Портфель я не спрятала, испугалась, вдруг кто найдет, заберет себе. Как я без портфеля в школу завтра пойду? Да и далеко уйти я не смогла. Дошла до большой дороги, где трамваи ходят. Постояла, посмотрела, сколько здесь людей много, и машин тоже много. Через дорогу переходить - я там никогда одна не бывала, только с маманькой по магазинам иногда ходили. И с бабушкой в ее больницу, к врачу на прием записывались. За дорогой как другой город, не наш. Страшно там.

А на улице неуютно. Я для улицы чужая, она никак не хотела меня своей считать. Скучно и одиноко гулять, когда никого видеть не охота.

Пойти, что ли, Натку пораньше домой забрать. С ней хорошо. Ей можно хоть про что рассказывать, она никому не перескажет. Она слушает, со всем соглашается. Мы с ней пообнимаемся, и нам хорошо.

Мне сейчас так надо, чтобы кто-то рядом со мной был. Пусть ничего не говорит, ничего не делает, просто так посидит, посопит носиком, и мне легче станет.

Я домой побрела...

К вечеру нам обоим, - и маманьке, и мне стало невмоготу.

Она поймала меня за руку, силком усадила к себе на колени.

- Давай-ка с тобой по-взрослому поговорим, - виноватым голосом просит у меня.

Я молчу. Слов у меня нет. Слова мои для маманьки все потерялись.

- Ты вчера не спала, я знаю. - Она уже не говорила, а выдыхала еле слышные слова. - Ты на меня сердишься. Я не буду оправдываться перед тобой. Ты выслушай меня. Ладно? А потом, когда большой станешь, может, поймешь.

Я хотела, чтобы она говорила без остановок, как тетя Тамара говорит. Хоть что, хоть про погоду, хоть про работу свою и про своего вредного дядьку механика, который ко всем вагоновожатым придирается, а они заставляют маму делать их работу и вагоны по три раза подметать.

А маманька замолчала, наверное, тоже слова у нее потерялись насовсем. И тогда я приткнулась к ее плечу, и она поняла, что я ее простила.

И она отыскала потерянные слова.

- Алкаш наш на два года угодил. Меня беременной оставил. Ребеночек еще у меня будет. Аборт делать поздно, четыре месяца уже.

Вот ничего себе! Еще ребеночек. Лялька. Братик или сестренка? Лучше братика бы. Сестренок у нас, девок, полный дом, трое уже, да бабушка. А мужиков один дедушка остался. Ему с нами даже неинтересно, "бабьё одно", - так он всегда говорит. "Когда, - говорит, - вы мужиков рожать научитесь? Неумехи какие-то на мою голову свалились".

Маманька вздохнула жалостно.

- Чем я вас кормить буду? Я уж не говорю про одёжку. Дядька, что вчера у нас был... мы работаем вместе. Он давно ко мне подкатывает. Я для вас... он деньги... колбасы купила, масла и молока... и Натке, и тебе хватит... ты же маленькая, тебе тоже есть нормально надо. А чем я... от себя кусок мяса не отрежешь.

Она не плакала, она просто говорила пустым голосом, и сидела как деревянная, и покачивалась на табуретке.

- Мама, мамочка! Прости, я больше не буду... Я никогда не буду мешать тебе... Никогда...

watim

Я - SOSка!

исповедь 12-летней

ЛиБо WATIM

Магнитогорск 2015

1

Я тут недавно новость сногсшибательную узнала.

Про себя.

Про малолетку.

Мы с Юлькой по базару шарагатились, труселя ей выбирали у китаез. У них бельишко красивое, модное. Они за новинками только так следят. Нам на уроке географии рассказывали, - их много, больше миллиарда по всей земле во всех странах понапичкано. С ума сойти, сколько это! Я даже представить себе не могу. Как мурашей в муравейнике? Или как рыб в океане! Одних имен с фамилиями сколько должно быть? Если всех китайцев в одну книгу записать, такую книгу, наверное, ни один подъемный кран не поднимет. Больше дома будет. Они везде живут не как все люди, не сами по себе. Они живут общинами, и все там, в других странах, как шпионы. Ну не те, которые разведчики типа Штирлица, секреты военные ищут. А которые по товарам всяким. Чуть кто придумал новое, красивое или интересное, тут же своруют, наделают в своих подвалах или землянках, и на базар. Конечно, ширпотреб, надолго его не хватает. Но кто разберет, что у тебя с блошиного рынка, а не из суперсалона какой-нибудь там "колетт" или "пальметта"? Главное - свеженькое, блестючее и за копейки.

