Звали этого молодчика Толик-Бумбер. У него была отвратная наглая физиономия. Он пел. Но как пел! Ненатуральным, сдавленным голосом, уверенный, что не может не нравиться, горланил так, что кони прядали ушами:
Куплю ти-бе браслетики я с пробой,
На шейку я наблочу медальон!
В бригаде народ все простой, жизнь в бригаде деловая, строгая. И вдруг такая ватага ввалилась!
Пожалуй, всех выразительнее был сам Мишка Япончик. Приземистый, с рваной губой, заплывшими гляделками, скуластый, он напоминал гориллу и походкой и загребистыми руками, при взгляде на которые становилось не по себе.
- Симпомпончик! - первое что сказал Мишка, обращаясь к Колесникову и потянувшись к нему с козьей ножкой, когда тот зажег спичку. - Полфунта пламени! И быстренько!
- Вот что, Япончик, - сказал ему спокойным, но не предвещавшим ничего хорошего голосом Котовский, - здесь никаких симпомпончиков нет, здесь находятся командиры Красной Армии. Постарайся твердо это запомнить, потому что я не люблю повторять.
- Я могу не только запомнить, но и припомнить, - ответил дерзко Мишка Япончик.
- Пять суток г-гауптвахты! - рявкнул командир.
Япончик сразу съежился, попробовал перевести на шутку.
Няга и Колесников переглянулись, миг - и они были около Япончика.
- Ничего себе, - бормотал явно струхнувший Япончик, - для первого знакомства...
Гауптвахты не было, и надобности в ней пока не встречалось. Однако никто и глазом не моргнул.
Няга сделал шаг вперед:
- Разрешите выполнять?
Тем временем Колесников уже обезоружил Япончика и вызвал двух бойцов. Япончик был отведен в баню и заперт снаружи. У входа поставили охрану, и надо сказать - крепкую. Учитывалось, что могут быть какие-нибудь попытки со стороны всей этой публики напасть на "гауптвахту".
Так оно и оказалось. Не прошло и десяти минут, как к бане направилось человек десять головорезов. Они размахивали руками, щелкали затворами, все враз кричали и виртуозно ругались.
И прямехонько наткнулись на Нягу.
- Стой! - была команда Няги.
И вдруг у этих "симпомпончиков" как рукой сняло и все возбуждение и всю решимость отстоять своего главаря...
Няга говорил с ними спокойно. В отдалении циркулировали "на всякий случай" Иван Белоусов и еще несколько конников.
- Извиняюсь, конечно... - бормотал один из этих сподвижников Япончика. - Но надо же это утрясти... обидно... Мы-то ничего... но как отнесутся массы?..
- За что боролись? - выкрикнул второй и спрятался за спины своих приятелей.
- Свобода совести, - вздохнул третий, весь заросший шерстью и из этой заросли вращающий белками глаз, - свобода совести, а тут сажають на гауптвахту!
Он произнес это так, вообще, ни к кому в частности не обращаясь.
Словом, они не пошли освобождать своего вожака, а тихохонько вернулись назад, там что-то такое посудачили, подискутировали, и вскоре оттуда уже послышался сдавленный, верещащий, "ну прямо как у настоящего актера", голос Толика-Бумбера:
Куплю ти-бе браслетики я с пробой,
На шейку я наблочу медальон!
В отряд Япончика ходил беседовать Колесников. Так, как будто бы и слушали его, и соглашались... но вернулся Колесников удрученный и разочарованный:
- Не верю я им, не те люди! Глаза у них фальшивые... Начнут говорить - язык какой-то вывернутый, словечки всякие, воровской жаргон, и непрерывно ругаются похабно... - нехорошая публика! Воры у них - люди, все остальные по их понятиям - черти, фраера, навоз... Случалось мне проводить беседы в различных аудиториях. Ну, например, моряки. Прекрасный народ! Правда, у них тоже встречаются этакие доморощенные "анархисты", с позволения сказать, этакие... "братишечки", которых приходится осаживать... Но это же - люди! Здоровый, молодой, смышленый и настоящий, знаете, русский народ, с его крепким юмором, с его проницательностью, широтой... Приходилось мне разговаривать с крестьянством, с мужичками. Бывали, конечно, и недоразумения... эксцессы, как говорят... С хитрецой мужички и вопросы каверзные иной раз задают... Но там разговариваешь и чувствуешь, что и ты и твои "оппоненты" правды хотят, пусть каждый со своей колокольни судит, но он болеет за родину... он хочет, чтобы было лучше! А эти... я даже не знаю, как их назвать... только не люди... у них родины нет, у них ничего святого! Отца, матери они не помнят, а если бы и помнили - не задумываясь, полоснули бы ножом. Самое дорогое каждому человеку, прекрасное слово "мать" - у них только для ругательства... Товарищи! Что же это такое?!
