Через месяц папу положили в больницу: обнаружилась опухоль. Сделали операцию - вроде успешно. Не облучали, назначили химию. Папа на глазах таял. Умирал долго, мучительно. Но все-таки успел отправить Зину в пансионат - госплановский, под Москвой. Зина с Володей отдыхали в "Березках", а Натка ездила к отцу в Кунцево.
Он лежал в отдельной большой палате, из носа торчали красные трубочки, по которым в измученные легкие поступал кислород. Когда входила дочь, папа трубочки на мгновение вынимал: так он теперь здоровался. Рядом с ним, на стуле, сидела жена - сгорбившаяся, тихая. Ничего не осталось от той горластой бабы, которую Натка знала всю жизнь. Она кивала Натке, вставала и, неслышно ступая, выходила из комнаты. Натка оставалась с отцом. Она рассказывала в основном о Лене - в папиных глазах загоралась нежность, иногда о своих делах, все о тех же изобретениях. Отец слушал, дремал, вставлял, задыхаясь, несколько слов:
- Ты у меня умница, молодец...
Как-то Натка спросила:
- Хочешь, приедет Зина? Она к тебе просится, - хотя Зина, конечно же, не просилась.
- Не надо, пусть отдыхает, - прошептал отец.
Через три дня его не стало. Натка позвонила в пансионат.
- Он, наверно, радовался, что успел с путевкой, - услышала она в трубке.
- Как - радовался? Когда? - ахнула Натка.
- Здесь так шикарно, - не слушая ее, продолжала сестра. - Придется теперь подлизываться к директору: посторонним сюда не попасть.
В Кунцево, в ритуальном зале, и потом, в крематории, Натка еще держалась, но дома, вечером, дала волю слезам.
- Что уж ты так рыдаешь? - удивилась Зина. Она, конечно, тоже всплакнула - когда заиграла музыка, - но теперь-то чего? - В конце концов он жил, как хотел... И маму бросил... Знаешь, когда ты позвонила, зашептала она, поглядывая на кухню, куда ушел покурить Володя, - мы как раз собирались на танцы. Ну, я своему ничего не сказала: как-то неудобно, правда? А после он мне такое устроил... Когда узнал... Ему - лишь бы повод...
Натка в ужасе уставилась на сестру. Черные глаза обиженно смотрели в сторону.
- Как, в день смерти отца ты пошла на танцы?
- Ну вот и ты туда же, - совсем обиделась Зина. - Мы ведь уже собрались, и, между прочим, джаз из Москвы приехал! Ну не пошли бы мы, что б от этого изменилось?
"Господи, - обожгло Натку, - да она никого не любит!" В тот черный день эта мысль впервые пришла ей в голову, но она тут же торопливо додумала: "Кроме нас...", имея в виду себя, маму, Лену. Не позволила себе тогда понять до конца. Испугалась, должно быть.
- Слушай, ты только не злись, - сказала недели через две Зина, - но мне, например, дали помощь.
- Какую помощь? - не поняла Натка.
- На похороны отца. Написала заявление - и дали!
Натка безмолвно уставилась на сестру. Черные глаза горделиво и глупо встретили ее взгляд: вот какая она молодец!
- Но мы же не хоронили, - обрела наконец дар речи Натка.
- А венок? - воскликнула Зина, хотя венок заказывала, разумеется, Натка.
- О чем ты говоришь? - застонала она. - Опомнись... Ну ладно: что сделано - то сделано. Отдашь деньги вдове?
- Не говори глупости!
Почему, ну почему Натка снова подавила внезапный страх: как можно такое придумать? Зачем постаралась все скорее забыть? Берегла, должно быть, свой внутренний мир, свое понимание жизни... На что же она надеялась? Думала, ничто подобное ее не коснется? В самом деле, ведь от Зины ей ничего не нужно, она - сторона дающая. Да, но мама... И, застонав от невыразимой муки, Натка вспоминает мамин инфаркт.
Девочки в тот тяжелый год учились в школе, Зина тогда не работала: разругалась со всем отделом, довела начальника до нервного срыва.
- Он сказал: "Уходите, а то я за себя не ручаюсь! - рыдая, пересказывала Зина. - Вы мне физически неприятны!"
- Так и сказал - "физически"? - расстроилась Натка. - Ты только Володе не говори.
Но Зина, как водится, не удержалась. Володя молча и мрачно выслушал невозможные эти слова и тут же забрал жену с работы. Устроил через полгода в библиотеку, на полставки.
Так вот. Мама лежала пластом - тихонькая старушка, - Натка с Леной суетились вокруг нее, а Зина истово сражалась с дочерью. Что там у них стряслось, Натка толком не знала, потому что мама перестала есть, и нужно было тереть для нее морковь, чтобы делать сок, а морковь в их районе как раз исчезла, и приходилось таскать из центра тяжеленные сумки; доктор велел достать компламин, а его тоже не было.
Сестра звонила каждый вечер - по три, по четыре раза, - все рассказывала, какая гадина ее Ларка.
- Это же дочь! - вскрикивала она. - С ней ведь даже не разведешься! Это ж не Вовка...
Только прибежит Натка с работы, станет тереть морковь - звонок. Поговорит, успокоит Зину, вернется к моркови - опять звонок:
- Вот я еще что вспомнила...
И однажды Натка, осатанев, не выдержала:
- Да плевала я на твою Ларку! У меня мама тут умирает - между прочим, это и твоя мать тоже! Пол-Москвы ищет ей компламин, а ты все о том, какая дрянь твоя дочь...
Зина страшно обиделась, бросилась защищать дочку, на другой день не звонила, а еще через день сухо и коротко сообщила, что достала лекарство подумаешь! У нее везде были связи.
Встретились у метро, в назначенное Зиной время. Натка бешено благодарила, Зина великодушно отмахивалась:
- Ладно, чего уж там...
Денег за компламин не взяла.
- Да он дешевый, достали в Кремлевке. Там у них все дешевое.
И виноватая Натка благодарила снова и снова.
"Что ж Зина-то не сидела с матерью? - терзалась она теперь, в горькую ночь прозрения. - Не терла морковь, не таскала сумки, не подменяла нас с Леной хоть изредка? Почему в те страшные дни как-то особенно мучила своими воплями? Может, как раз поэтому: чтоб не вздумали беспокоить? Боже мой! Глупая Зина... Да она в сто раз умнее меня! Ну, хватит, хватит... Ничего уже не поделаешь, не изменишь и не исправишь. Теперь надо думать, как быть с Ялтой..."
Натка устала, закрыла глаза. Хоть бы она рассказала, что ли, Володе. Он, конечно бы, возмутился, накричал на жену... Ах, хорошо бы... Пришел спасительный сон и унес на время ее проблемы.
7
В Ялте было много всего: с утра до ночи - на заводе, а в гостинице кипы бумаг. И все-таки она бегала к морю: купалась, стараясь получить удовольствие, любовалась, стараясь наслаждаться, пейзажем. Плохо это ей удавалось! Потому что море теперь для нее - Дима. И горы - Дима. И все вокруг.
