь глазами инвалида детства, Славки Скорынина, прикованного к своей жуткой кровати.

- Слав, ты никогда не выходил на улицу?

- После того, как Светлана Владимировна стала другой, не. Да и зачем мне. Я глупый, я знаю, что потеряюсь.

- Давай. Пойдём. Со мной.

- А давай, - неуверенно усмехнулся Славка. - Светлана Владимировна только не разрешит.

- А ты без спросу.

- Ага, нельзя же.

- Если ты нам не поможешь, мы скоро исчезнем навсегда, Слав.

- Это плохо. Мама говорила, людям надо помогать.

- Как ты думаешь, кто здесь самый надёжный из твоих друзей? Нужны ещё двое.

- Жека и Серёга Леденец. Когда меня Светлана Владимировна била током, они стучали по ней ногами. За это - карцер. А там ледяные стены. Они знали и всё равно стучали. Светлана Владимировна не живая, ей всё равно. А мы живые.

- Ты прав. Вы самые живые здесь, Слав. Завтра я приду с друзьями.

- Приходи.

С монетами у Миноги всё нормально, сегодня он китаец, жидкая бородка косичкой трясётся от смеха. Он курит кальян, глаза масляные, бисеринками пот над верхней губой. Тонкие пальцы нервно дрожат, виски в бокале легонько трясётся. Это стоит по-настоящему дорого. Полная имитация.

- Этих троих придётся отрубить. Вам нужно работать в полную силу.

Минога залпом выпивает виски. Смотрит на меня.

- Не выдумывай, Минога, я справлюсь, не трогай Славку.

Узкие глаза становятся злыми.

- Ты не понимаешь, о чём говоришь. Твоё дело найти наши тела. Идти далеко. Ваша задача запустить программу вручную. Сервер перестал отвечать три года назад. Так что... Не выдержишь с ним вдвоём, с дураком. Свихнёшься вслед за ним.

- Выдержу.

- Ну, смотри, кстати, ник твой - Белка в колесе. Мне понравилось. Записано. Идут с тобой Рыбак и Беседа. Беседа был с тобой в походе на Альдебаран. Может, и виделись. Ники даю безотносительно расовой и прочей принадлежности, в переводе на единый наш, любимый, - Минога заржал, - хватит с вас того, что вы олигофрены, маска личности всё равно приклеится при переходе. Вообще не завидую, оттуда никто не вернулся. А ты ещё с таким багажом. Советую с ним разобраться до перехода в инопа. Выдвигаетесь завтра. Переход в инопа - дело неприятное, сочувствую, но другие пережили, и вы переживёте. А вот что дальше с ними произошло, не знаю. Время есть, можешь передумать и отказаться.

А что там передумывать, тупая фраза - кто-то же должен. Из военных и знающих. Кроме того, мне нужны деньги.

- Не передумаю.

Он помрачнел, кивнул. Вымыл руки в пиале, вытер о кимоно, проступили мокрые пятна. От меня же только лицо пятилетней давности, тогда я ещё работал. Не мнущийся никогда костюм и рубашка.

- Ну, бывай, э-э... Пусть всё.

Это "пусть всё" говорил Алекс, швед или норвежец по национальности, не знаю - в части все отличия намеренно стирались. Погиб при вторжении. Сгорел вместе со звездолётом на орбите.

- Пусть всё, - повторил я.

Минога хмуро вдруг проговорил:

- У психов "третий глаз" оказался заблокирован, я недавно обнаружил. Потому они и остались за бортом. Вообще много народу осталось там. А Гауптвахта притащил с собой тех, кто был на Альдебаране, ветеранов спас и их семьи, - он посмотрел на меня исподлобья.

- Я был тогда в госпитале, в коме.

- Никому.

- Никому.

Но думаю, на этот счёт он спокоен. Мы не должны вернуться.

Парень меня ждал. Славка сегодня притихший и торжественный. У него мёрзнут руки, и усилился тик правой стороны лица.

- Трусливый я. Сильно потею и руки холодные. Видишь?

- Вижу.

Но смотрел я на Жеку. Тот, как обычно, смотрел в потолок, рот открыт. Однако слюна изо рта не текла. Беседин уже здесь, значит.

Серёга Леденец сосал палец. А взгляд - на дверь. Неудобно ему на дверь смотреть, лёжа на животе, щекой уткнувшись в давно ставшую каменным блином подушку. Значит, и Фишер появился.

- Время памперсы менять, - говорит Славка.

Влетает иноп. Тихо, по-хозяйски шуршит мимо коек. Инородное тело. Чёрное, матовое, будто всасывающее в себя свет. Ходячая чёрная дыра.

Сейчас Минога ещё следит за нами. Это он переведёт меня в "Светлану Владимировну". Я могу в этот момент бросить Славку. Но Славке за угон "Светланы Владимировны" - смерть, поэтому тащу его маску за собой. Что входит в эту самую маску, я не знаю, только тело в захватах судорожно дёрнулось и затихло, светлые глаза смотрят в потолок.

- Ничего, Славка, мы ещё повоюем.

- Белка в колесе...

- Всё нормально, Слав.

- Белка в колесе... Она остановилась... А-аа!..

Орали мы с ним вместе. Сеть инопов приняла нас. Вклеила в жёлто-фиолетовый калейдоскоп. Тряхнула. Покрутила. Опять тряхнула. Не встраиваемся. Разрезала. Опять склеила. Опять встряхнула. Опять не встраиваемся. Отправила запрос на помощь. Нет, было не больно. Не могло быть больно. Страшно потерять себя. И Славку. Но он совсем затих и будто стал мной.

Теперь на запрос должен появиться второй иноп. И даже не один.

Они и появились. Лёгкие, подвижные, вертлявые. Сожгли Славкино, обмякшее тридцать секунд назад, тощее тело в памперсе.