Боль затухала постепенно, будто разряд молнии в ночном небе, оставляя после себя лишь содрогание. Между тем бубнеж не прекращался. Голос был низким, искаженным, он слышался словно из-под воды. Эйва подумала, не начала ли она глохнуть. Звук затянулся на одной-единственной ноте, затем взвился и постепенно стих. Эйва поняла, что там не говорили, а пели. Распознала отдельные слова, тон и тембр… И тут, словно внезапно переключили какой-то тумблер: она узнала этот голос. Слух восстановился, волна облегчения унесла боль.
– Это ты, что ли, Уош? – спросила она, приподнимая голову.
Парнишка с закрытыми глазами сидел на металлическом стульчике, поставленном к стене в ногах ее койки. Одна его рука была поднята, пальцы сведены в знаке «о’кей». Он делал так всякий раз, когда изо всех сил старался взять нужную ноту. Уош и сам знал, что его голос для пения не слишком подходит. Читать вслух получалось куда лучше, и он часто читал Эйве.
Услышав ее, Уош прекратил петь и широко улыбнулся.
– Я был уверен, – сказал он.
– В чем?
Ее собственный голос оказался тонким и хриплым. Девочка попыталась приподняться на локтях, чтобы лучше видеть друга, но тело не послушалось. Она рухнула на подушку, не сводя с Уоша глаз. Он был тем же, что и всегда: долговязым тринадцатилетним подростком, книжным червем, каким она его знала. И это было здорово.
– Что ты сразу проснешься, если я тебе спою, – ответил Уош.
– Почему? – гулко, словно через трубу, спросила Эйва.
– Я пел «На берегах Огайо», – сказал он, выпрямляясь и глядя одновременно гордо и заговорщически. – Факт в том, что люди все прекрасно слышат, даже находясь во сне или в коме. Понятия не имею, лежала ли ты в коме, врачи избегали прямо называть так твое состояние, но я точно знал, что, если запою, ты проснешься.
Он неловко похлопал себя по плечу, потом протянул руку к Эйве и разрешил:
– Можешь меня не благодарить.
– Ненавижу эту песню, – заметила Эйва.
Она замерзла, все тело болело, кости словно налились свинцом. Когда она подняла руку, та подчинилась, но медленно и неохотно, как будто выполняя приказ мозга только наполовину. Эйва закрыла глаза и постаралась дышать глубоко, размеренно. Это немного помогло.
– До смерти ненавижу, – повторила она.
– Знаю, – кивнул Уош. – Но если бы я запел ту, которая тебе нравится, ты вряд ли бы захотела проснуться, чтобы сказать мне «Заткнись!».
Несмотря на боль, Эйва рассмеялась.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Уош.
– Вашими заботами, – ответила она.
– Черт, – буркнул он, встал со стула и подошел ближе. – Нет, правда, как ты?
– Ужасно замерзла. Очень холодно, и все болит.
Уош направился к широкому шкафчику, стоявшему в углу палаты, и вернулся с одеялом. Пока он шел, Эйва внимательно на него смотрела. Случилось нечто важное, что она должна была вспомнить. Но при попытке вызвать воспоминания в голове появлялась какая-то муть, похожая на туман, клубящийся над озером лунной ночью.
– Насчет прочего не уверен, но согреться я тебе помогу, – пообещал Уош, укрывая ее одеялом.
– Ты просто чудо, – ответила Эйва, сумев наконец приподняться на локтях.
Улыбка Уоша вдруг померкла, лоб пересекла глубокая морщинка.
– Оп-па, – медленно произнесла Эйва. – У нас образовалась знаменитая мыслительная борозда. Похоже, мы о чем-то задумались. Неважный знак.
– Со мной как раз все в порядке. – Уош стоял у койки, потирая лоб. – А вот ты готова к тому, что тебя ждет? – поинтересовался он каким-то странным, возбужденным и одновременно неуверенным голосом.
– К чему я должна быть готова?
Уош застенчиво завозился, потащил из джинсов подол рубашки. Заправил край трусов, чтобы не было видно, затем, подняв полу, встал боком к Эйве.
– Можешь ты в такое поверить? – спросил он, криво улыбаясь в ожидании ее ответа.
Эйва ощупала взглядом его бледную кожу от талии до ребер. Он был тонким, высоким.
