- Все не так! – неизвестно в какой уже раз сказала я, не скрывая раздражения. – Абсолютно все.

Толик фыркнул, а Светка успокаивающе погладила мой рукав:

- Успокойся. Сейчас найдем твое кафе, посидим, выпьем чего-нибудь. А завтра утречком в Карловы Вары.

Но успокаиваться я не желала. Чтобы я заблудилась в Праге! Я – в Праге!!!

В этом городе мы с родителями прожили без малого десять лет. Правда, первые пять пришлись на мое совсем уж раннее детство, зато остальные – на более сознательный возраст – школу я окончила здесь, при советском еще посольстве. Сказать, что я любила Прагу, - не сказать ничего. Мое отношение к ней было, мягко говоря, странным. Я чувствовала себя ее частью. И даже, в порыве чудовищного эгоцентризма, ее - моей частью. Я бродила по городу и впитывала его в себя. Знала, что никогда не буду здесь по-настоящему своей, и мучилась из-за этого. Прага – таинственный город мистиков, магов и алхимиков, здесь все дышит тайной. А еще – прошлым. Оно проходит сквозь тебя, как магнитные линии сквозь землю. Мне хотелось окунуться в него. Не узнать, а прочувствовать, прожить… Да, как сказал один мой знакомый, «с этим – к доктору».

С тех пор прошло двадцать лет. В Праге я ни разу больше не была. Объясняла это – другим и себе – разными бытовыми причинами: нет денег, нет времени, и вообще… «Вообще» заключалось в следующем: Прага, такая, какой я ее знала, все это время жила во мне. Видеть ее другой я не хотела категорически. Только та, с точностью до квадратного миллиметра. Это невозможно? Ну, тогда и не надо… вообще.

И все-таки… Стоило мне увидеть Прагу по телевизору или на фотографии в журнале, да просто услышать это магическое слово, и во мне поднимался какой-то щенячий скулеж. Однажды, в минуту слабости, я не выдержала и купила путевку. Четыре дня Прага и три – Карловы Вары. Жалеть начала сразу же, как только заплатила деньги, но было поздно. В аэропорт ехала с тяжелым сердцем, не ожидая от этой поездки ничего хорошего.

Моими соседями в самолете оказалась семейная пара примерно моего возраста – Света и Анатолий Воробьевы. За границу они летели впервые, чувствовали себя неуверенно, а уж когда узнали, что Прага – это «мое», стали смотреть на меня, как новобранцы на старослужащего. Особенно когда я пообещала помочь им с шоппингом.

Все оказалось еще хуже, чем я думала. Буквально каждую секунду, и на экскурсиях, и в магазинных забегах с Воробьевыми – не говоря уже о моих индивидуальных «программах»! – я понимала: все изменилось. Все не так! Новые дома, новые магазины, новые вывески. Даже то, что, казалось бы, никак не могло измениться, все равно было другим. Не так цвели каштаны, не так пахло в маленьких продуктовых магазинчиках, не так плескалась вода в фонтанах. Я отказывалась понимать, что смотрю на город глазами не романтичного подростка, а взрослой циничной тетки. Может, кто-то другой и испытывает сладостную ностальгию, попав туда, где прошло детство, но мне было физически больно смотреть на дом, где мы жили, на школу, на парк, где гуляла с собакой. Испорченной пластинкой крутилась в голове одна-единственная строчка забытого стихотворения или песни: «Никогда не возвращайтесь в прежние места!»

В последний вечер Воробьевы попросили меня сводить их в какое-нибудь недорогое кафе. Поскольку в знаменитом «У калиха» мы уже были, я решила отвести их туда, куда в десятом классе часто ходила с подружкой – в маленький бар рядом с художественной галереей. Мы брали кофе, сок, по бокалу мартини и вели долгие, как думалось нам, глубокомысленные разговоры. Ох, какими же взрослыми и мудрыми мы себе казались! Смех, да и только! Да, посетить это место было бы последним камешком на могилу разрушенных иллюзий.

Мы свернули с похожей на кремовый торт Парижской улицы, и я поняла, что не помню, куда надо идти. Бар был расположен довольно укромно, а может, его и вовсе уже не существовало. Тем временем сгустились сумерки. Совсем рядом находилась Старомнестская площадь – центр Праги, центр Чехии, центр Европы, в конце концов, а здесь, в тесных переулках, было темно и безлюдно.

