Местом встречи было здание, стоящее рядом с рынком и напомнившее Надии об ее бывшем доме. На первом этаже находилась зубная клиника без лекарств и болеутолителей, а после прошлого дня — без самого дантиста, и в комнате ожидания клиники их охватил шок при виде вооруженного человека с автоматом за плечом. Тот взял у них остаток оплаты и усадил их, и они уселись в заполненной людьми комнате с напуганного вида парой и их двумя школьного возраста детьми, с молодым человеком в очках, и с пожилой женщиной, сидевшей с прямой спиной, словно она была из богатой семьи, хотя и в грязной одежде, и через определенное время кого-нибудь вызывали в офис врача, и, когда позвали Надию и Саида, они увидели худого человека, похожего на повстанца, царапающего край ноздри ногтем пальца, словно играя с мозолью, или бренча на музыкальном инструменте, и, заговорив, они услышали его особый мягкий тон голоса и тут же догадались, что перед ними был их агент.

Комната была сумрачной, и дантистские кресло и приспособления навевали мысли о пыточной. Агент указал кивком головы на черноту двери бывшего складского помещения и сказал Саиду: «Первым», но Саид, который до этого считал для себя, что пойдет первым, решил убедиться, что с Надией все будет в порядке, и теперь поменял свое решение, посчитав — слишком опасно для нее находиться здесь, пока он бы проходил, и ответил: «Нет, она — первой».

Агент пожал плечами, словно для него не было никакой разницы, и Надия, не раздумывавшая до этого момента о порядке их убытия и понявшая, что не существовало для них лучшего варианта, и что риск был и для идущего первым и для идущего вторым, не стала спорить и подошла к двери, приблизившись к которой, ее поразила тьма, непрозрачность, невозможность увидеть тот край двери и также никакого отражения этой стороны, одинаково ощущаясь и как начало и как конец, и она повернулась к Саиду и увидела его пристальный взгляд на нее, и его лицо было полное тревоги и печали, и она взяла его руки в свои, сжала крепко-крепко, а потом, отпустив их, бессловесно, она вошла внутрь.

* * *

В те дни говорили, что переход был и смертью и рождением, и, на самом деле, Надия ощутила себя, словно исчезла, входя в черноту, и с трудом выдохнула, борясь с выходом, и ей было холодно, мокро, ощущала себя побитой, лежа на полу комнаты на том конце, дрожа и бессильна для вставания, и она поняла, пока с трудом наполнялись легкие, что влажность была ее собственным потом.

Показался Саид, и Надия проползала вперед, уступая ему место, и тогда она заметила впервые туалетные раковины и зеркала, плитки на полу, кабинки позади нее с обычными дверьми, кроме той, через которую она вышла, через которую сейчас выходил Саид, и которая сейчас была черной, и она поняла, что находилась в туалете какого-то публичного места, и она прислушалась, но все было тихо, и одни лишь звуки от нее, от ее дыхания, и от Саида, от его молчаливого кряхтения, как от мужчины, занимающегося упражнениями или сексом.

Они обнялись, не вставая, и она обхватила его, как ребенка, потому что он все еще был без сил, и, когда они набрались сил, они поднялись, и она увидела, как Саид сдвинулся снова в сторону двери, словно желая, может быть, вернуться назад в дверь, а она просто стояла рядом с ним, не говоря ни слова, и он постоял так недвижимо, а потом он решительно шагнул вперед, и они вышли наружу и очутились между двумя невысокими зданиями, и звуки доносились до них, будто из морской ракушки, приложенной к уху, и они ощутили лицами холодный бриз и почувствовали соленый воздух, и они рассмотрели вокруг себя и увидели полосу песка и серые мелкие волны, выходящие на берег, и вид показался им чудом, хотя они и не были таким уж чудом, а всего лишь простым пляжем.