– Во что поверить? В то, что ты способен спрятаться за коробку с кукурузными хлопьями или получить ожог от света фонарика? Это мне давно известно. – Она рассмеялась было, но смех перешел в кашель, да такой сильный, что из глаз брызнули слезы.
Уош не отреагировал на шутку. Он вертелся перед ней, чтобы Эйва получше разглядела, что на нем нет ни синяка, ни царапины.
– Это ведь сделала ты, – произнес он, опуская полу рубашки, взял пульт и включил телевизор, висящий на стене в изножье койки.
Быстро пролистал несколько каналов, цепко глядя на экран. Он знал, что ищет, и, не находя нужного, мрачнел все больше.
– Еще секундочку. Это даже лучше, если ты не сама вспомнишь, а я тебе все покажу. Иначе ты точно не поверишь.
– Уош, ты меня уже достал.
– Цыц! – оборвал он ее, прекратив наконец давить на кнопки.
Передавали новости. На экране женщина в элегантном костюме стояла перед огромной фотографией Эйвы. Понизу была надпись: «ЧУДО-РЕБЕНОК». Следующие несколько минут шли кадры с осенней ярмарки. Самолетик Мэтта Купера кувыркался в небе. Ребятня и взрослые толпились у балаганов и аттракционов, покупали лакомства. Идеальная картинка, полная солнечного света.
Все это Эйва прекрасно помнила.
Биплан взмыл вверх, послышались низкий гул мотора, восторженное аханье человека, снимавшего ролик, и вдруг рокот стих.
Видео оборвалось, на экране вновь появилась ведущая новостей.
Глядя в камеру, она говорила, сколько жертв могло бы быть, о трагедии, которая так и не случилась. Опять показали фотографию Эйвы из школьного альбома, на которой она улыбалась широко и смущенно. Так обычно улыбаешься, когда тебе не нравится, как сидит одежда. Рассказав, где именно были найдены дети, диктор прибавила:
– И тут началось что-то необъяснимое. Эта девочка, Эйва Кэмпбелл, непонятно как исцелила своего друга.
На экране возникло фото Уоша, только что вытащенного из-под завала. Крупным планом показали его рубашку, продранную в том месте, где совсем недавно была ужасная рана.
– Мальчик оказался совершенно здоровым, – подчеркнуто медленно, с профессиональной сноровкой повторила диктор.
– Смотри! – крикнул Уош, тыча пальцем в экран.
Оглянувшись на Эйву, он опять, словно в подтверждение показанного в новостях, приподнял рубашку.
– Ты действительно сделала это. В самом деле сделала! – Его радостная улыбка наполнилась изумлением и страхом.
– Не может быть. – Эйва закрыла глаза и замотала головой. – Это шутка, да?
Воодушевление сползло с его лица.
– Ну-ка привстань, – мягко попросил он, опустил рубашку и, приобняв Эйву за плечи, помог ей сесть, потом спустить ноги с койки. Каждое движение отдавалось болью, Эйва то и дело судорожно охала. Уош тоже морщился, словно чувствовал ее боль.
– Что ты хочешь?
– Не бойся, мы быстро, обещаю. Просто ты должна увидеть это своими глазами.
Они вдвоем пересекли палату, Эйва обнимала Уоша рукой за шею, а он бережно поддерживал подругу за талию. Они добрались до окна, и он усадил ее на широкий подоконник.
– Где мой папа? – спросила Эйва. – Почему его нет здесь?
– Не волнуйся, – ответил Уош, заглядывая ей в глаза. – Думаю, он сейчас как раз пытается справиться с тем, что я собираюсь тебе показать.
– С чем?
– Посмотри туда. – Мальчик кивнул на окно.
Эйва обернулась. Парковка была плотно заставлена машинами и фургонами, вокруг толпился народ с плакатами и видеокамерами. Люди закричали, приветственно замахали руками. Подход к больнице преграждал полицейский кордон, не дававший толпе прорваться внутрь.
– Что там такое? Чего им всем нужно?
– Тебя, – тихо ответил Уош. – Они собрались тут из-за тебя. Невероятно, да? Ты даже представить себе не можешь, как прославился Стоун-Темпл. И как прославилась ты сама. Люди съезжаются отовсюду, лишь бы тебя увидеть. Их сотни, а может, и тысячи.
Действительно, толпа внизу напоминала океан. Там перекатывались волны, вихрились течения приветствий и кивков.
– Поразительно, – протянул мальчик.