- Хотела бы я вернуться в прошлое! – с досадой прошипела я, пытаясь сориентироваться.

За спиной раздался противный старческий смех – скрипучий и насмешливый. Обернувшись, я увидела высокую темную фигуру, мелькнувшую за углом.

- Ну хватит! – мое терпение лопнуло. – На Вацлаваке есть Макдоналдс. Дешево и сердито. И там я точно не заблужусь.

Я решительно шагнула за угол – туда, где скрылась мрачная фигура.

- Что это?! – потрясенно прошептал Толик. – Куда это нас занесло?

Мостовая исчезла. Равно как и тротуар. Фонарей тоже не наблюдалось. Вместо домов - страшные покосившиеся хибары максимум в два этажа. Кое-где в окнах теплились слабенькие огонечки, похоже, там горели свечи.

- А воняет-то как! – сдавленно возмутился Толик.

Воняло и на самом деле изрядно – гнилью, нечистотами и еще непонятно какой дрянью.

- Давайте вернемся! – дрожащим голосом попросила Света, с чавканьем вытаскивая ногу из густой грязи.

Но вернуться не получилось. Там, откуда мы пришли, неизвестно откуда взялись кованые ворота, запертые на огромный засов.

- Что это? – Светка уже почти плакала.

Какой-то смутный и совершенно невероятный ответ начал рождаться у меня в голове, но в этот момент где-то рядом раздался страшный грохот. Мы услышали рев, от которого по спине побежали не мурашки, а жирные откормленные термиты. На улицу из домов с испуганными криками начали выбегать люди. На нас никто не обращал внимания, словно мы стали невидимками.

Внезапно запахло дымом, в окнах ближайшего дома показались языки пламени. Люди, одетые в странные одежды, забегали и закричали еще сильнее. Мне показалось, что я слышу слова «Голем», «рабби» и «синагога». Несколько человек с факелами в руках пробежали мимо нас, едва не сбив с ног, – мы едва успели вжаться в стену.

- Ребята, - неуверенно пробормотала я. – Либо мы коллективно сошли с ума, либо…

- Либо что?

- Знаете, как говорят? Будьте осторожны в своих желаниях, они могут исполниться. Я сказала неосторожно, что хотела бы вернуться в прошлое. Похоже, это конец XVI века.

- Не может быть! – хором ахнули Воробьевы. – Но как?..

- Не знаю. Но мы в еврейском городе. И угодили как раз в тот день, когда рабби Лев Бецалель забыл вытащить шем изо рта у Голема.

- Кто? Что забыл вытащить? Откуда?

- Жил при короле Рудольфе II такой очень умный раввин – Иегуда Лев Бецалель. Математик, астролог, алхимик и вообще волшебник. Кстати, он спас своих собратьев от выселения из Праги. Встал перед королевской процессией, прямо посреди моста. В него кидали камни, а они превращались в розы. Рудольф удивился и пригласил его к себе во дворец. А там Лев Бецалель показал ему праотцов – Авраама и других. Призраки. Сказал, что никто не должен смеяться. Но кто-то почему-то улыбнулся, и потолок зала начал опускаться, едва не раздавив всех, кто там был. А потом король сам навестил раввина. Похоже, это его дом, - я показала на горящую хибару. – Страшный и бедный. А внутри оказался богатым и роскошным.

- А что за Голем?

- Раввин сделал глиняную статую, назвал ее Големом и вложил ему в рот шем – бумажный свиток, говорят, даже с истинным именем Бога. С этим свитком Голем работал за троих. В пятницу вечером, когда наступает шаббат и евреи прекращают все работы, шем вынимали, и он снова превращался в глиняное чучело. А сегодня Лев Бецалель шем вынуть забыл. Вот Голем и разбушевался. По легенде, он разнес половину еврейского квартала в клочья.

- Что делать-то будем? – осторожно поинтересовался Толик, обнимая рыдающую Свету.

- А я откуда знаю?! – огрызнулась я.

Тем временем люди по-прежнему бестолково бегали и галдели, не замечая нас. Тушить пожар они не торопились. Понятное дело, суббота для них уже началась, а это означает, что любая работа – страшный грех. Да и дом – хоть и раввина, но… не свой же, правда?