Несколько лет назад, когда Александра Федоровна увидела в одном французском журнале репродукцию с этой картины, она возмутилась живописной манерой: «Какая гадость!»

Сегодня вспомнила о ней. Сомнамбулически прошла через библиотеку и очнулась в зале с горкой перед маленьким автомобилем наследника. Царица обняла его и зарыдала.

Смеркалось, когда Волков доложил, что великий князь Дмитрий Павлович просит по телефону позволения приехать к чаю в пять часов. Ему велели отказать. Через некоторое время позвонил Феликс Юсупов, просивший тоже позволения приехать. Он хотел что-то сказать Вырубовой, но государыня не позволила ей подойти к телефону. Феликсу было предложено через Волкова прислать письменное объяснение. Вечером пришло его письмо с клятвенным уверением, что Распутина вчера вечером у него не было. Справлял вечеринку с приятелями, и все перепились, а Дмитрий Павлович, уходя, застрелил собаку во дворе.

Ни Вырубову, ни Ден императрица не отпустила, уговорив их ночевать во дворце.

Наутро весь Петербург говорил о черной калоше № 11 с пятнами крови. Обнаружили возле проруби на Невке у Крестовского острова. К месту открытия приехали прокурор и товарищ прокурора петроградской Судебной палаты, судебный следователь по особо важным делам, министр юстиции со свитой чиновников, сам Протопопов с начальником Охранного отделения и с главным начальником петроградского военного округа.

Вызвали водолазов. Движение по мосту закрыли, но на набережных собралось много хорошо одетой публики, извозчиков и автомобилей.

Водолазы условленным знаком известили, что тело найдено. Оно примерзло снизу ко льду так, что пришлось отдирать пальто и волосы.

Около одиннадцати в бутылочно-зеленой воде проруби показалось что-то вроде женской меховой муфты, Стоявшие поблизости чины водолазной команды ухватились за нее, и в тот же миг поднялась голова с бледно-синим лицом, черной прилипшей бородой, точно тянули сдохшего водяного. Опутанного веревками, мокрого, лоснящегося положили на лед, как убитого тюлени.

Пока переносили в приготовленное помещение, занимались медицинским освидетельствованием и составлением протокола, высшее начальство решало вопрос, куда везти тело для вскрытия. Городские больницы неудобны. Остановились на Чесменской богадельне, в восьми верстах от Петрограда.

В 12 часов к телу допущены были обе дочери Распутина и жених одной из них — подпоручик Панхадзе. Матрена вздумала было голосить, но сестра ее одернула. Когда тело, положенное в санитарную карету, отбыло, за ним двинулась длинная вереница карет и автомобилей.

Вырубова и Ден почти не отходили от телефона. Через них царица узнала, что старца бросили в прорубь еще живым. Об этом свидетельствуют освободившаяся от веревок правая рука и легкие, полные воды. Каждое такое сообщение ножом ранило государыню.

К вечеру она ни детей, ни Вырубовой, ни Ден не хотела видеть. Сидела, не зажигая огня в кабинете, и думала только о том, чтобы скорей приехал Ники. Он прибыл на другой день к вечеру. В назначенный час, со всеми дочерьми, она стояла в стеклянном павильоне и, когда прибыл поезд, бурно устремилась в вагон. Обняв мужа и бросившись целовать прибывшего с ним наследника, царица разрыдалась.

Рано утром в Чесменской богадельне состоялось отпевание. Кроме жены и дочерей, присутствовали чиновные лица да несколько сестер милосердии. В девять часов одна из них отвезла на моторе гроб в Царское Село. Временно, до весны, решили похоронить возле парка, на том месте, где Вырубова собиралась строить убежище для инвалидов.

Сырое, холодное утро, зияющая яма, комья замерзшей бурой земли тяжело легли на сердца царской семьи, приехавшей хоронить того, кто ее губил многие годы и чьи слова так вспоминались в это утро: «Пока я жив, с вами ничего не случится».

