очистить Украинскую землю.

Мы пойдем на соединение с нашими братьями под Киевом, красными

братьями России.

Южной группе предстоит совершить боевой переход походным

порядком по местности, занятой бандами.

Реввоенсовет требует от всех проявления высшей

дисциплинированности; дисциплинированная армия, исполняющая

незамедлительно все приказы своих руководителей и начальников, легко

выйдет из любого положения.

Всякое неисполнение в походе боевого приказа будет признаваться

как предательство и дезертирство и должно караться на месте самими

красноармейцами и командирами.

Вперед, бойцы, нам не страшны жертвы, не страшен враг, наше дело

- дело рабоче-крестьянской Украины - должно победить.

Вперед, герои! К победе, орлы!

Р е в в о е н с о в е т Ю ж н о й г р у п п ы

Д в е н а д ц а т о й а р м и и"

5

В штабе было двое. Котовский задумчиво смотрел в окно и слушал, как начальник штаба излагал свою точку зрения.

Штаб бригады помещался в вагоне. В нем было душно и никогда не выветривался табачный дым.

Из окон вагона можно было видеть перрон, деревья, железнодорожные склады и раскаленное добела небо.

Начальник штаба Каменский любил точность. И он со всей беспристрастностью, со всем хладнокровием обрисовывал создавшееся положение.

В приказе Реввоенсовета все сказано! Вкратце обстановка такова: в тылу белые, на флангах белые, а больше всего их впереди. Галичане, Симон Петлюра, Нестор Махно, атаманы Маруся, Добрый Вечер, Струк, Хмара, Тютюнник, Волынец, Заболотный и еще добрый десяток - все хотят гибели советских воинов, и особенно гибели Котовского, предвкушают, как будет болтаться на веревке этот здорово насоливший им красный командир. Теперь-то ему закрыты пути-дороги! Теперь он никуда не денется! И они кружат вокруг, как голодная волчья стая.

Начальник штаба говорил обстоятельно, обосновывал свои слова фактами, старался в то же время изложить покороче, и все-таки это было чересчур длинно, если учитывать температуру воздуха и отсутствие ветра.

- Все? - спросил наконец Котовский.

- В основном все.

- Выводы?

- Вывод один: положение безысходно тяжелое.

- И так много слов ради такой маленькой мысли?

- Гриша, но ведь положение действительно таково.

- Доказывать битый час, да еще в такую жару, что нам остается одно: ложись да помирай. Стоило трудиться! Безвыходных положений не бывает, Каменский! Бывают только трудные положения. Это возможно.

Котовский поглядел еще раз в окно.

- Как ты думаешь, сейчас не меньше сорока градусов в тени? Бери бумагу, пиши: "Приказ". Написал? "Боевая слава и героическое прошлое создали в составе бригады непоколебимую веру в нашу непобедимость" Точка. "Сейчас нам предстоит совершить смелый поход и еще раз беспощадно громить врага, превосходящего нас численностью, вооружением, но не силой" Точка. "Мы сильнее, и мы победим. Вперед! В наступление!"

- Может быть, вычеркнем, последнюю фразу? - мирно предложил начальник штаба. - Ведь то, что мы предполагаем сделать, - это самое настоящее отступление.

- Отступление? Слушай, Каменский, ты случайно не из северных мест? Ты плохо переносишь жару. Что называется отступлением? Отступление - это когда враг перед нами, а мы пятимся. Вот это точно, отступление. Если же тыла нет, а враг повсюду, куда ни сунься, то движение в любую сторону есть самое настоящее наступление на врага. Приказ прочитать в частях. Распорядись, чтобы коням выдали двойные порции овса. Завтра выступаем.

Начальник штаба был по-своему прав. Предстояло тяжелое испытание, и Каменский не закрывал глаз на то, что их ожидало. Деникин наступал со стороны Харькова, южнее стремительно двигался Шкуро, генерал Слащев захватил Николаев, галицкие части заняли Христиновку и Умань, Петлюра уже хозяйничал в Киеве... Нужно было оторваться от железной дороги, что само по себе таило много бед. Нужно было двигаться по грунтовым и шоссейным дорогам, а иногда и без всяких дорог, по степи. Нужно было вести непрерывные бои, пробиваться сквозь сытые, оснащенные вражеские полчища и упорно, наперекор всему идти на север. Да, или пробиться, или погибнуть...

