Тут мы выскочили на перекрёсток, повернули направо, трансмиссия снова натужно завыла, но машина пошла ровнее и я рискнул приподняться и оглядеться. Мы гнали, если можно назвать гонкой езду со скоростью 30 километров в час, по более широкой дороге, хотя это тоже была, в общем-то, грунтовка, но с меньшим количеством ям и более накатанная, что ли. Позади нас, из кустарника, выскочили две или три псины, и рванули с неестественным ускорением в нашу сторону.
— Гошка, хрен ли дрочишь там?! — крикнул Митяй. — Давай пулемёт!
Н-да, мой бред становился всё интересней. Гошка, пытаясь сохранить равновесие в отчаянно раскачивающемся кузове грузовика, склонился над не замеченной мною кучкой брезента у самого переднего борта, повозился там и внезапно выпрямился, держа в руках… ха, ну конечно, не можем мы создать обычную иллюзию, нам нужны закидоны. В общем, мой воспалённый сотрясением мозг создал видение натурального пулемёта Дегтярёва. Всё как в фильмах — и блин сверху, и раструб пламегасителя, и сошки, которые Гошка зачем-то откинул вниз. Юноша победно глянул на меня и внезапно его не очень, честно говоря, симпатичное лицо исказила гримаса страха.
— Митяй. Митяй! — сорвался он на фальцет. — Митяй!!
— Ну чё? — оторвался мужчина от стрельбы и повернулся к нам, меняя рожок в автомате.
— У него это, кровь! — дрожащим от испуга голосом сообщил Гоша, наводя на меня дуло пулемёта.
— Чё? — спросил Митяй, но тут, видимо, и он разглядел ссадину у меня на лбу.
Да и на носу должно было остаться, я же в зеркало не смотрел, когда в потёмках пытался вытереть что у меня там по лицу текло.
— Эх, йопт, — выдал он уже знакомый набор звуков. — Слышь, паря, ты это, извини.
И, передёрнув затвор, навёл ствол автомата на меня.
Наверное, есть целые тома и научные диссертации, посвящённые нашим снам и той их разновидности, что относятся к категории кошмаров. Вероятно, в них мы заново переживаем то, что волновало или волнует нас в обычной жизни. Это, во всяком случае, объясняет и собак, причём какую-то мерзкую их разновидность, с которыми у меня, скажем так, специфичные отношения. К колхозникам я отношусь, конечно, не как к собакам, но некие события в моей жизни заставили меня воспринимать эту социальную группу с известной долей осторожности.
Первый эпизод относился к далёкой юности, когда мы, студенты первого курса института, поехали на так называемую «картошку». Была такая традиция — помогать деревне в борьбе за урожай. Было много разговоров и баек про ушлых и борзых «деревенских», которые жаждали вкусить юных тел студенток, одновременно испытывая не менее сильное желание познакомить нас, то есть мужскую часть группы, со своими кулаками. Девки притворно пугались, но, подозреваю, многие были не прочь уединиться с крепкими крестьянами на сеновале. Парни бодрились и запасались вином. Мне было немного смешно и похрену. Я был «стариком» — поступил уже после армии, единственный в группе, кстати. Но первый же вечер нашего пребывания в колхозе поверг меня в шок. Мы находились на одной половине сельского клуба, куда нас поселили, а девчонки на другой, скажем так — у них был парадный вход, а у нас боковой. Шум и крики раздались уже под вечер, в сумерках. Мы бросились на вопли и даже меня, стреляного, к тому времени, воробья, шокировала картина увиденного. На земле лежал один из наших парней, и его натурально убивали трое или четверо деревенских, от души мутузя дубинами и велосипедными цепями. Вот тогда я и увидел, что они другие — что-то было в их глазах, что-то, что позволяло им считать убийство нормальным явлением, потому что мы — чужаки. Парень, к слову, инвалидом остался — голову ему проломили. А поездки «на картошку» после этого прекратились. Ну а потом и колхозы развалились.
Второй раз с «деревенскими» я пересекся на узкой тропинке лет через пятнадцать. Было у меня хобби — в лес ходить. Рыбалка-грибалка это само собой, но люблю просто заночевать у костра, так чтобы с рюкзачком километров десять пройти. Охоту, кстати, не люблю, не вижу смысла в убийстве ради забавы, хотя ружьё дома имею. Обычный ИЖ вертикалка. В общем, возвращаюсь я из похода, иду, никого не трогаю, дорога мимо деревни проходила, но не по окраине, а в стороне, по краю поля. Знакомые места, в отрочестве с корешем тут шастали. Я ещё отметил, что надо же, вот и снова поля засеяли, даже картошкой. Вдруг из кустов голос:
— Стоять, бля!
