XXI

Ужинали в великолепном белом зале лучшего в городе ресторана. Предполагалась небольшая, своя компания, а набралось человек сто. Так что даже Сила Кузьмич Хлебенный, инициатор ужина, знаменитый широкостью натуры и кармана, увидав, что набралось лишней публики, изобразил на жирной, красной, умной роже своей комическое недоумение, как бы вопрошая: «Это мне сегодня — за экую ораву платить?!»

У Хлебенного была преполезная привычка — не отказываться ни от какой «общественной жратвы», как бы скромно и малосоответственно его избалованному вкусу она ни затевалась, лишь бы — в очень хорошем ресторане, ему знакомом. А рестораторы, получая заказы на какой-нибудь интеллигентно-демократический обед или ужин, с просьбою устроителей — нельзя ли подешевле? — прежде всего интересовались:

— Сила Кузьмич будут?

— Непременно.

— Ну что же? — объявлял тогда ресторатор с вялою любезностью великодушия, снисходящего к безысходной нищете ближних своих, — можем подать рублика на три с персоны…

— Дорого, почтеннейший, не по карману нашей публике. Народ трудящийся. Нельзя ли — на два?

— Дешевенько будет, — язвительно ухмылялся великодушный ресторатор, — бутылку вина на стол поставить, — вот они уже два рублика ваши и кончились… И три-то себе в убыток беру: ведь рублевого обеда на подписном не подашь… Но Сила Кузьмич, вы говорите, наверное у вас будут?

— Честное слово дал.

— В таком случае, — вздыхал ресторатор, — хорошо-с. Что с вами поделаешь, когда вы такие скупые? Пожалуйте. Сготовлю на два рубля.

И подавал обед или ужин превосходнейший, с роскошною закускою, с изысканным меню, с ординэром хороших французских марок, ^[336] с настоящим шампанским, с ликерами. Так что участники торжества ели, пили да только похваливали и удивлялись:

— Что же рассказывают, будто в этом ресторане дерут?! Такой обед дома устроить — втрое дороже станет.

Сила же Кузьмич, прибыв на подписной обед, имел обыкновение, — прежде всего, — приостановиться в дверях зала и — из-за них — осмотреть собравшуюся публику — незаметно и издали, соколиными татарскими глазками своими, ныне заплывшими пятидесятилетним жиром, но привычными смолоду следить за версту овцу в степи. Затем он подзывал распорядителя.

— По скольку?

— По два-с.

— До пяти.

После чего уже входил и пожимал руки знакомым. Если он находил приятную компанию или вообще предвкушал, что ему будет весело, то мигал распорядителю:

— Два накинь.

Потом накидывалось еще три, потом пять, потом десять… вырастали многосотенные и тысячные счета, о которых никто из участников торжества и не подозревал даже. Они еженедельно аккуратнейше по субботам погашались в торговой конторе всероссийско знаменитой фирмы «Кузьмы Хлебенного сыновья и К°».

С этой двойственностью счетов выходили истории курьезные. Обедает Сила Кузьмич вдвоем с известным русским техником, профессором Груздевым, которого он большой поклонник. Почтительнейше осведомляется:

— Позволите просить вас винцом?

Профессор строго смотрит на него сквозь очки.

— То есть вы, по вашему милому купеческому обыкновению, собираетесь душить меня шампанским? Нет-с, не позволю.

— Помилуйте! — даже обиделся и как бы ужаснулся Сила Кузьмич, — могу ли я допустить себе такое отсталое безобразие? Нонче и у нас в купечестве довольно глупая мода эта уже оставлена… Мы попросту — красненького выпьем, столового…

— Красненького — хорошо, — согласился профессор, — но только уж, пожалуйста, не выше трех рублей за бутылку. Потому что платить будем пополам. Дороже — мне не по средствам.

— Обижаете-с!

— Нет, батюшка, я на этот счет немец. Угощений — никаких. Принцип.

Сила Кузьмич уважительно склонил лысую главу свою.

— Принцип — всего дороже-с. Ежели принцип, не смею и возражать-с. Супротив принципу — никогда-с. У нашего полицеймейстера Брыкаева принцип, чтобы взятки брать: уважаю, даю-с. У вас, наоборот, принцип, чтобы даже глотка вина даром не выпить: уважаю, платите-с.

И моргнул услужающему:

— Подай нам, брат Семен, ординарцу… моего, знаешь?..

