Долго прятался я в погребе сыром от взора Судей. Скрывался под мешками пыльными, вжимаясь в угол всем телом своим. Одному из Судей удалось найти люк в погреб, скрытый под мешком пустым, но тесноту и темноту погреба не решался испытать Судья. Никто не видел меня в доме крестьянском. Никто не знал, куда я пропал. И поиски мои не прекращались. Братья и Сестры активно искали меня во всех возможных районах, отдавай поискам этим своё бесценное время и силы свои. А пока искали меня они – не сдвинулся я с места своего. Не выглянул из погреба тесного, обдумывая шаг свой следующий. Порою я принимал к себе детей крестьянки-матери, что будили меня в часы ранние и осматривали меня с улыбками широкими, со смехом и радостью на лицах юных.

Двое мальчишек, похожих друг на друга, как две капли воды, навещали меня в ранние часы. С радостью я принимал их к себе и разговаривал с ними. Позволял им дотрагиваться до порока моего, растущего без остановки. Учил читать их, позволяя глазам детским взглянуть на священные писания. И внимание подобное награждала мать-крестьянка, с улыбкой отдавая мне последние куски хлеба своего. Изготавливая для меня похлёбки горячие и благодарностями одаривая. Крестьянка эта была немногословна, но душа её была доброй и отзывчивой. За ранами моими смогла она присмотреть, накормить и напоить она могла, приютить и укрыть от взглядов ненужных. И так продолжалось неделю. Неделю я скрывался в погребе тёмном, в холоде и сырости. И я был рад холоду этому. Всё что угодно я был готов испытать, лишь бы не костров тепло.

Отдалённый звон колоколов пробудил меня ото сна. Долгие поиски Судей ни к чему не привели их. Терпение, подобно сильно натянутой тетиве, лопнуло. Долгая блокада районов крестьянских подошла к концу. Наконец-то я мог продвинуться в другие районы, не остерегаясь глаз злых. Жизнью своей я был благодарен крестьянки-матери и детям её. Помощь свою я предлагал ей, получая множественные отказы на них. Только одно доброе дело я посмел сделать – починить то, что мне довелось сломать.

Из строения прошлого, на которое довелось упасть мне раннее, взял я пару прочных досок и инструменты ремесленные, а после - отдал пару часов работе простой. Не особо умелым я был, не приходилось мне держать инструменты эти в руках своих, но аккуратен я был в работе своей. Тканью блёклой я скрывал лицо своё при работе этой, и ни один прохожий-крестьянин не потревожил меня за работой этой. Укрепил я дверь хлипкую, укрыл щели в ней досками из дерева тёмного. Помощь свою я предложил семье этой… и насладились они моим трудом. Не был я мастером, знаю, но руками своими я смог сотворить, а не уничтожить.

И рада была мать-крестьянка подарком моим. И пролила она слезу, обняв меня со счастливой улыбкой. Подарок мой угодил ей, и я был рад улыбке этой. В последний раз я посмотрел на них и попрощался, благословив их за приют и тепло семейное. Они, возможно, желали мне тех же благ за спиной моей…

За все часы своего ожидания я смог обдумать план своего спасения. Не мог я ходить по землям грешным и искать убежища у семей бедных. Не должен я скрывать своего лица от людей невинных. Я должен устроить настоящий побег! Найти способ пробраться за Матинфеево кольцо! Перейти Горизонт и найти там ответы! Действительно ли я Даемонов сын? Существуют ли они? Правдивы ли легенды в святых рукописях и манускриптах? У меня был только один способ узнать это.

Орден Пресвятой Инквизиции посвятил свою жизнь войне с Даемонами. Как только Орден набирается сил – Судьи-Инквизиторы, Рыцари Ордена, Священники и Пресвятые Матеря… Все они уходят на войну. Многие не возвращаются назад, а те, кто выживают в ней - горечь потери в душах своих приносят. Только для них открываются врата Матинфеевого кольца, и за ними они закрываются. Только через эти врата я мог пройти! Нет другого пути для меня! Даже если смогу я забраться на стены эти и не погибнуть от руки Судей на пути моём – высота стен не позволит мне пережить падение с них. Только через врата я могу сбежать, и только один случай откроет их. Мне нужно было только… дождаться этого случая. Ждать, если не часами, то годами.