Но Котовский ни при каких обстоятельствах не позволял себе падать духом. Слово "трудно" вызывало в нем протест. И чтобы вести людей почти в безнадежное дело, надо их воодушевить на подвиг, внушить им уверенность, заставить их поверить в свои силы - и тогда они преодолеют все.

Котовский вызвал командира бронепоезда Куценко. Тяжелый предстоял разговор.

Куценко пришел - приземистый, литой, такой же прочный, как и его бронепоезд.

Поздоровались. И вдруг Котовский почувствовал, что не может произнести этих страшных слов, не выговариваются слова никак... Но произнести их было нужно.

- Куценко, - сказал Котовский.

И оба молчали.

- Куценко, мы с тобой много повоевали... Помнишь, к-как в Вапнярке громили врага?..

- Бывало, - сказал Куценко.

Он не был разговорчив. К тому же он понимал, о чем будет речь.

- Куценко, ты, конечно, приказ к-командования знаешь? Завтра выступаем...

- Знаю, - ответил Куценко. - Взрывчатка приготовлена...

Ну вот, и произносить самое трудное не надо. И без того обоим ясно, что надо бронепоезд взрывать.

Котовский и Куценко помолчали. Нелегко им было. Но были оба не изнежены жизнью. Умели владеть собой.

Котовский сказал:

- Пошли?

Куценко, как эхо, отозвался глухим, сдавленным голосом:

- Пошли.

Он думал, что взрывать придется еще не сегодня. Любил он свою "черепаху" нежной любовью. И должен был своей рукой уничтожить.

Они прошли по железнодорожным путям, ступая на раскаленные солнечным зноем рельсы. Вот и бронепоезд. Солидная громадина! Весь поцарапан. Стальные плиты не пробивает снаряд. Весь защищен от ударов. И весь ощетинен орудийными дулами, тонкими стволами пулеметов.

Экипаж, оказывается, предупрежден. Короткие слова команды - и все до единого выстроились перед бронепоездом, молча, без обычных солдатских прибауток. Выстроились - и смотрят, смотрят напоследок на свой бронепоезд.

Затем железнодорожный свисток... Бронепоезд дрогнул, сдвинулся и пополз...

Его вывели далеко за станцию, в степь.

- Готово! - крикнули запальщики.

Куценко махнул фуражкой. Раздался оглушительный взрыв. Огненные столбы взметнулись к небу...

Котовский увидел: у железного командира бронепоезда навернулись слезы. Он не скрывал их.

- Все, - произнес он решительно.

И стал распоряжаться погрузкой имущества бронепоезда на подводы, а Котовский вернулся в штабной вагон: было еще много дела.

Наконец-то, кажется, жара схлынула. Небо зарумянилось, зарозовело, загрустило. Поникшие деревья расправили листву. Пролетел живительный ветерок. Пахло полынью, ночными фиалками, резедой. Здесь около каждого дома палисадник.

Командир идет к выходу. Вечерняя прохлада встречает его, лишь только он спускается с подножки вагона.

Давно подготовлен конь. Командир грузно садится в седло, конь переступает задними ногами, почувствовав седока, подбирает зад, делает скачок и, цокая по мостовой, идет хорошей рысью мимо станционного садика, мимо выстроившихся в длинный ряд ларей, оставляя позади себя вокзал с его запыленными окнами, с пустой буфетной стойкой и билетной кассой, которую за ненадобностью начальник станции приспособил под курятник: все равно нет никаких пассажиров и никто не покупает билетов, а только, угрожая наганом, требуют паровозов, которых давно уж нет.

6

Пустая безлюдная площадь. Ни души. Никто не торопится к поезду, никто не гуляет, никто не приходит на свидание. Попрятались. Тишина. Говорят, будут обстреливать.

"Спаси, господи, люди твоя!.."

Посреди площади Котовский круто останавливает коня. Минуту они неподвижны - и всадник и конь. Мускулы коня напряжены, он ждет малейшего знака - голоса, легкого движения повода, - чтобы с места пойти галопом или двинуться красивым и нетерпеливым шагом, перебирая ногами, как балерина, идущая на пуантах.