‒ Марко! Я знаю, что ты здесь!

‒ Не кричи, он спит. Только недавно вернулся, ‒ произнёс Чезаре, подходя к небольшому столику и наливая в два пузатых бокала коньяк. Один он протянул своему старому другу. Хотя… другу ли? Антон Лойе мог быть кем угодно, только не другом.

‒ И где же он бродил? ‒ изволил поинтересоваться Тони, взяв бокал. На один короткий миг их пальцы соприкоснулись, и словно молния пронзила обоих. Чезаре отвернулся и не заметил, как вздрогнул Тони.

‒ Один мой друг попросил у Марко помощи. Парень не смог отказать. Твой разговор не может подождать до утра? Поехал бы к жене и доченькам. Отдохнул с дороги.

‒ Издеваешься, ‒ хмыкнул Тони. ‒ Гала ничего не знает о моём приезде. Я отправился к вам прямиком из аэропорта.

‒ С чего такая таинственность?

‒ Я подал на развод, ‒ чётко произнёс Лойе и повернулся, услышав шорох у двери. Там стоял Марко, полностью одетый и с собранными в хвост волосами.

‒ Где-то собака сдохла? ‒ скептически поднял точёную бровь его сын.

‒ Просто я перестал прятать голову в песок и сделал анализ. Сам. Ты действительно мой сын.

‒ В этом сомневался только ты, ‒ безразлично пожал плечами Марко, присаживаясь в глубокое мягкое кресло. Он поставил локти на колени, сцепил руки и внимательно вперил взгляд в отца, ожидая дальнейших слов. Тони понял, что никто помогать ему не будет.

‒ Каждый человек, Марко, переносит горе по-своему. Мне было очень и очень тяжело во время болезни твоей мамы. Я знал, что потеряю её. А после смерти горечь настолько захлестнула меня, что я потерялся в ней. Не мог работать, не мог находиться в доме, где столько лет мы прожили счастливо.

‒ Не одному тебе было тоскливо и тяжело. Ты мог прийти ко мне, но пошёл к ней, ‒ в спокойном голосе Марко прозвучал упрёк, и Тони знал, что заслуженный.

‒ Мне необходима была близость с кем-то, кого бы я не любил. Обычная физическая близость. Но… Гала умеет найти нужные слова в нужный момент. Один из старых поклонников Бьянки подошёл ко мне и выразил соболезнования, а она… Гала вдруг расплакалась и призналась, что все эти годы любила меня. Это выбило меня из колеи. А потом она назвала несколько знакомых имён, упомянув, что… Впрочем, неважно. Я позволил себе усомниться в Бьянке, потому что вдруг стало легче. Потеря стала легче.

‒ Я не понимаю, ‒ покачал головой Марко. ‒ Как ложь может облегчить боль?

‒ Может, ‒ грустно усмехнулся Тони, делая очередной маленький глоток коньяка. ‒ Когда одна боль становится сильнее другой. Боль от потери заставляет плакать сердце, а боль от предательства злиться душу. Это легче, чем любить того, кто бросил тебя и ушёл туда, откуда нельзя вернуться.

‒ Но она же не виновата в этом. Никто не виноват, отец.

‒ И это тоже мне известно, но я нашёл своё лекарство от горя. А потом Гала принесла те бумаги, где чёрным по белому было написано, что ты не мой ребёнок.

‒ И ты поверил, ‒ напомнил об ошибке Чезаре. Он давно уже выпил свою порцию и теперь крутил в длинных красивых пальцах пустой бокал.

‒ Одна ложь легла на другую, и я позволил себе оказаться в дураках.

‒ Почему ты сделал анализ? ‒ задал вопрос Марко.

‒ Я словно проснулся от долгого сна, когда решил, что отпущу тебя. Сказать было так легко, тем более меня как будто подталкивали к этому шагу. То враньё Летти, когда она рассказала о твоей ориентации и работе в клубе, было первой ласточкой, заставившей меня задуматься. Я стал вспоминать все ваши конфликты и словно из маленьких осколков мозаики выкладывать цельную картину. А потом история с портретом. Как она могла так поступить?

‒ Как? Очень просто, ‒ засмеялся Марко, вставая из кресла и подходя к отцу. ‒ Для твоей жены самой первой ценностью всегда были деньги. Не люди, не чья-то память, и даже не собственные дочери, хотя Летти в достаточной мере похожа на неё. Она уже знает о разводе?

‒ Нет. Сначала я хотел бы поговорить с ней. Узнать причины.

‒ О-о-о! Всё ясно. Она вновь соврёт, что у неё не было выхода, что необходимо было ставить на ноги дочерей, что это была ложь во спасение и так далее, ‒ произнёс Марко. ‒ И что-то мне подсказывает, что ты снова поверишь и простишь.