Именно так, грубо и решительно. Остановился. Выходят двое, один с двустволкой, обычной курковкой, а второй с чем-то типа обреза, с такими в фильмах кулаки любили ходить. Я охреневаю малость. Лихие девяностые закончились, бандитизьм как бы на нет сошёл, а тут — грабят среди бела дня, можно сказать! Сымай, говорят, рюкзак, и показывай, что там у тебя. И тот, что с обрезом, смотрит на меня глазами деревенщины из конца восьмидесятых, то есть я прямо понимаю, что выстрелит ведь, ему похрену.
Справедливости ради должен сказать, что грабить меня не стали — оказывается это были местные фермеры и таким образом они стерегли урожай картофеля. Легко отделался, но осадочек-то остался — парни и не подумали извиняться, даже намекнули, что нечего, мол, по ИХ земле ходить. Небольшой сатисфакцией явилось то, что ферма эта загнулась года через два, но не это важно. Важно то, что Митяй сейчас глядел на меня глазами того парня с обрезом и я снова прочитал в них — выстрелю. Ничего личного, просто ты, чувак, чужой для нас, поэтому…
Я ухватил ходящий ходуном раструб пулемёта левой рукой, смещаясь с линии огня так, чтобы между мной и Митяем был юный Гоша. Одновременно проводя приём обезоруживания из полузабытого арсенала. Получилось криво, точнее не получилось вовсе — машину тряхнуло и мы оба повалились на пол, вцепившись в оружие. Я вскочил первый, понимая, что ничего больше не успею, но тут на задний борт запрыгнула одна из псин и Митяй счёл её большим злом, чем я. Автомат выплюнул очередь патронов на пять, тварь взвизгнула и исчезла из поля зрения. А у меня в руках оказался пулемёт. Тяжёлый, кстати, почти как ПКМ* [*ПКМ — пулемёт Калашникова модернизированный].
— Брось, паря, — пробормотал Митяй, наведя свой агрегат снова на меня.
— Это ты бросай, — попытался угрожать я, но колхозники в моём бреду были тёртыми калачами.
Я словно в замедленной съёмке увидел, как грязный толстый палец Митяя тянет спусковой крючок, и рефлекторно потянул свой. С пулемётом не произошло ничего, зато автомат разразился короткой очередью. Спасло меня подсознание, или сознание, в общем то, что формировало картинки у меня в мозгу — машину сильно тряхнуло, я упал, пребольно ударившись локтем, а все пули из автомата Митяя ушли куда-то в сторону. Сам он тоже не удержался и из положения «на корточках» переместился в положение «на пятой точке».
Тут Гошак решил, что хватит ему отдыхать на полу кузова, весьма резво поднялся, и даже начал наводить на меня свой карабин. Я уже понял, что не смогу стрелять из пулемёта, потому что не знаю как — у него явно есть предохранитель и затвор, но разбираться некогда. Поэтому я просто швырнул тяжёлое оружие двумя руками, рассчитывая попасть диском в лицо Гоше. Попал в грудь, но этого хватило, чтобы парень отшатнулся назад. Секунду он балансировал, пытаясь сохранить равновесие, но рыдван опять подпрыгнул и парнишка с отчаянным воплем полетел за борт.
— Сука! — выпучил глаза Митяй, и я понял, что пришёл миг расплаты.
Щелчка я не услышал, понял лишь, что с оружием у колхозника что-то не так, потому что он с искажённым лицом дёрнул затвор, снова наставил ствол на меня, но автомат молчал. Тогда он откинул его в сторону и сунул руку за отворот кургузого пиджака, любимой одежды типичного крестьянина средней полосы России. Я, даже в видении, сдаваться не собирался, так что кинулся на Митяя, успев рассмотреть нечто, напоминающее рукоятку пистолета у него в руке. Завязалась борьба, и мой противник оказался на удивление сильным. Галлюцинация была настолько реалистичной, что я почуял истинный крестьянский дух, исходящий от мужика — амбре из запахов немытого тела, табака, гуталина и лука.