Принесли вино в графине. Профессор пьет и похваливает:

— Превосходное вино. Почем?

Сила Кузьмич отвечает с протяжностью.

— Рупь семь гривен…

— Быть не может?

— Человека спросите, если не верите.

И Семен поддакивает

— Так точно, как Сила Кузьмич изволят говорить: рупь семь гривен.

Профессор уж и в экстаз пришел:

— И вот, имея возможность пить за рубль семьдесят копеек этакий нектар — шальные люди еще тратят бешеные деньги на шампанское, мутон-ротшильды, шамбертэны там всякие?! ^[337]

Сила Кузьмич прихлебывал из стакана и говорил:

— Необразование.

Распили графин. Профессор уже сам предлагает:

— Не повторим ли?

— Почему же нет-с?

— Я, батенька, собственно говоря, не питух, да нельзя утерпеть: уж больно дешево и сердито.

Пообедали. Расплатились по-немецки, пришлось на каждого по 3 р. 50 копеек с «на-чаем». На прощанье Сила Кузьмич спрашивает:

— Угощать себя вы, профессор, не позволяете. Но — ежели протекцию маленькую — разрешите вам оказать?

— Смотря по тому, в чем…

— Невинная-с. Вам ординэр мой понравился. Семен, скажи там за кассою, чтобы, когда вот они — профессор — удостоят бывать у вас в лавочке вашей, то я приказываю — завсегда им на стол вот этот мой ординэр ставить…

С тех пор профессор повадился в ресторан с благоприятным ординаром частенько-таки — то вдвоем, то втроем с приятелями. Попивают ординэр Силы Кузьмича, восхищаются и не жалеют сильных слов — ругать безумных шалопаев и расточителей, которые швыряют деньги на шамбертэны и мутон-ротшильды. Лишь однажды вышла странная заковыка. Ужинал профессор с двумя знакомыми профессорскими же семьями после театра, а прислуживал в этот раз не Семен. Подал человек счет: восемьдесят четыре рубля. Недоумение.

— Это не нам.

— Никак нет-с, вам.

Недоумение переходит в ужас. Сотрапезники смотрят на Груздева подозрительно. Считают. Двадцать рублей восемьдесят копеек находят законными и резонными. Но откуда же взялось остальное?

— Батенька, — пыхтит на слугу красный Груздев, — вы тут черт знает чего нагородили! Вчетверо приписано!

— Помилуйте, — защищается слуга, — мы не можем ничего приписать: мы из буфета на марки берем, своими деньгами отвечаем. Счет составляет касса. А — как, стало быть, вы изволили выкушать четыре графина мутон-ротшильда, то эта марка у нас стоит семнадцать рублей бутылка. Извольте взглянуть по карте.

Профессор совсем опешил, а сотрапезники, кто бледнея, кто краснея, смотрели на него уже без всяких подозрений, но просто-напросто зверями, как на изверга, жулика, предателя.

— Что вы врете, батенька? — разразился Груздев, — во сне вы, что ли, бредите? Я не заказывал вам никакого мутон-ротшильда… Не идиот я и не саврас без узды, чтобы пить ваши дурацкие мутон-ротшильды. Это вино мне всегда подают здесь по рублю семидесяти копеек…

Слуга сделал большущие глаза:

— Это? Не может того быть-с.

— Как? — возопил Груздев, уже в полном бешенстве. — Что же — я, профессор Груздев, лгать вам стану? Вы смеете — мне в глаза? Это дерзкий обман! наглость! грабиловка! жульничество! Распорядителя сюда! хозяина!

Пришел распорядитель, узнал Груздева, выслушал претензию, посмотрел счет, обратил на несчастного официанта бесстрастно-внушительные очи и произнес с вескостью:

— Вы, Трифон, болван. На первый раз я вас только штрафую, а в другой раз будете уволены… Столы смешали. Разве это ихний счет? Это — кабинетский, из четвертого номера…

И рассыпался в извинениях. Груздев торжествовал. На радостях рассеянного недоразумения компания распила еще графина два.

Столь усиленное истребление таинственного ординара, однако, смутило ресторан подозрением, не превышает ли профессор своего кредитива. Поэтому в первый же раз, когда Сила Кузьмич опять заехал в ресторан, распорядитель решился осведомиться: как их степенство изволят приказать впредь — продолжать или прекратить?