‒ Нет!

‒ Нет? Тогда почему ты здесь, а не там? Почему она до сих пор в доме моей матери?

‒ Я приехал помириться с тобой и очень надеюсь, что ты сможешь меня простить!

‒ Пока ты не сделал ничего, чтобы мне искренне захотелось это сделать! ‒ отрезал Марко и двинулся к выходу.

‒ Марко! Ты куда? Мы не договорили!

‒ А я больше не хочу разговаривать. Я жажду увидеть твои деяния.

‒ Но не посреди ночи же, ‒ попытался урезонить его отец.

‒ Твоя жена выставила меня из дома именно посреди ночи, ‒ усмехнулся уже на пороге Марко. ‒ Пойду, пройдусь! Надеюсь, что к моему возвращению студия уцелеет.

После ухода Марко в огромной квартире воцарилась тишина. Музыку кто-то давно уже выключил, и в гулком молчании слышалось только дыхание двух мужчин. Тони снял пиджак и бросил его на кресло, в котором сидел его сын. Развязал галстук и отправил его туда же. Расстегнул пару пуговиц на белой рубашке, вынув запонки, закатал рукава, обнажив крепкие загорелые запястья. Всё это время за ним наблюдали внимательные глаза Чезаре. В них потихоньку разгоралось пламя, которое фотограф изо всех сил старался затушить. Но пламя не сдавалось, вызывая в памяти одну картину за другой. И почему-то он был уверен, что Тони думает сейчас почти о том же, о чём и он сам.

‒ Почему ты ничего не сделал? ‒ прозвучал в тишине чуть хриплый голос Тони, и Чезаре поднял на него удивлённый взгляд.

‒ А что я должен был сделать, если ты вновь сделал свой выбор? Торчать под окнами твоего особняка, как брошенная невеста? В первый раз я принял твой выбор, потому что Бьянка была этого достойна, и ты влюбился в неё. А для меня она была названной сестрой и близким человеком. Я был даже рад за вас, хоть мне и было больно, Тони. А второй… Прости, но мне стало просто противно!

‒ Но ты мог меня остановить!

‒ Не перекладывай вину с больной головы на здоровую! Так, кажется, у вас говорят? Ты взрослый мужчина, чтобы самому решать, с кем спать и кого любить!

‒ Ты же знал, что я не люблю Галу и за все эти годы… Ты ни разу даже не позвонил мне, Чезаре! ‒ закричал на него Тони, выплёскивая накопившуюся обиду. ‒ Мне чертовски одиноко было все эти годы!

‒ Упрямый осёл! ‒ заорал в ответ Чезаре, вскочил с кресла и швырнул бокал в стену. ‒ Ты сам вышвырнул нас с Марко из своей жизни. Сам отгородился этой стервой как Великой Китайской Стеной. Мы должны были головы себе разбить об неё, чтобы пробиться к тебе?

‒ Ты всегда уверял меня, что любишь!

‒ И я до сих пор люблю тебя, придурок! ‒ Чезаре толкнул Тони на диван и в ту же секунду оседлал его колени.

Их губы соприкоснулись в бешеном поцелуе. Скопившаяся за годы страсть разрушала барьеры, рвала защиту, выстроенную день за днём, в клочья, наполняя сердца собой, пробуждая ото сна чувства. Они кусали губы друг друга, пили энергетику, плескавшуюся вокруг, ничего не замечая. Руки Тони коснулись напряжённой спины Чезаре, пальцы пробежались по гладкой коже рук, вновь вернулись на поясницу. Чезаре потерял свой хвалёный контроль, прикоснувшись к тому, о ком мечтал долгие годы. Он целовал виски, покрытые сединой, высокий лоб, веки любимых глаз, вновь возвращался к губам. Его рука ласкала шею, другая активно расстёгивала пуговицы на рубашке, чтобы добраться до упругого живота. Ладони Тони скользнули за ремень тёмных джинсов Чезаре и добрались до всё ещё гладкой кожи ягодиц.

‒ Как занятно, ‒ раздался рядом насмешливый и удивлённый голос. Мужчины встрепенулись и застыли. Чезаре даже не подумал слезть с колен.

‒ Марко? Ты же гулять ушёл? ‒ наконец выдал он, вцепившись пальцами в воротник белой рубашки, кое-как держащейся на плечах её обладателя.

‒ Да я уже нагулялся, ‒ хмыкнул Марко, разглядывая живописную композицию на диване. ‒ И давно вы вместе?

‒ Мы были вместе… Ещё до встречи с твоей мамой, ‒ признался его отец, крепче вцепившись в ремень брюк Чезаре. Почему-то им обоим так и не пришла в голову мысль разъединиться.