Ходим, прицениваемся, по сторонам глазеем, взгляды мужиков на себе ловим. Нравится мне ощущать, как тебя глазами лапают, раздевают. Юльке сказала как-то, она мне говорит: - Я тоже люблю, когда мужики на меня глазеют. Я, - говорит, - если бы повзрослее была, любого бы запросто заарканила.

Ей это как два пальца обмочить. Она вон какая уже, не то что я. Даром что в одном классе учимся, а у нее уже и сиськи, и жопка как у девушки. И краситься ей мамка не запрещает, даже сама денег на косметику дает, не то что мне.

Шляемся так, языками молотим, а потом Юлька мне возьми и покажи на одну соплюху, - по рядам болтается. Девчонка как девчонка, лет десять-одиннадцать. Одета модняче, с этого же рынка, а в остальном - ни кожи, ни рожи.

- Вон та, дохлятина облезлая, видишь?

- Ну, - отвечаю я. Как же ее не увидеть, если она перед нами второй ряд мельтешит, то к одному шалману подойдет, то к другому. - Тоже чего-то ищет.

- Ничего она не ищет, - морщит нос Юлька. Она таким манером брезгливость свою выказывает. И взрослость, мол, все уже знает, все умеет. - Она узкоглазым сосет.

- Чего сосет? - не сразу въехала я.

- Ну, ты, подруга, гонишь! Не врубилась, что ли? - смотрит на меня как на децла, разве что пальцем у виска не крутит. - Соска она! Минетчица!

- А это что, плохо? - сжалась душа в комочек.

- Последнее дело! - и сплюнула брезгливо. - С такой ни один нормальный пацан дружить не станет, в губы не поцелует. А если она, дура, подставится по незнанию, а он потом прознает, что она зачушкарена, - кранты девахе, могут перо в жопу вставить, или по хору пустить.

Что такое "перо в жопу" и "хор", - я уже знала. То есть не лично знала, не на своей этой самой. Рассказывали.

От Юлькиных слов стало скабрезно. В животе тошнота, в ногах деревяшки. Я ей, подруге своей, чуть было не раскрылась. Хотела похвастаться - какая уже взрослая! Авторитета подбавить, чтобы Юлька совсем уж меня за мелочь не считала, нос свой немного ближе к земле опустила. Бог или черт спас меня, не дал язык распустить. Сболтни я, завтра бы весь наш седьмой класс, какой там класс, вся школа бы пальцем тыкала в меня и кричала чернорото:

- Соска! Соска!

Так ославят, потом хоть из школы беги, хоть в петлю лезь. А все равно не отмоешься.

Как будто я сама, как будто мне в масть этим заниматься! Не скажешь же всякому, что это мамка меня, чтобы отчима крепче к дому привязать, чтобы он ее с нами, тремя малолетками, не бросил, к такому позорному ремеслу приспособила.

Меня и сестренку мою восьмилетнюю. Хитро так подготовила, а сама будто и ни при чем, как и не знает.

Это я так поначалу думала про маманьку, пока одна трудилась. А как Натку, сестренку мою, застукала с отчимом, так все сразу и поняла. Мне хоть и тринадцати еще нет, а уже не дура, яичницу от омлета и на вкус и по цвету различу.

А началось все так...

2

Я в первый класс пошла, букетики-косички, бантики-фартучки. Солнышко светит, на школьном дворе народу - туча с лишком. Все вперемежку - бабушки, родители, учителя, детишки от мелюзги вроде меня до старшеклассников. И цветов, наверное, сто газонов оборвали, или двести клумб приперли.

С первого урока прихожу домой гордая такая. Еще бы! Уже в школе учусь. Этой новостью готова со всеми поделиться, и с маманькой, и с Наткой. Влетаю в комнату, - а маманька вся в слезах. Натку на руках качает и ну тебе заливается, даже как не плачет вовсе, а воет. Я с порога, еще не зная, что у них на самом деле стряслось, тоже в рев. Натка чего, ее и уговаривать не надо, она и сама по себе частенько орет, а тут сам бог велел к нашему хору присоседиться. Три дуры в три глотки - кто кого перекроет.