Колесников был взволнован:
- Поймите, товарищи, это подонки! И нужно быть с ними осторожнее, чтобы не поскользнуться!
- Деклассированный элемент, - промолвил Котовский.
Ему невольно вспомнилась кишиневская тюрьма, и восхищавшая жуликов воровка Женька, и Володя Солнышко...
- И на черта нам их прислали! - раздраженно воскликнул Криворучко. До каких пор мы будем заигрывать с блатняками? Перестрелять бы их всех без долгих разговоров!..
Беседа была прервана появлением Ивана Белоусова. Он влетел в помещение штаба, опешил в первую минуту, увидев столько народу, а затем одернул гимнастерку и как полагается доложил:
- Разрешите обратиться, товарищ командир! Так что в деревне Рогачевке эти, в кожаных куртках, народ грабят!
Слова его прозвучали как взорвавшаяся бомба. Все повскакали с мест, схватились за оружие. Но Котовский встал во весь свой рост, расправил широкую грудь, и голос его покрыл все встревоженные голоса:
- Слушать мою команду!..
В Рогачевке дым стоял коромыслом. "Братишки" гуляли. В воздухе стоял истошный вой, площадная ругань, женский визг, выстрелы...
Вот какая-то простоволосая, растрепанная девушка вырвалась из рук солдат и убегает под улюлюканье по грядам... Вот идут в обнимку два приятеля из отряда Япончика, оба еле держатся на ногах, и оба горланят какую-то несуразицу, воображая, по-видимому, что они поют... Из ворот выезжает телега, на которую хозяева наспех наложили подушки, кадочки, узлы с бельем и посудой, сверху посадили выводок детей - девчонок с косичками, голоштанных малышей - и нахлестывают кобылу, надеясь спастись бегством от этого разбоя.
- Дае-ешь!
- Пропадите вы, окаянные!
- Сенька-а! Самогон нашел! Айда сюда, Сенька-а!
Посреди улицы валяется безжизненное тело: не то убитый, не то пьяный. В окраинном домике идет гульба. Захлебывается гармоника, звенит посуда... топот, рев... весь дом ходуном ходит... Весь гомон перекрывает знакомый уже бригаде сдавленный, мерзкий голос:
Вернись, отрава, помириться,
С Косым тебе недолго газовать...
В соседнем дворе происходит "реквизиция". Визжат свиньи, воет, сидя на земле, хозяйка, и висит на перекладине ворот вытянувшийся синий хозяин дома, который не согласился добровольно отдать животину...
А издали доносится все тот же гнусавый голос:
Вернись, отрава, помириться,
С Косым тебе недолго газовать...
- Показывай, что у тебя есть из кулацкого твоего хозяйства! командует пьяный Чума.
- Ничего там нет!
- Как нет? А кто это мычит? Может быть, я мычу? Я тебе покажу ничего нет, сука позорная! Не знаешь постановления? Нет, ты скажи, не знаешь постановления?
- Да что уж такое? Где это сказано, что нельзя одной коровенки иметь?
- Коровен-ки! Выводи корову, собачья отрава!
Ветерок шевелит волосы на голове повешенного. Из хаты выглядывают перепуганные насмерть девочки. Второй, пьяный, посоловелый Карзубый, с напускной важностью пишет. Он малограмотен. Но делает вид, что составляет "акт"...
Сам Япончик, в дымину пьяный, шляется, шатаясь, по деревне и время от времени разряжает свой кольт, нацеливаясь на окна.
Операцией руководил сам Котовский. Деревня была оцеплена со всех сторон. Когда всадники хлынули в деревню через все закоулки, бандиты моментально протрезвели и стали прятаться по чердакам, по свинарникам. Их выволакивали оттуда и вязали руки.
