– Простите, Петр Всеславович, но англичане же – наши друзья и союзники, и мы вместе противостоим тевтонам, – возразил Бартонд.

– Ах, доктор, доктор. – Укоризненно покачал головой ротмистр. – Запамятовали вы, что писал вышеупомянутый Александр Сергеевич: «Врагов имеет в мире всяк, Но от друзей спаси нас, Боже!» Мне гораздо менее отвратительны тевтоны, хотя бы тем, что они не скрывают своей враждебности, а островитяне… Если вспомнить историю всех российских смут, то практически всегда найдутся ниточки, тянущиеся на Остров. Для этих джентльменов мы все – от последнего трубочиста и до академика или генерала – не люди, а дикари, которые имеют наглость жить в такой богатой стране. Мой дед бился с горцами на Кавказе, отец сражался в Средней Азии, и везде были английские деньги, английское оружие, английские инструкторы. Да и за японцами маячили Сити и Роял-Неви. Где и на чьи деньги печатал свои издания господин Герцен? Кто стоял за декабристами, в планах которых было убийство всей правящей царской семьи? С легкой руки Пушкина мы привыкли идеализировать этих господ. Да простят меня боги Парнаса, но:

Время бежало незаметно. Оба доктора завороженно слушали ротмистра, который периодически подкладывая полешки в печь, говорил, говорил, говорил… Это был не похожий ни на что монолог, лишь изредка перебиваемый вопросом или возгласом несогласия. Впрочем, с каждым сказанным словом этих возгласов становилось все меньше. В этой не то лекции, не то исповеди перемешались и дела давно минувших дней, и то, о чем писали совсем недавно газеты, или перешептывались обыватели – многовековая ложь от кровавого маньяка на троне и убийцы собственного сына, до пригревших Герцена и поздних марксистов английских банкиров, до сих пор щедро отпускающих фунты на развал России, и британских адмиралов, поспособствовавших прорыву Гебена и Бреслау в Черное море, поближе к российским рубежам, нанеся этим сильнейший удар по ее торговле.

– Все, что Россия покупает за золото у так называемых «союзников», друзья мои, все, к чему имели отношение британцы, оказывается никуда не годным, – с горечью продолжил ротмистр, – к нам относятся так, как будто мы попрошайки, стоящие с протянутой рукой. Условия зачастую кабальные или просто унизительные. И это не моё мнение, а заключение профессора Бахметьева. Борис Александрович считает, что это не ошибки или разгильдяйство, а целенаправленная подрывная деятельность, способствующая ослаблению Российской империи и уничтожению её армии… – Видимо, высказав наболевшие, ротмистр замолчал и несколько минут просто смотрел на огонь.

Николай Петрович, никогда не отличавшийся флегматичностью, прервал затянувшуюся паузу извечным русским вопросом, прозвучавшим как вскрик:

– Петр Всеславович, так что же делать?! Просто сидеть и ждать неизбежного? Или все-таки как-то можно с этим бороться?

– Это зависит от того, какую цель вы перед собой ставите. – Усмехнулся ротмистр. – На этот вопрос в разное время пытались давать ответ и известный вам господин Чернышевский, и более знакомый нам присяжный поверенный Ульянов. Надеюсь, что всем здесь присутствующим не по пути с этими оракулами?.. Нет? Отлично. Тогда нам предстоит тяжелая, опасная и, скажу сразу, неблагодарная работа. Представьте себе, что чистящий Авгиевы конюшни Геракл был бы вынужден отбиваться одновременно от Стимфальских птиц и Эриманфского вепря… Но вы, господа, уже вступили на этот путь. Ваша отповедь, Михаил Николаевич, данная на съезде противникам России, – это ваш первый выстрел по врагу. Но в одиночку победить невозможно…

Есть патриоты, господа, начавшие возрождение Священной дружины, и ваш покорный слуга имеет честь в ней состоять. Только мы не должны повторять ошибок прошлого. В этой когорте должны быть лучшие сыны Отечества, невзирая на сословную принадлежность, возраст и вероисповедание. Мы должны подняться над предубеждениями, вернуться к тем основам, на которых Минин и Пожарский возрождали Россию. И я рад, господа, что могу сообщить вам, что академик Павлов – один из нас. Но мы не должны стать некой сектой, этаким орденом иезуитов на российский манер. Иван Петрович как-то сказал, что мы должны сохранить холодные головы, горячие сердца и чистые руки. Я не знаю, кому принадлежат эти слова, но именно так действовал генерал Бенкендорф, чей портрет висит в моем кабинете. Александр Христофорович всю жизнь хранил чистый платок, подаренный ему императором Николаем I со словами: «Вот тебе все инструкции. Чем более отрешь слез этим платком, тем вернее будешь служить моим целям!» У каждого из нас, кто хочет принести реальную помощь стране, должен быть такой «платок»…

Настенные часы, купленные, наверное, еще отцом Николая Петровича, начали отбивать очередной час. И с каждым ударом становилось понятно, что сегодняшний вечер приблизился к завершению.

– Благодарю покорно, господа, за приятно проведенный вечер. – Ротмистр тоже это понял. – Прошу извинить, время уже позднее, и я вынужден откланяться.

– Петр Всеславович, бога ради, останьтесь! Мы ведь только начали беседу. Да и Михаил Николаевич только на два дня сумел вырваться! – Было заметно, что Бартонду до смерти не хотелось отпускать гостя.

– Прошу еще раз простить, время уже позднее, сегодняшний день и так преподнес вам слишком много впечатлений. Если же захотите продолжить разговор, завтра я вас навещу. Честь имею, господа!..

После ухода ротмистра два доктора еще долго обсуждали рассказанное гостем и строили различные версии того, что произойдет или может произойти в ближайшем будущем и с ними, и с империей в целом.

Утром Михаил Николаевич прибыл в Московское управление РОККа, чтобы сдать документы по госпиталю и получить новое назначение. Молодой чиновник, принимавший бумаги, остановился взглядом на фамилии доктора, потом сверился с каким-то списком, лежавшим на столе, после чего произнес:

– Вам, милостивый государь, для получения новой вакансии придется обождать пару дней. Да, для вас тут оставлено письмо, будьте любезны забрать.

Доктор с недоумением посмотрел на конверт и, не найдя подписи отправителя, вскрыл его и достал небольшой листок бумаги, на котором было написано торопливым почерком:

Михаилу Николаевичу хотелось не спеша, обстоятельно проанализировать события последних часов, а посему он немедля отправился на квартиру к Бартонду, запасные ключи от которой ему вручил накануне предусмотрительный хозяин. Прибыв на место, доктор собственноручно заварил в объемистом фарфоровом чайнике ароматный напиток, прихватил связку баранок и занял место за письменным столом. В списке неотложных дел, который он набросал на листе бумаги, на первом месте стояло – немедленно связаться с капитаном Бойко и Гуровым. Но долго заниматься планированием ему не дал Николай Петрович, который, не раздеваясь, вбежал в комнату, потрясая каким-то конвертом, и, едва отдышавшись, почти прокричал своему другу:

– Миша, может, ты объяснишь, что значит сия бумага?

На бланке университета было начертано предписание, в соответствии с которым приват-доцент Николай Петрович Бартонд откомандировывался в распоряжение верховного начальника санитарной и эвакуационной части всех фронтов, генерала от инфантерии его высочества принца Ольденбургского.

– Не торопись, Николай, сейчас разберемся, а пока попей чайку.