Рядом с пляжем стояло здание пляжного клуба с барами и столами, и с огромными звуковыми колонками, и с пляжными сиденьями, собранными вместе на зимний сезон. Вывески были на английском языке, но также и на других европейских языках. Пляж выглядел нежилым, и Саид с Надией пошли к морю, где вода останавливалась почти у их ног, уходя в песок и оставляя линии на гладкой поверхности, как после мыльных пузырей, выдуваемых родителями для своих детей. Через какое-то время показался бледнокожий человек со светло-коричневыми волосами и попросил их идти дальше, направляя жестом руки, но без никакой вражды или грубости, скорее, как часть разговора на международном диалекте языка знаков.

Они ушли от пляжного клуба, и в укрытие холма они увидели нечто похожее на лагерь для беженцев с сотнями палаток и временных укрытий и людей разного цвета кожи и их оттенков — много разных цветов кожи, но, в основном, оттенки коричневого, простирающиеся от темно-шоколадного до молочно-чайного — и те люди сидели возле костров, разведенных внутри промышленных металлических бочек, и разговаривали какофонией всех языков мира, как услышалось бы тому, кто смог бы стать спутником связи, или шпионом, подслушивающим фиберглассовый кабель на морском дне.

В той группе все были иностранцами, и поэтому, в каком-то смысле, никто им не был. Надия и Саид быстро обнаружили кластер выходцев из своей страны и узнали, что они находились на греческом острове Миконос — притягательное место для туристов летом и, похоже, притягательное место для мигрантов зимой; и двери «из», точнее говоря, двери к богатым местам, сильно охранялись, а двери «в», двери из бедных мест, стояли в основном неохраняемыми, возможно, в надежде, что люди вернутся туда, откуда они пришли — хотя почти никто никогда не возвращался — или, возможно, от того, что было слишком много дверей из слишком многих бедных мест, чтобы охранять их все.

Лагерь был во многом похож на перевалочный пункт в старые времена золотой лихорадки, и многое можно было купить или обменять: от свитеров до мобильных телефонов, антибиотиков и, тихо шепотом, секса и наркотиков; и там были семьи в поисках будущего, и банды молодых людей в поисках слабых, и честные люди, и жулики, и те, кто рисковали своей жизнью ради своих детей, и те, кто знали, как бесшумно задушить человека в темноте. На острове было довольно спокойно, как им сказали, за исключением того времени, когда не было спокойно, что, в общем-то, происходило довольно часто. Приличных людей было гораздо больше, чем опасных, но лучше всего все же приходилось оставаться в лагере рядом с другими людьми с наступлением ночи.

* * *

Первое, что купили Саид и Надия, и она торговалась: вода, еда, одеяло, рюкзак побольше, небольшая палатка, складывающаяся в легкий, плоский сверток, зарядное устройство и местные номера для своих телефонов. Они нашли кусок земли на краю лагеря, частично по холму вверх, который не был слишком продуваемым ветром и без камней, и установили свой временный дом там, и у Надии возникло ощущение подобное тому, когда она играла игрушечным домиком, еще ребенком со своей сестрой, а у Саида — словно он был плохим сыном, и, когда Надия присела за костистым кустом и притянула его к себе, и там попыталась поцеловать его под открытым небом, он гневно отвернул свое лицо и тут же извинился, и прижался своей щекой к ее, и она попыталась успокоиться, прижавшись своей щекой к его бороде, и в то же время она удивилась проявленному чувству, выглянувшей из него желчи, потому что она не видела этой желчи в нем до этого во все те месяцы, ни на одну секунду, даже от смерти матери, когда он горевал, да, печалился, но без этой желчи от того, что нечто грызло его изнутри. Он всегда казался ей противоположностью желчи, часто улыбаясь, и это ощущение вернулось к ней, когда он взял ее руки и поцеловал их, будто искупая свой поступок, но в ней осталось беспокойство, потому что она увидела, что желчный Саид совсем не был тем Саидом.

Они прилегли передохнуть в палатке, вымотанные. Проснувшись, Саид попытался дозвониться до своего отца, но записанное сообщение заявило, что его звонок не может состояться, а Надия попыталась связаться с людьми по интернетным программным приложениям, и один из ее знакомых, добравшийся до Окленда, и еще один — до Мадрида, они ответили ей тут же.