Простой народ остался безучастен к событию. Напрасно сестры в лазаретах рассказывали нехорошие истории про Распутина и превозносили гражданские доблести Юсупова и Дмитрия Павловича. Раненые хмуро слушали. Какой-то солдатик заключил:

— Был один мужик, дошедший до царя, и того господа убили; не подпускают к престолу нашего брата.

Но высшее общество ликовало. Начало удалось. Нужно хорошее продолжение.

XXI

Новый 1917 год наступал в буднях, в грязном снеге по улицам, в серых солдатских папахах, в петербургской мгле, зараженной миазмами слухов. Паралитики власти нехотя боролись с эпилептиками революции. Грозили друг другу расправой после войны. «Они узнают по заключении мира, что значит не стоять во время войны за своего государя!» — говорила императрица.

Прогрессисты ставили в известность своих врагов: никакой амнистии им не будет в течение десяти лет после переворота.

С фронта дул холодный ветер. Правительство зябло. Под знаком такой метеорологической сводки проходил высочайший новогодний выход в большом зале Екатерининского дворца. Горели, как встарь, торшеры и жирандоли, сияли зеркала, блестело золото мундиров, бриллианты шифров и диадем. Но сырой туман пронизывал души.

Приехал Дондуа. Его особое положение при государе было известно. И то, что он сразу направился к дворцовому коменданту, вызвало интерес и ожидание.

Этот молоденький поручик сделался загадкой для всех. Почему он остался в Царском Селе, когда все ехали в Ставку? Почему теперь ни с того ни с сего приехал?

После завтрака, как всегда, — прогулка в автомобиле с Мордвиновым, Воейковым, Лейхтенбергским. Машину в известном месте остановили и пошли пешком. День был солнечный, синицы весело перекликались в голых ветвях. Заметив, что Мордвинов с Лейхтенбергским отстали, Николай Александрович вполголоса спросил о чем-то Воейкова.

— Так точно, ваше величество.

Воейков достал из-за обшлага шинели записку и не успел еще протянуть государю, как тот вырвал ее из рук. В записке значилось: «СИРИУС». Потом цифра 98808000000 и другая цифра 304. Вторая строка состояла из слов: «Иды марта. Отклонение — 0».

— Это все?

— Все, ваше величество.

Государь покраснел от гнева, скомкал листок и швырнул на дорогу, но, остановившись, велел Воейкову поднять и спрятал себе в карман.

— Домой! — Он зашагал к автомобилю так быстро, что спутники едва поспевали.

Как только вернулись, князь Долгоруков постучался в комнату к Нилову.

— Что вы знаете про иды марта?

Адмирал знал Куросио, Кияо-Чао, но ид марта не знал. Граф Граббс после долгой мобилизации остатков кадетско-пажеских знаний вспомнил, что иды у римлян означали что-то календарное. Один Дубенский блеснул литературным образованием; он ответил цитатой из Шекспира: «Цезарь! Бойся ид марта!»

Долгоруков растерялся:

— Я не могу передать это его величеству.

Дворцовый комендант заметил, что каждый раз, когда он выходил из поезда, на платформе ему неизменно попадался стройный офицер, пристально смотревший на него. В этот раз он смело подошел, взял под козырек и, щелкнув каблуками, отрапортовал:

— Лейб-Бородинского полка поручик Чехов, командированный для связи в штаб Северного фронта.

— Что вы хотите?

— По роду службы я имею честь быть в курсе всего здесь происходящего, и мне известно трудное положение, создавшееся для его императорского величества. Соблаговолите выслушать мои соображения. Мне кажется, еще не потеряно время для спасения трона и государя.

Дворцовый комендант чуть не выронил сигару изо рта. Такая речь и при таком ничтожном чине! Он стоял, не зная что сказать. А поручик, не получив ответа, продолжал:

— Государю надо немедленно прекратить переговоры с Думой, покинуть Псков и ехать в Царское Село. По пути забирать все оставшиеся верными воинские отряды. Необходимо успеть перехватить дворцовую охрану, конвой и те части царскосельского гарнизона, что не перешли еще к восставшим. Взять от генерала Иванова Георгиевский батальон. Все это даст возможность действовать против Петрограда. Нужны быстрота и решительность.