На пути своём, мимо районов проходя, я повстречал множество незнакомых лиц. Крестьяне, богатые и бедные, переходили в районы соседние, подобно кочующим зверям. Все они хотели пополнить запасы свои и поторговаться в районах соседних. И среди них я увидел… одну знакомую персону. Маленькая девочка с одеждами грязными, пробегала мимо. Шлёпала своими босыми ногами по грязи, радостно улыбаясь. Она бежала в тот переулок, где мне довелось найти её впервые, и я проследовал за ней, завлечённый появлением дитя. Почему она шла в переулок этот с такой улыбкой? Почему она не остерегается этого проклятого места?

Удивлён я был тем, что увидел. В тупике, на стене каменной, прибиты были две деревянные таблички с именами убитых. Именами тех мужчин, что утащили её в этот тупик. И в таблички эти он кидалась грязью. Из под ног своих она подбирала камни и куски грязи, бросая их прямо в таблички рукою слабою. Попадание каждое вызывало у неё восторг, и она, поднимая руки свои вверх, смеялась в восторге этом.

«Довольно странно, что ты, дитя, находишь радость в подобном… занятии», - произнёс я с улыбкой, привлекая внимание юной девочки. Вид мой слегка напугал её, но голос мой добрый она моментально узнала. С улыбкой широкой и смехом громким она встретила меня. Схватила меня за одеяния тёмные, подпрыгивая рядом со мной, шлёпая ножками своими в грязи, выкрикивая: «Добрый Даемон! Добрый Даемон!» в радостях огромных. Как же рад я был, что никто не проходил мимо в этот момент… и что она все ещё помнит обо мне. – «Я тоже рад тебя видеть, юное дитя. Что же ты делаешь тут, в одиночестве?»

«Грязьку бросаю!» - в радостном тоне кричала она, не стирая своей улыбки и показывая пальцем на таблички. А вскоре, совсем забывшись, она вновь начала прыгать рядом со мной, крича: - «Добрый Даемон! Добрый Даемон! Покатай меня!»

Необходимо мне успокоить юное дитя, дабы не набрать проблем на свои плечи.

«Не сейчас, дитя. Доброму Даемону нужно немножко отдохнуть.» - и вновь я прошёлся рукою по волосам непослушным, утихомирив детский пыл в душе её. Вновь я увидел улыбку тёплую и услышал смех детский. Не мог я не угостить эту красоту куском хлеба! Не мог я не поглядеть на лицо её милое!

Прижался я спиною к стене каменной и посадил её на колени свои, давая ей возможность поболтать со мной и поесть хлеба сдобного. Детским смехом своим она одаряла меня и рассказывала мне о том, почему она приходит сюда. Почему бросает грязь и камни в таблички эти. Когда я уводил мошенника пойманного в руки Епископа, отец девочки нашёл час свободный. Он хотел поглядеть на лица убитых. Увидеть людей, похитивших её дочь и проклясть их словами тяжёлыми.

Вскоре, когда тела их увели на костры, люди повесили таблички с именами убитых, расписав на них все грехи и преступления совершённые. И люди эти посмели кинуть в них то камнем, то грязью, то помои на них вылить. Некоторые, по словам юной девочки, даже… испражнялись рядом с этими табличками, и она тоже ходила по нуждам своим в этот тупик! Без смущения и стыда говорила мне об этом она, находя в поступке своём гордость! Отвратительно! Не могу я судить людей за методы эти, но для меня они были… ужасны. Неприятны даже.

Многим она поделилась со мной за короткое время, и за время это успела устать она. Глазами своими я видел, как зевала она. Как потирала она веки свои руками грязными. Вскоре, когда я решил продолжить путь свой… не смог я встать. Девочка уснула, удобно устроившись на моих коленях, схватившись своими маленькими ручками за мои одеяния. И разбудить её я не мог, ибо спала она крепким сном. Неужели часы бессонные ослабили её, или же она нездорова? Так или иначе… не могу я оставить её одну.

На руки свои я взял её и выпрямил спину свою, вспоминая путь к нужному дому. Память меня не подвела в этот час: Нашёл я нужную дверь, постучавшись ногой своей, и дверь открыла мне мать-крестьянка, прижав руки свои к груди от лёгкого испуга.